Влияние ислама на мировую политику

Введение

Исламские страны, мучительно пережив колониальное унизительное прошлое, сегодня вернулись на авансцену истории и пытаются занять свою нишу в современном глобализирующемся мире, опираясь при этом как на свои традиционные исламские ценности, так и на достижения современного научно-технического прогресса. В условиях глобализации они начали действовать консолидировано, что и вызвало к жизни понятие «исламский фактор». И когда мы говорим об исламском факторе в мировой политике, то, прежде всего, речь идет о той роли, которую играют исламские страны в международном развитии, об их действиях по консолидации исламского мира, влиянии на внутренние процессы других стран и т.д.

Исламский фактор - это, прежде всего, огромный исламский мир, объединяющий более 1,3 млрд. мусульман. Последователи исламской религии составляют большинство населения более чем в 40 странах. В целом ряде государств они являются значительным и влиятельным меньшинством. Ислам практически распространен по всему миру. Однако местом его зарождения и ареалом арабо-мусульманской, тюркско-мусульманской и ирано-мусульманской государственности и культуры является мусульманский Восток. Это центр деловой активности и политической жизни исламского мира. Здесь расположены его основные международные организации. Ясное дело, что более миллиарда населения, исповедующего одну из мировых религий, придерживающегося определенных духовно-культурных ценностей, наконец, определенного уклада общественной жизни, не может не стать одним из важных факторов мировой политики.

Президент В.В. Путин, выступая на конференции Организации исламской конференции (ОИК) в июле 2005 года, впервые заявил, что российские мусульмане - часть исламского мира и что одним из приоритетов внешней политики России является развитие отношений с исламскими странами.

Исламский фактор в мировой политике - это процесс формирования исламского полюса мировой системы. Последователи ислама давно уже поняли, что в глобализирующемся мире, в котором хозяйничают крупные державы и их международные монополии, нельзя быть самостоятельным и на равных условиях участвовать в международном разделении труда без консолидации и объединения экономических и культурных потенциалов, - то есть без создания интеграционных объединений. Поэтому арабы еще в 40-х годах прошлого века создали организационную и правовую базу интеграционных процессов. К наиболее известным субрегиональным интеграционным объединениям арабских стран относятся Совет сотрудничества арабских стран Персидского залива (ССАГПЗ) в составе Саудовской Аравии, Кувейта, Объединенных Арабских Эмиратов, Бахрейна, Катара и Омана, а также Совет арабского сотрудничества (САС), образованный Египтом, Иорданией, Ираком и Йеменской Арабской Республикой в феврале 1983 года.

Интеграционные процессы развиваются и на уровне исламского мира в целом. В рамках Организации исламской конференции (ОИК) создан Исламский банк развития (ИБР), увеличивший свой уставный капитал до 8 млрд. долларов, обогнав по этому показателю Всемирный банк реконструкции и развития (ВБРР). 15 июня 1997 года в Стамбуле создана «Большая исламская восьмерка» в составе Турции, Египта, Ирана, Пакистана, Бангладеш, Малайзии, Индонезии, Нигерии. На эти страны приходится около 8 % мировой торговли. В повестке дня исламских стран - формирование общего рынка. Они реализуют также несколько программ по переходу на единую исламскую валюту и т.д.

Исламские страны имеют солидные финансовые активы. В 2001 году они составляли 230 млрд. долларов, с 1982 по 2002 год они выросли почти в 40 раз. Общие долларовые резервы арабских стран исчисляются 10-11 трлн. долларов. (Ключников Б. Исламизм, США и Европа. Война объявлена! М. 2003. С.129)

Исламский фактор в мировой политике - это возросшая роль восточной культуры в межцивилизационном диалоге. Глобализация настолько углубилась, что объединение национальных экономик на межрегиональном и на межконтинентальном уровне требует диалога культур и цивилизаций. Это сегодня осознается повсеместно. Одной из первых с предложением начать диалог культур и цивилизаций обратилась в ООН исламская Республика Иран.

Влияние исламского фактора на международные процессы, как видно, - многоаспектная проблема. И чем острее будет стоять вопрос о формировании исламского полюса мировой системы, тем сильнее будет стремление исламских стран к единству, консолидации, к вовлечению исламских анклавов и территорий других государств в сферу своих геополитических интересов.

Исламский мир в мировой политике и культуре

Современные мусульманские государства играют огромную роль в мировой экономике, политике и культуре. Эти три измерения тесно переплетены друг с другом. К примеру, поставка этими государствами энергоресурсов на мировой рынок в значительной мере предопределяет политические процессы и события, которые носят глобальный характер. Но политика тесно связана и с культурой. Именно культурное, или цивилизационное измерение политического по сути конфликта между исламским миром и Западом все чаще становится объектом конструирования теоретиков современной системы международных отношений. Рассмотрим некоторые проявления этой взаимосвязи.

«Ислам и демократия» - эта тема часто обсуждается политиками, аналитиками, религиозными деятелями, учеными. Для западного политического дискурса привычным стереотипом стало представление об исламском мире как о сообществе, якобы отвергающем демократию. Этот стереотип часто используется США в качестве оправдания для оказания давления на те мусульманские государства, которые в политическом плане не идут в русле американской политики. Однако, как писали американские исламоведы Дж. Эспозито и Дж. Волл: «Приверженность вестернизации не является гарантией демократии подобно тому, как применение исламского закона не является доказательством врожденного авторитаризма в исламе». Напряженные поиски наилучшей модели сочетания исламских ценностей с современными методами правления, свободами и правами человека ведутся в исламском мире повсеместно, а в таких государствах, как Турция, Индонезия, Бангладеш, Малайзия, такая модель явно удачно применяется на практике. Никто не сомневается, что в демократизации остро нуждаются многие мусульманские государства, но существующие в них авторитарные режимы и диктатуры вовсе не черпают своей легитимности в исламе, хотя и используют ислам для укрепления своих позиций. Кстати, почти все исламистские режимы в мире образовались в результате внутренних политических изменений (революций, переворотов, выборов и т.д.) в рамках уже сложившейся государственности на исторически определенной территории. Лишь два государств были созданы заново по религиозному признаку. Это Саудовская Аравия и Пакистан. После первой мировой войны Саудиды религиозными лозунгами распространили свою власть из Неджда на ряд других областей Аравии, в том числе Хиджаз, вытеснив оттуда хашимитских шерифов, и саудовский король в дальнейшем приобрел титул «хранителя двух святынь». А в отделившемся от Индии Пакистане даже государственным языком страны стал не пенджаби - язык большинства местного населения (пенджабцев), а урду - язык мухаджиров (переселенцев из Индии).

Можно заметить, что наиболее острый спор между исламским миром и Западом идет не столько о том, является ли демократия лучшей политической системой, сколько о равенстве полов и свободе отношений между полами. На Западе считают, что население мусульманских государств меньше поддерживает равноправие женщин, чем население западных государств, и что мусульмане, к примеру, убеждены, будто мужчина лучше подготовлен для того, чтобы быть политическим лидером, чем женщина, и т.д. Правда, действительность опровергает эти стереотипы, и избрание женщин на должности лидеров политических партий, глав правительств и глав государств (Турция, Пакистан, Бангладеш, Индонезия и другие государства) - лучшее тому свидетельство. Тем не менее, проблема дискриминации женщин в исламском мире существует, равно как и за его пределами. Применительно к исламскому миру эта проблема обычно увязывается с шариатом.

В этой связи важно отметить попытки совместить шариат со светским законодательством, в том числе с законами, обеспечивающими равноправие женщин. Немало исламских режимов, к примеру - Исламская Республика Иран, включили элементы западных законодательных систем в свой корпус законов. В частности, в Иране отказались от традиционных исламских правил развода и наследования в отношении женщин, поскольку это не отвечает социальным потребностям иранского общества. В то же время в отдельных странах, где мусульмане не составляют большинства, можно слышать призывы инкорпорировать элементы шариата в действующее светское законодательство (естественно, только для мусульман и лишь по вопросам, касающимся личного статуса). Так, об этом в начале 1990-х годов говорил российский министр юстиции Николай Федоров. А совсем недавно с такой идеей выступил глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский, что вызвало неоднозначную реакцию в политических и общественных кругах не только Великобритании, но и других западных государств.

Реформистски настроенные религиозные и общественные деятели выступают за сочетание приверженности нетленным исламским ценностям с отказом от архаичных законодательных установок. Так, американский профессор религии иранского происхождения Абду-лазиз Сачедина считает, что исламские правительства должны опираться не только на шариат, решая тяжелые, трудные вопросы, такие как права женщин или равную защиту всех граждан законом. Он говорит: «Они [мусульмане] должны понимать шариат как систему ценностей, а не как систему законов». Показательны усилия, предпринимаемые исламоведами в нашей стране в направлении нового, аутентичного, не испорченного поздними толкованиями прочтения основополагающих источников исламского вероучения. В этой связи необходимо упомянуть работы профессора Тауфика Ибрагима, из которых приведу лишь один пример, имеющий прямое отношение к нашей теме. Речь идет о толковании многими средневековыми богословами 34-го аята 4-ой суры Корана как дозволяющего мужьям побивать непослушных жен. Ибрагим толкует глагол дараба в смысле покидания жен, а вовсе не побивания их.

Решение всех упомянутых вопросов находится в непосредственной зависимости от решения вопроса о связи ислама с политикой. Фактом является то, что ряд исламских политических организаций умеренного толка, действующих в некоторых мусульманских странах, выступают с позиций защиты демократии. Но их деятельность в этом контексте вызывает немало вопросов. Рассмотрим некоторые из них применительно к египетской организации «Братьев-мусульман». Во-первых, являются ли они на самом деле приверженцами демократии или же они лишь используют демократические институты для того, чтобы прийти к власти, а затем будут вести себя совсем иначе? Некоторые аналитики считают, что апелляция БМ к демократическим институтам носит исключительно тактический характер, о чем свидетельствует почти полно совпадение лозунгов БМ с лозунгами светских оппозиционных партий (в том числе либерализация закона о политических партиях, освобождение политических заключенных и недопущение использования пыток и т.п.). Однако, с учетом исторической идеологической платформы БМ, большинство аналитиков считает, что в случае прихода к власти БМ не смогут реализовать, как минимум, две из основополагающих демократических ценностей - равноправие женщин и права немусульманских меньшинств. Действительно, лидеры «братьев» всегда занимали довольно жесткие позиции по вопросам разводов и прав женщин. Тем не менее, во время предвыборной кампании 2005 г. они утверждали, что в случае своей победы не будут требовать обязательного ношения хиджаба женщинами, а на другие вопросы, касающиеся введения исламских норм в египетское законодательство, давали неясные ответы.

Во-вторых, как организация относится к введению шариата в качестве законодательной основы государства и, в более широком плане, к созданию исламского государства вообще? В этом вопросе все легальные исламисты, ведущие борьбу за политическую власть, предпочитают сохранять двусмысленность, чтобы не отпугивать потенциальных сторонников.

В-третьих, хотят ли «Братья-мусульмане» быть обычной парламентской политической партией? Их прошлая политическая практика позволяет дать утвердительный ответ на этот вопрос. Представители «братьев» работали в парламенте, будучи избраны туда не самостоятельно, а через альянсы с другими политическими партиями, которые шли на то, чтобы инкорпорировать их в свои избирательные списки. На вопрос о том, как организация намеревалась вести политическую работу, один из их лидеров, Исам аль-Арьян в интервью от 29 ноября 2005 г. отвечал, что планировалось создать две организации: одна из них - партия с другим названием, в которую прием будет открыть как мусульманам, так и христианам, а другая - общественная, неправительственная организация, которая будет ассоциироваться с БМ и по названию. Эта вторая организация должна вести деятельность по пропаганде идей «братьев» и привлечению сторонников, а также работать в социальной сфере.

В 1995 г. в результате несогласия с косностью руководства организацию покинула группа молодежи, позднее создавшая новую партию, Васат, в которой многие увидели прообраз политической партии нового типа - гражданской, ориентированной на вовлечение самых различных сегментов общества, опирающейся на исламские ценности, но не исламистской по сути. Среди основателей партии было несколько христиан-коптов. Согласно программе партии, ее понимание ислама основано на обеспечении равных прав в обществе для мусульман и немусульман, праве всех граждан занимать любые позиции в государстве и сосуществовании с другими культурами на основе уважения их особенностей, справедливости и равенства, взаимозависимости и общих интересах.

Серьезной проблемой для исламского мира является отношение к секуляризму. С одной стороны, имеется немало влиятельных мусульманских государств, в которых правят светские режимы и светское законодательство. Наиболее яркий пример такого государств - Турция, где даже пришедшая к власти исламская партия - Партия справедливости и развития - не стала предпринимать никаких попыток изменить конституцию страны, гарантирующую светский характер ее государственности. С другой стороны, существует поддерживаемая некоторыми консервативными исламскими режимами тенденция рассматривать секуляризм как угрозу для исламского мира. Это нашло, в частности, свое отражение в одном из постановлений совета Исламской академии правоведения (фикха) при ОИК, принятом в ноябре 1998 г. В нем руководителям мусульманских стран рекомендовано «отказаться от принципов секуляризма при осуществлении политики своих государств, оградить мусульман от его влияния».

На Западе охотно поддерживают утверждение о том, что ислам противостоит секуляризму. Наиболее осторожные аналитики говорят, что секуляризму и либеральной демократии противостоит не исламский мир вообще, а политический ислам. Некоторые политики считают, что он как объединяющая идеология образует «четвертый полюс» в мировом порядке, или «зону веры», центр которой расположен на Ближнем Востоке. Но, подобно тому, как весь исламский мир нельзя отождествлять с одной, весьма консервативной тенденцией, точно также нельзя говорить как об антиподе общества с высоким уровнем религиозности о секуляризме вообще: в качества такового выступает агрессивный секуляризм. Именно он навязчиво мешает людям сохранять религиозные нормы и ценности.

Вопросы морали занимают все большее место в культурно-политическом диспуте между исламом и секулярным Западом, оказывающим возрастающее цивилизационное давление на мусульманский мир. В обществах самих мусульманских государств иногда остро ставится вопрос о том, в каких пределах допустимо заимствование культурных моделей Запада, а в мусульманских общинах Запада - вопрос о границах идентификационного самовыражения верующих. Каждая страна решает эти вопросы по-своему. Иногда сохранение самых невинных внешних символов принадлежности к исламскому сообществу становится проблемой. Достаточно назвать вопрос о публичном ношении женщинами хиджаба, отношение к которому вызвало раскол в такой демократической европейской стране, как Франция. Этот вопрос превратился в серьезную политическую проблему, к тому же связанную с правами человека, в одной из крупнейших мусульманских держав - Турции. Даже в тех случаях, когда в странах с немусульманским большинством соблюдение исламских традиций гарантируется законом, наблюдается явление, которое можно назвать культурным диссонансом. Девушка в хиджабе (а то и в никабе) рядом с подругой в майке и мини-юбке - явление нормальное для высокомодернизированных и терпимых обществ (достаточно привести в пример Татарстан, Башкортостан и др.), но в других обществах этот диссонанс несет конфликтный потенциал. Немусульманские меньшинства и секулярно ориентированные мусульмане комфортно чувствуют себя в одних мусульманских государствах и не очень комфортно в других. Обратимся к иранской модели исламского государства, в котором, к примеру, вполне уверенно себя чувствует армянская община. В Иране также живет самая многочисленная на Ближнем Востоке еврейская община - около 25 тыс. человек, действуют 22 синагоги. В прошлом году Иран, знаменитый своей кинематографией, выпустил художественный сериал «Поворот на ноль градусов», герой которого, иранский дипломат в Париже, Хабиб Парса во время второй мировой войны спасает евреев, выдавая им иранские паспорта, благодаря которым они могут уехать в Палестину. Лейтмотив фильма - сочувствие жертвам холокоста и даже симпатия к иудаизму как к религии, но осуждение сионизма, который рассматривается как аналог нацизма. Удивительно и то, что многие иранские актрисы впервые предстают в этом фильме не в исламской одежде, а также и рассказанная в нем история любви Хабиба и французской еврейки Сары.

В Иране не следуют архаичному представлению о недозволенности изображения человека: даже в единственном женском университете - Аз-Захра - есть факультет прикладных искусств, где учат живописи. Студентки носят хиджаб, но на картинах, которые они рисуют, женщины изображены и с непокрытой головой, не в исламском одеянии, в классах живописи преподаватели не ставят в этой связи вопрос о халяль и харам, хотя ограничения на «раздетость», естественно, соблюдаются. Но и в весьма продвинутом по пути модернизации Иране есть примеры дискриминации. Так, если среди наследников немусульманина - христианина или зорострийца - есть мусульманин, он наследует все имущество, лишая наследства других. Отношения между исламским миром и Западом не так давно были отравлены публикацией карикатур на Пророка Мухаммада сначала в датской, а затем в некоторых других газетах. Недавно карикатуры были напечатаны снова, в ответ на сообщения о готовившемся покушении на журналиста. Показательно, что реакция на повторную публикацию карикатур в мусульманских государствах была не столь острой, как в первый раз. Не было многочисленных нападений на посольства и массовых беспорядков. Почему? Видимо, на этот раз большинство людей поняли, что их хотят спровоцировать на противоправные действия, представить «нецивилизованными», в очередной раз обвинить в неприятии демократии и свободы слова. При этом ряд государств решил бойкотировать датские товары, что является вполне соответствующей международным нормам реакцией, хотя и вряд ли плодотворной. Можно предположить, что конфликт между требованием уважать религиозные ценности, священные для верующих, и стремлением обеспечивать либеральные свободы (под прикрытием которых могут отстаиваться нормы, не приемлемые верующими, причем не только мусульманами) далеко не исчерпан.

Непосредственное влияние на мусульманский мир и отношения мусульманских государств с государствами не только Запада, но и других регионов мира, оказало провозглашение Косово своей независимости. Общественное мнение по этому вопросу с самого начала не было единым. С одной стороны, чего и следовало ожидать, часть населения этих государств симпатизировало своим единоверцам и поэтому поддержало косоваров. Турция, поспешившая признать независимость края, руководствовалась своими особыми соображениями: по словам ее министра иностранных дел, в Турции живет больше косоваров, чем в самом Косово, естественно, их позицию пришлось учитывать. Кроме того, ведя курс на вступление в Евросоюз, Анкара не хотела в этом чувствительном вопросе лишний раз вступать в противоречие с Западом. Но и для Турции решение явно было непростым: косовский прецедент вызвал прилив в курдском движении. С другой стороны, многие в мусульманским государствах видели в косовской независимости некий «американский проект», предназначенный для того, что улучшить в глазах мусульман сильно подпорченный имидж США и «прикрыть» антиисламскую политику на Ближнем Востоке. Если США, действительно, заботятся о правах мусульман, говорят сторонники этой точки зрения, им следовало бы давно позаботиться о создании палестинского государства. Да и разрушение иракской государственности тоже не вписывается в якобы дружественную мусульманам политику. Те государства, которые сами сталкиваются с угрозами сепаратизма, в силу этого обстоятельства также отнеслись к косовскому прецеденту негативно или настороженно.

Исламский фактор в мировой политике и интересы России

Мусульманские диаспоры на Западе растут. Сейчас в странах Евросоюза проживает не менее 5 процентов мусульман. Немало мусульман и в России - более 10 процентов населения. Внутри самой России два крупных исламских региона - Поволжье и Северный Кавказ, а непосредственно у наших южных границ еще два исламских региона - Центральная Азия и часть Южного Кавказа (Азербайджан). Взаимодействие России с исламом необходимо рассматривать в двух сферах, или плоскостях: внешнеполитической и внутриполитичской. Тесная связь между ними настолько очевидна, что не требует пояснений.

Приоритетами в первой сфере являются развитие отношений сотрудничества с мусульманскими государствами, предотвращение переноса на территорию России деятельности экстремистских и террористических групп и нейтрализация всех других угроз безопасности России. А также конструктивное участие в урегулировании конфликтных ситуаций в мусульманском мире в соответствии с международными обязательствами и национальными интересами нашей страны, формирование позитивного отношения к России и ее политике, обеспечение поддержки российских внешнеполитических инициатив.

Во второй сфере приоритетами являются поддержание нормальных взаимоотношений между представителями всех конфессий, в первую очередь - православными и мусульманами, обеспечение комфортного существования мусульман так, чтобы это не вызывало недовольства православных, противодействие экстремизму и терроризму.

В последние годы четко проявилась тенденция роста влияния исламского фактора в международных отношениях. Террористические акты 11 сентября 2001 года, последующие теракты, совершенные исламскими экстремистами в Западной Европе, в России и ряде самих мусульманских государств заметно усилили внимание к исламу во всем мире. Проведенные США крупномасштабные военно-политические акции в Афганистане и Ираке создали там, особенно в Ираке, очаг мобилизации исламских террористов.

Не только действиями террористов объясняется всплеск интереса к исламу, но и процессом возрастания его политической роли. Это показали выборы, проходившие в ряде мусульманских государств. В Марокко на сентябрьских выборах 2002 года исламисты в три раза увеличили свое представительство в парламенте. На прошлых парламентских выборах Пакистане, который в недавнем прошлом играл ключевую роль в поддержке талибов, коалиция консервативных религиозных групп завоевала 59 мандатов из 342. Египетская организация «Братьев-мусульман» фактически сумела сформировать свою фракцию в египетском парламенте, хотя не так давно в этой стране был введен запрет на формирование политических партий по религиозному признаку. На Бахрейне, где находится штаб-квартира пятого флота США, исламисты на первых парламентских выборах за последние 30 лет получили 19 мест из 40. В светской Турции в ноябре 2002 года партия с сильными исламскими корнями сумела завоевать 363 места из 550. Все эти партии утверждают, что ислам предлагает социально-политическую систему, отвечающую нынешним потребностям развития общества. Ряд аналитиков говорит о политизации религиозного фактора и даже о «тектоническом сдвиге в отношениях между религией и политикой».

Среди мусульманских государств есть такие, которые принадлежат к числу наиболее богатых и экономических стран мира. По прогнозам аналитиков, Саудовская Аравия, к примеру, к концу второго десятилетия этого века войдет в G-20, то есть в группу наиболее развитых промышленных государств мира, которая сменит G-8. Некоторые из них глубоко модернизированы, в ряде государств существуют развитые демократические институты. Но многие из мусульманских стран относятся к слаборазвитой части мира, со значительной массой населения, живущей за чертой бедности, с глубокими экономическими и социальными проблемами.

Поэтому идея создания исламского государства, которое могло бы обеспечить быстрое решение существующих противоречий, получает заметный отклик среди широких слоев населения. Стремление некоторых кругов западных государств навязать свой образ жизни, установить контроль над нефтяными богатствами исламского мира привели к значительной его радикализации. В последние два-три десятилетия ХХ века силой были пресечены попытки исламистов прийти к политической власти в ряде таких государств как Алжир, Сирия, Таджикистан, Судан, Египет. В 1990-х годах под исламскими лозунгами был создан фундаменталистский режим в Афганистане, поддерживавший террористов.

Современный исламский экстремизм имеет глубокие корни. Он подпитывается как политическими причинами - оккупацией арабской Палестины и Ирака, так и социально-экономическими. Политический ислам в какой-то степени является отражением борьбы бедных против богатых и реакцией на углубляющуюся пропасть между Севером и Югом. Успеху исламистов способствует острая реакция большинства мусульман на агрессивное наступление масс-культуры Запада, которое рассматривается как непосредственная угроза вековым устоям исламских обществ и их идентичности.

Своеобразие исламской общины заключается, среди прочего, в том, что при отсутствии единого центра духовного или религиозного руководства страны с мусульманским населением имеют свою организацию, координирующую их политические позиции и экономическую деятельность. Созданная в 1969 году организация Исламская конференция насчитывает 57 стран-участниц, в том числе две европейских, две латиноамериканских, шесть из СНГ. Эта организация представляет собой своего рода мини-ООН для исламского мира. Она создала широкую сеть ассоциированных учреждений, в том числе Исламский банк развития, а также собственные аналоги ЮНЕСКО, Олимпийского комитета, Международного Красного Креста и т. п. Активность этих организаций явно возросла в нынешнем веке. Только ИБР за два с лишним десятилетия своей деятельности выдал почти на 35 миллиардов долларов беспроцентных кредитов государствам-участникам ОИК.

В 1996 году по предложению премьер-министра Турции Эрбакана была создана «восьмерка» исламского мира в составе Турции, Ирана, Саудовской Аравии, Египта, Пакистана, Бангладеш, Малайзии, Индонезии - в противовес имеющейся «большой восьмерке» развитых государств. Эта инициатива пока не получила окончательного закрепления. Вступление России в качестве наблюдателя в ОИК, а затем и в ряд ее отраслевых организаций явился серьезным внешнеполитическим прорывом российской дипломатии.

Во многих арабских странах идет рост числа людей, ориентированных на крайние формы исламской религиозности. Иногда признаки этого процесса остаются невидимыми для постороннего наблюдателя, но они являются предвестниками более серьезных изменений в обществе. К примеру, в Египте «Братья-мусульмане» вновь превратились в мощную политическую силу. По мнению многих экспертов, если бы сегодня в Египте состоялись действительно свободные выборы, к власти неизбежно пришли бы исламисты.

Аналогичная судьба, скорее всего, ждала бы и многие другие арабские государства - Иорданию, монархии Персидского залива, страны Северной Африки. Возможностями, которые открыла проведенная под давлением США демократизация, воспользовались именно исламисты. В Палестине на выборах победило движение ХАМАС, но сформированное им правительство, как известно, не было признано Западом. В существующей ситуации в США стали говорить о необходимости переключиться с ориентации на продвижение институтов (прежде всего свободных выборов) на развитие демократических норм. Сам лозунг продвижения демократии, хотя и не снят с американской внешнеполитической повестки дня, подвергся значительной эрозии. Контакты России с ХАМАС были политическом шагом, который имел серьезный позитивный репутационный эффект в исламском мире.

Продолжающаяся неурегулированность ближневосточного конфликта продолжает оставаться серьезнейшим вызовом международной безопасности. Именно она, в первую очередь, питает враждебные отношения между Западом (особенно США, которые в мусульманском мире рассматриваются как сила, во всем безоговорочно поддерживающая Израиль) и исламским миром. Участие России в «ближневосточном квартете» является одним из направлений ее деятельности как глобального игрока. Однако отсутствие реальных, прежде всего экономических, рычагов воздействия на ситуацию, ослабляет наши возможности и создает риск выбора между ролью «младшего партнера» и «спойлера». При этом участие в «квартете» является одной из форм «сетевой дипломатии», которая является выгодным для России внешнеполитическим форматом.

Не следует думать, что позитивные сдвиги в ближневосточном урегулировании автоматически приведут к ослаблению угрозы экстремизма и терроризма, который в исламском мире превратился в самодостаточную силу. Катастрофическая ситуация в Ираке - не менее мощная угроза международной безопасности. Крайнее недовольство народа американской оккупацией страны и резкое ослабление позиций суннитов были эффективно использовано экстремистами для мобилизации сторонников.

Усугубление ситуации или даже ее сохранение на нынешнем уровне конфликтности означают постоянную подпитку транснационального терроризма, угрожающего и нашей стране. В то же время улучшение ситуации в Ираке (хотя оно пока не просматривается) может привести к перемещению массового потока получивших мощную боевую подготовку террористов в северном направлении - в Афганистан и Центральную Азию. Пока никто не готов предсказать, какую стратегию в Ираке изберет следующая американская администрация, но, при любом варианте, в краткосрочной перспективе ей вряд удастся добиться стабилизации. В этом контексте позиция не вовлеченности, которую фактически занимает Россия, является оптимально соответствующей нашим возможностям и интересам. Гораздо труднее игра на иранском поле, где Россия является глубоко вовлеченным участником и поэтому несет особую ответственность за те политические шаги, которые ею предпринимаются. Пока России удавалось, несмотря на существующие противоречия, сохранять и нормальное взаимодействие с Западом по этому вопросу, и приверженность своим международным обязательствам. Однако дипломатическая эквилибристика становится все более трудным делом.

Ситуацию в Афганистане все труднее удерживать под контролем силам НАТО и другим членам коалиции. Афганистан ложится тяжелым экономическим и политическим бременем на Запад и остается сильным и постоянно действующим фактором риска. Иностранное присутствие в Афганистане также используется для мобилизации исламских экстремистов.

Исламский экстремизм, понимаемый как религиозно мотивированное вооруженное насилие, в российских условиях обычно обозначается термином «ваххабизм». Строго говоря, ваххабизм представляет собой лишь один, конкретно-исторический вариант более широкого религиозного течения в исламе, которое принято называть салафийя (салафизм). Центральная идея салафизма состоит в требовании вернуться к такому пониманию ислама и его главного принципа - единобожия (таухид), которое было у первых поколений мусульман, «праведных предков» (салаф), и, соответственно, очистить ислам от всех позднейших наслоений и искажений, главным из которых салафиты считают суфизм (в его кавказском варианте - тарикатизм).

Учение салафитского богослова XVIII века Мухаммада Ибн Абд аль-Ваххаба легло в основу формирования государства Саудовская Аравия, которое оказалось практически единственным на сегодняшний день исторически успешным социально-политическим салафитским проектом. Между тем, к концу XX века внутри салафитского течения, в том числе в самой Саудовской Аравии, явно обозначился процесс дифференциации. Под влиянием радикальных идей некоторых активистов «Братьев-мусульман», войны в Афганистане (1979-1989) и расширения американского военного присутствия в Саудовской Аравии (после 1991) происходит политизация и радикализация части сторонников салафизма. Некоторые салафитские идеологи начинают уделять первостепенное внимание джихаду как методу вооруженной борьбы против «неверных» (а потому - незаконных с точки зрения ислама) правящих режимов в мусульманских государствах, а также против поддерживающего их и использующего их в своих интересах Запада, который, по мнению исламских радикалов, давно ведет тотальную войну на уничтожение ислама. Возникает так называемый «джихадистский салафизм», который противопоставляет себя как традиционному салафизму, озабоченному лишь религиозно-нравственной реформой и отвергающему идею восстания против существующей власти, так и тем радикальным исламистским организациям, которые понимают джихад слишком узко, ограничивая его национальными и территориальными рамками.

Для джихадистского салафизма «тиранические» правительства в мусульманских странах и Запад во главе с США представляют собой разные стороны глобальной угрозы исламу, и потому ответ на эту угрозу должен носить транснациональный, глобальный и неизбежно вооруженный характер.

Рассматривая появление экстремистских тенденций в российском исламе, важно иметь в виду, что исламское возрождение в России в 1990-х годах происходило под влиянием не только традиционного, политически консервативного официального саудовского салафизма, но во многом - именно джихадистского салафизма. Конечно, в любом его варианте салафизм несет в себе определенный заряд социальной конфликтности - как, впрочем, и любая реформаторская идеология.

Салафизм чаще всего выступает идейной базой исламского экстремизма. Этот вид экстремизма возникает как за счет джихадизации первоначально мирных, аполитичных салафитов (характерный пример - история части салафитского движения во главе с Багауддином Мухаммадом в Дагестане), так и за счет «салафизации» уже существующих движений вооруженного сопротивления. Так, этносепаратистсткое движение в Чечне, первоначально апеллировавшее в основном к местным квазисуфийским традициям газавата, со временем приобрело отчетливое новое измерение в виде джихадистского салафизма.

Интересно, что на Северном Кавказе две основных разновидности джихадизма - «антиправительственный» и «антизападный» - причудливо переплелись. С одной стороны, кавказские салафиты-джихадисты рассматривали свою борьбу как борьбу против репрессивных, лишь номинально мусульманских местных режимов. С другой стороны, в силу пребывания Северного Кавказа в составе России, немусульманского государства, они считали себя борцами за освобождение мусульманской земли от христианского, «западного» (в широком смысле слова) владычества.

Однако ставить знак равенства между салафизмом и экстремизмом было бы все же неправильно. Можно сказать, что подавляющее большинство экстремистов - салафиты, но отнюдь не все салафиты - экстремисты. «Мирные» салафиты есть и в российских регионах. В Дагестане далеко не все салафитские общины (джамааты) поддержали призывы Багауддина к началу джихада в 1999 году. Салафитской вероучительной доктрине следовало и исламское движение (Джамаат) Кабардино-Балкарии, которое до середины 2000-х годов оставалось внешне политически умеренным и даже утверждало, что само борется против экстремистских джихадистских тенденций. События октября 2005 года в Нальчике показали, что умеренность Кабардино-балкарского Джамаата во многом была лишь временной тактикой его лидеров. Однако примечательно, что значительная часть рядовых членов Джамаата не поддержала вооруженный мятеж, изображаемый джихадом, и сочла себя обманутой своими руководителями.

В иерархии угроз и вызовов, связанных с «исламским фактором», идеология и практика джихадизма занимают первое место, но отнюдь не исчерпывают список. Существуют исламистские группы, которые не призывают к немедленному началу вооруженной борьбы или даже прямо отвергают вооруженное насилие как метод своей деятельности. Однако общая направленность идеологии этих групп такова, что она формирует у своих адептов и в окружающем обществе атмосферу политической, национальной и религиозной нетерпимости, которая облегчает восприятие и распространение идей джихадизма в случае, если и когда они будут вброшены в эту социальную среду.

Группы, для которых характерен политический экстремизм (джихадизм) и/или идейный радикализм, можно отнести к категории радикального исламизма. Эти группы так или иначе вовлечены в реализацию радикально-исламистского проекта, который, применительно к России, подразумевает постепенное отделение от нее Северного Кавказа, создание там исламского государства и его дальнейшее продвижение в направлении мусульманских регионов Поволжья. Исследуемые регионы по-разному соотносятся с этим проектом: Дагестан (в связке с Чечней) рассматривается как интеграционное ядро проекта, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия - как второй эшелон, а Татарстан - как периферийная зона.

На протяжении 1990-х годов в мусульманских регионах России наблюдался процесс политизации и радикализации (джихадизации) ислама. Немаловажную роль в этом сыграли активное стремление зарубежных исламских движений и организаций, в том числе связанных с правительствами, идейно и политически закрепиться на российском пространстве. Слабость «традиционного» российского ислама, не способного удовлетворить пробудившийся интерес, особенно молодого поколения российских мусульман, к исламу, причем не только как вероучению, но и как идеологии, и отсутствие должного государственного регулирования ситуации в религиозной сфере, связанное как с общим снижением дееспособности государства в сложнейший переходный период 1990-х годов, так и с недооценкой возможных последствий неконтролируемой экспансии иностранных исламистских течений.

Центром развития джихадистских группировок стали Дагестан и Чечня. Именно здесь в конце 1990-х были предприняты попытки создания независимых от России исламских государств. Сначала, в 1997 году таким государством формально была объявлена Чечня, а в 1999 году дагестанские и чеченские боевики под общим руководством Басаева вторглись в Дагестан с целью установить исламский режим и в этой республике. Вторжение в Дагестан стало одним из переломных моментов в развитии джихадистского движения. Оно имело следующие непосредственные последствия:

Переход государства к политике активного противодействия джихадистсткой угрозе. Была начата контртеррористическая операция в Чечне, одна из важнейших задач которой заключалась в ликвидации инфраструктуры джихадистского движения на территории этой республики. Перед этим был уничтожен оплот радикальных исламистов в Кадарской зоне Дагестана. Была пресечена деятельность в России большинства филиалов зарубежных исламских фондов и благотворительных организаций, через которые шло, в том числе, и финансирование радикальных исламистских группировок.

Общественная изоляция джихадизма. Прежде всего, это касается Дагестана, где «ваххабизм», по разным оценкам, пользовался поддержкой от 5 до 10 процентов населения. Однако, вторгнувшись в Дагестан в альянсе с чеченскими полевыми командирами, дагестанские джихадисты мгновенно восстановили против себя подавляющую часть населения республики, включая многих из тех, кто прежде с пониманием относился к их социальным лозунгам и критике правящего режима. Радикальный исламизм окончательно потерял характер хотя бы относительно массового движения, превратившись в сеть небольших изолированных групп. Широкое возмущение нападением джихадистов на Дагестан чувствовалось и в других республиках Северного Кавказа.

Кризис руководства и фрагментация джихадистского движения. Особенностью радикальных религиозно-политических движений является то, что в условиях резкого изменения политического контекста только наличие харизматического лидера позволяет поддерживать относительно высокий уровень внутригрупповой сплоченности, а отсутствие такого лидера практически неминуемо ведет к атомизации и фрагментации радикальной группы. Эта закономерность наиболее ярко проявилось на примере Дагестана и Карачаево-Черкесии, где радикальная тенденция в 1990-е годы успела приобрести организационно оформленный характер. В результате событий 1999 года большинство радикальных лидеров в этих республиках либо погибло, либо бежало в Чечню или на Ближний Восток, либо оказалось под жестким надзором милиции. Оказавшись без руководства, прежние относительно централизованные джамаатские структуры распались.

Изменение тактики. Ликвидация в 1999 году полулегальных исламистских анклавов (Чечня, Кадарская зона Дагестана), которые рассматривались как опорные базы для развертывания повстанческой борьбы, и ужесточение мониторинга со стороны силовых структур побудили экстремистские группировки окончательно сделать ставку на подпольную (партизанскую) диверсионно-террористическую деятельность. В принципе, это было вполне предсказуемым итогом: установление контроля над мятежной провинцией и подавление очагов открытого вооруженного сопротивления сепаратистов и джихадистов делает терроризм единственно возможным для них средством борьбы. Возникает и тенденция использования террористов-смертников, причем летом 2000 года в Чечне был зафиксирован первый в мировой джихадистской практике теракт с участием женщины-смертницы.

Однако после относительного спада террористической активности за пределами Чечни примерно в 2002-2003 годах начинается «вторая волна» джихадизма. Это было связано с рядом факторов, наиболее важными среди которых являлись:

. Неспособность государства быстро покончить с экстремистским подпольем и добиться нормализации обстановки в Чечне. Джихадистские отряды в Чечне сумели перегруппироваться, восстановить каналы получения помощи из-за рубежа, а также установить более тесные связи с джихадистами в других северокавказских республиках.

. Неспособность федеральных и региональных властей улучшить социально-экономическую ситуацию в регионе Северного Кавказа, ограничить коррупцию, разрешить этнополитические и этнотерриториальные конфликты, обеспечить условия для нормального политического процесса.

. Неумение ведомств вести борьбу против религиозного экстремизма без нарушения гражданских прав верующих, в особенности молодых мусульман. Факты применения противозаконных методов воздействия и неуважения религиозных чувств вызвали среди части молодежи новый всплеск ненависти к государству и его представителям и симпатии к джихадистам.

Основными особенностями «второй волны» джихадизма в России стали рост масштабов террористической активности и ее все большее расползание за переделы Чечни.

Новыми чертами джихадистского терроризма в России в 2000-годы стали громкие теракты на транспорте и объектах инфраструктуры (метро, пригородные поезда, самолеты, трубопроводы, ЛЭП), массовые захваты заложников (Норд-Ост-2002, Беслан-2004), крупномасштабные акции устрашения против сотрудников силовых структур (нападения на Грозный и Назрань в 2004 году, Нальчик в 2005).

Что касается стратегии «перенесения джихада на территорию врага», то она была официально объявлена руководством маргинализовавшихся чеченских боевиков в 2002 году. Пропагандистским обоснованием этой стратегии служила сепаратистская и исламистская риторика о необходимости освобождения всего Кавказа от «российской оккупации» и борьбы за установление исламской власти. Однако на деле главной задачей было отвлечь внимание, силы и средства федерального центра от Чечни, чтобы позволить чеченским боевикам получить передышку, перегруппироваться и лучше подготовится к продолжению войны. Окончательное организационное оформление эта стратегия получила в мае 2005 года, когда было объявлено о создании единого Кавказского Фронта, в который вошли джихадистские группировки всех республик и краев Юга России.

Создание новых джихадистских группировок (джамаатов) и появление новых лидеров. Так, осенью 2003 года в Дагестане заявил о себе некий «Джамаат моджахедов Дагестана». С начала 2004 года в качестве «амира дагестанских моджахедов» фигурирует Раппани Халилов. В конце 2004 года широкое распространение получило имя Расула Макашарипова, сначала в качестве лидера группировки «Джаннет», а затем - Исламского Джамаата «Шариат». После гибели Макашарипова в июле 2005 года Джамаат «Шариат» не прекратил своего существования, продолжая проявлять активность как в военно-террористической, так и в информационно-пропагандистской сфере. Аналогичные группировки возникли в Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии.

Расширение круга объектов нападений. Наряду с продолжением диверсий на экономических и коммуникационных объектах, а также нападений на военных, их террористическая деятельность в Дагестане с конца 2002 года приобретает характер целенаправленного физического устранения работников силовых структур, ответственных за борьбу против экстремизма и терроризма. Если сначала боевики наносили удары точечно по сотрудникам спецслужб, то со временем нападениям стали подвергаться практически все лица в форме, включая патрульных ДПС. Кроме того, подлежащими уничтожению были объявлены «идейные» враги ислама (к их числу были отнесены убитые в 2005 году министр по делам национальностей Дагестана З. Арухов и дагестанский политолог З. Варисов), представители официального духовенства и даже просто не мусульмане. Следует признать, что отнюдь не все теракты, имевшие место в регионе Северного Кавказа, по своему происхождению связаны с джихадистскими группировками. Как отмечают многие эксперты, террористические методы широко используются местными политическими элитами для борьбы за перераспределение власти и собственности.

«Урбанизация» терроризма. Последние теракты джихадистского подполья говорят о том, что от тактики сельского терроризма, направленного в основном против армии, это подполье все увереннее переходит к тактике городской герильи. В атомизированном городском социуме джихадисты гораздо меньше зависят от поддержки местного населения (им достаточно безразличного отношения горожан), в городских условиях легче скрываться и уходить от преследования, а возможности применения огневой мощи силовыми структурами более ограничены.

Некоторое расширение социальной базы. Следует признать, что отношение населения к джихадистам довольно неоднозначное. В массовых настроениях порой проглядывает скрытое сочувствие исламистам, которые выглядят единственной силой, способной хоть как-то навести страх на коррумпированных чиновников и милиционеров. Вокруг джихадистов создается романтический ореол борцов против антинародной и коррумпированной бюрократии. Наиболее тревожным сигналом является рост популярности джихадистских идей даже среди образованной молодежи, в том числе - части студентов вузов.

Тем временем, симпатии к джихадистам стали все заметнее проявляться среди представителей народов Южного Дагестана, ранее довольно равнодушных к исламу - лезгин, табасаранцев, а также лакцев. В Кабардино-Балкарии исламистская идеология начала распространяться среди наиболее многочисленной этнической группы - кабардинцев.

Новые методы мобилизации. Прекращение деятельности иностранных фондов, высылка иностранных миссионеров и преподавателей существенно ограничили для экстремистов доступ к внешней поддержке. В результате контрнаступления государства радикальные исламисты лишились практически всей институциональной инфраструктуры (контролировавшихся ими мечетей, медресе, СМИ). Масштабы джихадистской пропаганды сократились. В большинстве случаев она стала ограничиваться распространением отдельных брошюр, листовок и аудиокассет. В то же время, пропагандистские материалы стали активно распространяться через интернет-сайты, прежде всего чеченский «Кавказ-центр». Главным методом джихадистской мобилизации стала индивидуальная обработка потенциальных сторонников, особенно среди молодежи.

Зависимость от Чечни. Нынешние северокавказские джихадисты открыто заявляют о том, что находятся в подчинении у политического и военного руководства чеченских бандформирований. Видимо, это действительно отражает их определенную геостратегическую, пропагандистскую и, скорее всего, финансовую зависимость от чеченского террористического подполья, хотя и не исключает наличия у них определенной оперативной самостоятельности, равно как и существования вообще автономных джихадистских ячеек.

Подчеркнутое признание руководящей роли чеченцев может быть продиктовано пропагандистскими соображениями, стремлением продемонстрировать наличие единого общекавказского исламского сопротивления, то есть доказать один из важнейших тезисов сепаратистов - о превращении чеченской войны в общекавказскую. Такая пропаганда отвечает интересам как чеченских сепаратистов, так и джихадистов в других северокавказских республиках, поскольку создает им более грозный имидж в глазах Центра и усиливает их аргументацию во взаимоотношениях с зарубежными спонсорами.

Задача джихадистов - максимально накалить ситуацию, чтобы спровоцировать социально-политический взрыв в республике, и в этой обстановке нестабильности искать новые варианты дальнейших действий. Таким образом, реальная программа джихадистов по-прежнему носит откровенно деструктивный характер, что лишь подтверждает неверие самих джихадистов в возможность своего прихода к власти в обозримом будущем.

Перспективы дерадикализации. Как показывает зарубежный опыт, отношения между джихадистскими группировками и правительством могут развиваться по разным сценариям. В одних случаях имеет место затяжное кровопролитное противостояние, в других случаях джихадисты и власть находят пути к диалогу и деэскалации конфликта.

Важно иметь в виду, что по своему происхождению нынешний северокавказский джихадизм в большинстве своем является не результатом радикализации прежде умеренной исламистской оппозиции - возникновение групп типа «Шариата» стало результатом мобилизации и самоорганизации наиболее маргинальных и воинственно настроенных исламистских элементов. Большинство джихадистских лидеров не имеют практически никакого образования, никакого политического опыта. Подобно Шамилю Басаеву, это искусные диверсанты-террористы, но слабые политики. Для них привычна лишь война, а политика чужда и непонятна. Все это оставляет мало шансов на дерадикализацию и групповую политическую ре-интеграцию северокавказских джихадистов по алжирской, египетской или таджикской модели. Открытым остается лишь путь индивидуальной ре-интеграции членов джихадистских группировок в мирную жизнь - разумеется, если для этого будут созданы соответствующие условия.

Обзор основных тенденций развития исламского движения показывает, что после 1999 года идейное и политическое влияние джихадизма в российских регионах несколько пошатнулось, однако к середине 2000-годов качественный рост диверсионно-террористической активности, расширение ее географических рамок, этнической и социальной базы ознаменовали подъем новой волны джихадизма. Сегодня мы снова наблюдаем частичный откат джихадизма, приметами которого являются отсутствие после Беслана крупномасштабных терактов против мирного населения, прекращение практики использования террористов-смертников, ликвидация многих видных лидеров джихадистского движения в Чечне, Дагестане, Кабардино-Балкарии, а также арабских исламистских эмиссаров на Северном Кавказе. Однако говорить о скором окончательном исчезновении джихадизма, по крайней мере - на Северном Кавказе, явно преждевременно. Большинство факторов, которые способствовали джихадизации исламского движения, продолжают действовать и сегодня, хотя их конфигурация и характер несколько изменились.

Внутренние факторы. В условиях сохранения острейших социально-экономических проблем, всепроникающей коррупции и произвола местных властей социальный протест в регионе Северного Кавказа может принимать порой радикальные формы, особенно учитывая менталитет горских народов, традиции местной политической культуры с ее культом силы и широкое распространение оружия среди населения. Радикальные исламисты дискредитировали себя прежде всего связями с чеченскими террористами, а также идеологической агрессивностью, однако их социальная и моральная программа будет оставаться по-прежнему привлекательной для немалой части населения. В Дагестане многие считают, что если бы не вторжение 1999 года, влияние исламистов в республике возросло бы настолько, что превратилось бы в серьезную политическую проблему для власти. Более того, существует мнение, что дагестанцы выступили не столько против исламистской идеологии, сколько против чеченской (или воспринятой как чеченская) агрессии.

В то же время, события показали, что для Дагестана и других республик региона по-прежнему главной является этническая и клановая идентификация, и что интеграционный и мобилизационный потенциал религиозной идеологии, особенно ее радикальных трактовок, весьма ограничен. Имманентно присущий джихадизму антироссийский, сепаратистский настрой также мало соответствует доминирующим геополитическим ориентациям населения. Лидеры джихадистов от Дагестана до Кабардино-Балкарии оказались явно разочарованы низкой эффективностью их призывов к всеобщему джихаду. Значительная часть обращений и заявлений джихадистских джамаатов в 2005-2006 годах посвящена критике мирных мусульман, не желающих брать в руки оружие.

Устойчивость феномена джихадистского терроризма на Северном Кавказе обусловлена и тем, что он превратился в неотъемлемый инструмент решения политических и экономических конфликтов между соперничающими политическими кланами, устранения конкурентов и манипулирования федеральным центром.

Наиболее остро на социальные болезни общества всегда реагирует молодежь. Вступая в исламское движение, молодежь неизбежно привносит в него изрядную долю свойственного ей максимализма и нетерпимости, что в условиях Кавказа нередко развивается дальше в направлении джихадизма. Эта тенденция будет сохраняться, поскольку исламское движение по-прежнему растет в основном за счет притока молодежи.

Внешний фактор сыграл немалую роль в радикализации исламского движения в 1990-е годы, однако в последнее время его влияние сократилась. Во многом это результат эффективных жестких административных и законодательных мер, предпринятых федеральными и республиканскими властями (закрытие иностранных фондов, высылка преподавателей и миссионеров, и т.п.). Кроме того, первоначальная эйфория в отношении внешней исламской помощи у многих российских мусульман постепенно сменилась более спокойным, а где-то даже критическим настроем. Помощь эта далеко не всегда соответствовала местным приоритетам; кроме того, поведение арабов, в котором нередко сквозили высокомерие и меркантильность, вызывало неприятие многих российских мусульман. Участие иностранных боевиков в нападении на Дагестан и в чеченских событиях также способствовало формированию у российских мусульман более критического отношения к внешнему фактору. В целом российские мусульмане к началу 2000-х годов получили свою «прививку» против чрезмерной восприимчивости к влиянию извне.

Одним из ресурсов радикализации, связанным с внешним фактором, является контингент российских мусульман, учившихся в религиозных учебных заведениях за рубежом, прежде всего в Саудовской Аравии, Египте и некоторых других арабских странах. Среди российских студентов зарубежных исламских институтов достаточно сильны радикальные, даже джихадистские настроения. Время от времени поступают сообщения о задержании российских студентов-мусульман сотрудниками спецслужб в Египте. Предстоящее возвращение этих выпускников на родину, несомненно, создает опасность укрепления радикальных элементов в российском исламе.

Однако было бы неверно рассматривать видеть в каждом «арабском» выпускнике потенциального экстремиста. Для многих обучение, скажем, в Саудовской Аравии действительно стало источником сильнейшей салафитской индоктринации и привело к формированию неуместных для российских условий и, как следствие, высококонфликтных трактовок ислама. Но других это, напротив, отучило от слепого преклонения перед арабами, стимулировав всплеск национальной гордости и более отчетливое осознание своей религиозно-культурной самобытности. Некоторые из этой категории зарубежных выпускников интегрировались в официальные исламские структуры или в умеренные исламистские организации.

Внешний фактор будет продолжать оказывать опосредованное воздействие на российские мусульманские регионы. Первая чеченская война была одним из главных приоритетов мирового джихадизма в середине 1990-х годов. На какое-то время Чечня стала важным центром притяжения людских и финансовых ресурсов радикал-исламистского проекта, высвободившихся после начала деэскалации конфликта в Боснии и на Балканах. Вторая чеченская война также началась в момент относительного затишья на других фронтах мирового джихада.

Однако после начала палестинской интифады в сентябре 2000 года, после терактов в США и последовавшей войны в Афганистане осенью 2001 года и, особенно, после американо-британской оккупации Ирака весной 2003 года у международного радикал-исламистского движения появились новые приоритеты. С одной стороны, открытие новых фронтов джихада, разработка новых тактических приемов террористической деятельности, несомненно, будет оказывать стимулирующее идейное и моральное воздействие на российских джихадистов. С другой стороны, в складывающейся ситуации неизбежно частичное оттягивание международных джихадистских ресурсов от Чечни и Северного Кавказа.

Все это позволяет предположить, что джихадизм будет оставаться долгосрочным фактором общественно-политической жизни северокавказских республик, однако вместе с тем существуют довольно серьезные ограничители роста его влияния. Джихадистский проект не способен ни в настоящее время, ни в перспективе стать объединяющим и стабилизирующим фактором для сколь либо значительной части населения в мозаичном северокавказском регионе, где важнейшими детерминантами политического поведения остаются этничность и клановость. Сам по себе фактор радикального исламизма не может подорвать устойчивость нынешних политических режимов в регионе. Однако в случае критического обострения и/или наложения друг на друга социальных, экономических и этнополитических противоречий, исламский фактор может сыграть роль той самой капли, которая переполнит чашу нынешней весьма хрупкой стабильности.

Заключение

ислам секулярный джихадистский группировка

Пока Палестина, Ирак и, в меньшей степени, Афганистан остаются свидетельствами неизменной политики «двойных стандартов», и ставки на грубую военную силу в попытках США заставить исламский мир отказаться от своей идентичности, эта политика будет восприниматься как продолжение прежнего колониализма Запада, освежая в памяти жителей многих государств долгие годы зависимости и национального унижения. В заключение не могу не вспомнить историю, рассказанную испанским писателем Карлосом Ленсеро, долго жившим в марокканском Рифе. Хозяином дома, в котором квартировал, был стариком, который сначала сражался против Франко во время восстания в Рифе, а во время гражданской войны в Испании воевал на его стороне против республиканцев (на стороне Франко воевали около ста тысяч марокканцев, двадцать тысяч погибли). Ленсеро спросил старика, не видел ли он противоречия в столь резкой смене позиций. Старик удивленно поднял брови: «Что же в этом странного? Мы всегда делали одно и то же: убивали испанцев».

Остается надеяться, что отношения между исламским миром и Западом не будут развиваться по этой логике. Как бы то ни было, исламский мир и идущие в нем процессы политической и культурной эволюции, дифференциации и противоборства различных сил и тенденций оказывают серьезное воздействие на мировое сообщество.

Список использованных источников и литературы

1. Гаджимагомед Османов «Дагестанская правда».

. В.В. Наумкин профессор, доктор исторических наук, генеральный директор Центра арабских и исламских исследований (Москва).

. Виталий Наумкин, Дмитрий Макаров «Источник Стратегия России. 2007. № 7».

Больше работ по теме: