Психоаналитическая интерпретация текста

 

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

. ПСИХОАНАЛИЗ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕКСТА

. ГЕРМЕНЕВТИКА КАК МЕТОД ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ИТЕПРЕТАЦИИ ТЕКСТА

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Учение Зигмунда Фрейда о бессознательном открыло новую эпоху в отношении западного человека к самому себе. Наряду с философией Маркса, Ницше или Хайдеггера оно обнаружило пределы классического европейского рационализма и философии сознания. Значение психоанализа не определяется его положением в истории психиатрии и психологии, он решительно выходит за границы своей изначальной предметной области и занимает почетное место в истории философии и культуры в одном ряду с такими важнейшими интеллектуальными движениями ХХ века, как марксизм, философия жизни, экзистенциализм, феноменология, структурализм. Вместе с ними психоанализ ответственен за изменение духовной атмосферы и облика современной культуры. Ее изучение вне психоанализа сегодня кажется невозможным.

Психоанализ опирается, прежде всего, на герменевтику, которая первоначально понималась как учение о тексте, а позже как учение о понимании смысловых взаимосвязей и тем самым концептуализировалась в качестве основания теории познания гуманитарных (социальных) наук (Дильтей, 1894): понимание должно здесь заступить на место объяснения в естественнонаучных дисциплинах. Цель понимания состоит в расшифровке значений способов действий человека. В психоанализе это реализовано таким образом - и, это является специфическим для этой герменевтической ориентации, - что исследовательская работа осуществляется в "психоаналитической ситуации", т.е. научные знания добываются преимущественно в психоаналитической работе со случаем. Эта процедура настолько характерна, что обозначается как "психоаналитический метод"; ее преимущества состоят в том, что посредством ее вскрываются не только очевидные, но и скрытые смысловые структуры. Поэтому некоторые авторы обозначают ее понятием "глубинная герменевтика".

Интерпретация любого текста в ее предельном, абстрактом воплощении подразумевает не только возможность выявления всех актуально присутствующих в тексте смыслов, но наделяет текст целостностью, гармонией, соразмерностью и взаимосвязью составляющих его частей. При этом опыт реальной интерпретации, начиная с обычного чтения текста, и заканчивая специальными его исследованиями, базирующимися на методологии различных научных дисциплин, практически всегда порождает ситуацию, когда в силу различных обстоятельств некоторые фрагменты текста интерпретатором не воспринимаются, отторгаются, оспариваются. Подобное "выборочное" отношение к тексту есть твердо установленный факт, который хотя и проявляется при работе с текстами вне зависимости от их жанровой принадлежности, наиболее часто дает о себе знать в процессе чтения и интерпретации художественных текстов. Регулярность и наглядность проявления этого факта делает совершенно необходимым его учет и систематический анализ, когда речь идет о профессиональном подходе к интерпретации текстов. Но, как правило, на практике интерпретаторы руководствуются абстрактной моделью толкования текста, которая указанный выше факт игнорирует. Именно по этой причине всякий раз толкование конкретного текста конкретным интерпретатором расчищает поле деятельности для новых интерпретаторов. Возможность завершения этого процесса, всегда отодвигаемая в будущее, становится принципиально проблематичной. Другими словами, цель полного и окончательного понимания текста не только не достигается, но по существу уже и не ставится. Идеальное представление об интерпретации вступает в конфликт с практикой, декларируемые цели исследования идут вразрез с действительно решаемыми задачами.

Нельзя сказать, что факт избегания и отторжения различных фрагментов текстовой реальности не был замечен ранее, и, соответственно, подвергнут теоретическому осмыслению. Однако, за редким исключением, литературоведческие труды обходят эту проблему молчанием. Наибольший интерес к ней проявился среди философов и психологов, которые занимаются данной проблематикой в более широком контексте изучения человеческого восприятия и познания. В первую очередь, здесь следует указать на немецкую психоаналитическую традицию. Несмотря на серьезные концептуальные разногласия между ее основоположниками - З. Фрейдом, А. Адлером, К. Юнгом - тема избирательного отношения сознания к событиям, оказывающим серьезное воздействие на психическую деятельность, находилась в центре внимания и сторонников классического психоанализа, и приверженцев индивидуальной психологии, и адептов аналитической психологии. Благодаря их усилиям границы текста расширяются, размывается граница между текстом и его психологическими, социокультурными, прагматическими коннотациями. Формируется новый объект исследования: на авансцену гуманитарной мысли второй половины ХХ века выходит понятие "дискурс".

Ближе к проблематике психологической интерпретации текста стоят концепции, разрабатываемые в рамках философской эстетики и герменевтики. Текст, чаще всего сакральный или художественный, выступает здесь как самостоятельный объект исследования, а предметом изучения являются способы восприятия и толкования текста. Следовательно, проблема отторжения и игнорирования отдельных фрагментов текста сознанием читателя, особенно читателя-специалиста, была и есть в рамках этих дисциплин проблема насущная, одна из ключевых.

1. ПСИХОАНАЛИЗ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕКСТА

В психоанализе психологическая техника интерпретации текстов есть толкование высказываний пациента.

Во-первых, психоаналитический текстуальный анализ (ПТА) рассматривает литературные тексты по аналогии со сновидениями, как они моделируются в психоанализе З. Фрейда.

Фрейдистская модель сновидений. Важнейшим постулатом теории сновидений З.Фрейда, является положение о том, что всякое сновидение есть осуществление желания. Это главный смысл сновидения, определяющий и его психологическую функцию: освобождение от психологических конфликтов бодрствования. Неправильно считать, что в сновидении осуществляются лишь желания сексуального характера; спектр переживаний, проходящих через "круг сновидения", гораздо более разнообразен: здесь и семейные конфликты, и профессиональные, и личные проблемы. Даже если сновидение сопровождается страхом, его психологический смысл не меняется. В сновидении неосознаваемые желания и тенденции проявляются более открыто, чем в бодрствующем состоянии.

Сновидение - "царская дорога" в бессознательное. Инстинктивные побуждения, которые в бодрственной жизни Я старается игнорировать, проникают в сферу предсознательного с полной готовностью завладеть сознанием и нарушить сон. Во избежание этого, Я субъект идет на компромисс, создавая иллюзию осуществления этих желаний, которой и является сновидение. Активность Я в состоянии сна никогда не исчезает полностью. Я, будучи неспособно противостоять бессознательному материалу из сферы Оно, стремящемуся к сознанию, пытается сделать его как можно менее очевидным для сознания с помощью особой психической инстанции, названной З.Фрейдом цензурой. "Цензура", представляющая систему нравственных запретов не позволяет наиболее неприемлемым для личности желаниям проявиться прямо.

Для сокрытия реального смысла сновидения цензура пользуется процессами смещения и сгущения, которые в совокупности с другими процессами представляют искажающую деятельность сновидения. Результатом искажающей деятельности сновидения является отличие явного содержания сновидения, репродуцируемого в памяти по пробуждении, от скрытого, в основе которого лежит осуществление желания и мысли с ним связанные.

"Сон - это ребус", он представляет собой последовательность образов или картин, на первый взгляд не связанных между собой. Главный принцип исследования сновидений Фрейда - видеть за очевидной бессмысленностью "скрытый смысл".

Сновидение, подчеркивает Фрейд, это "ребус", наложение друг на друга форм без начала и конца, и большой ошибкой является "желание интерпретировать его как рисунок", то есть структуру очевидную и говорящую саму за себя. Фрейд использует другую аналогию: собранные при пробуждении картины сна представляют собой как бы "иероглифы" для которых нужно найти перевод на адекватный язык. "Два различных языка" сновидения Фрейд называет "содержанием явным" и "содержанием скрытым".

Работа, которая переводит скрытое сновидение в явное, называется работой сновидения.

Первым достижением работы сновидения является сгущение. Под этим подразумевается тот факт, что явное сновидение содержит меньше, чем скрытое, т. е. является своего рода сокращенным переводом последнего. Иногда сгущение может отсутствовать, однако, как правило, оно имеется и очень часто чрезмерное. Но никогда не бывает обратного, т.е. чтобы явное сновидение было больше скрытого по объему и содержанию. Сгущение происходит благодаря тому, что: 1) определенные скрытые элементы вообще опускаются; 2) в явное сновидение переходит только часть некоторых комплексов скрытого сновидения; 3) скрытые элементы, имеющие что-то общее, в явном сновидении соединяются, сливаются в одно целое.

Следствием сгущения является отношение между скрытым и явным сновидением, заключающееся в том, что между различными элементами не сохраняется простого соответствия. Один явный элемент соответствует одновременно нескольким скрытым, и наоборот, один скрытый элемент может участвовать в нескольких явных как бы в виде перекреста.

Вторым результатом работы сновидения является смещение. Оно целиком является делом цензуры сновидения. Оно проявляется двояким образом, во-первых, в том, что какой-то скрытый элемент замещается не собственной составной частью, а чем-то отдаленным, т. е. намеком, а во-вторых, в том, что психический акцент смещается с какого-то важного элемента на другой, не важный, так что в сновидении возникает иной центр и оно кажется странным. Смещение акцента является главным средством искажения сновидения и придает сновидению ту странность, из-за которой видевший сон сам не хотел бы признать его за собственный продукт.

Третий результат работы сновидения состоит в превращении мыслей в зрительные образы. Что-то сохраняет свою форму и появляется в явном сновидении как мысль или знание; зрительные образы являются также не единственной формой, в которую превращаются мысли. Однако они все-таки являются существенным фактором в образовании сновидения; эта сторона работы сновидения, является второй постоянной чертой сновидения, а для выражения отдельных элементов сновидения существует наглядное изображение слова.

Работа сновидения также заключается в том, чтобы выраженные в словах скрытые мысли перевести в чувственные образы по большей части зрительного характера. Наши мысли происходят из таких чувственных образов; их первым материалом и предварительными этапами были чувственные впечатления, образы воспоминания о таковых. Только позднее с ними связываются слова, а затем мысли. Таким образом, работа сновидения заставляет мысли пройти регрессивный путь, лишает их достигнутого развития, и при этой регрессии должно исчезнуть все то, что было приобретено в ходе развития от образов воспоминаний к мыслям.

Есть некая часть работы сновидения, так называемая вторичная обработка, которая старается составить из ближайших результатов работы сновидения более или менее гармоничное целое. При этом материал располагается зачастую совершенно не в соответствии со смыслом, а там, где кажется необходимым, делаются вставки.

То, что в сновидении появляются выражения суждений, критики, удивления, заключения, - это не результаты работы сновидения, и только очень редко это проявления размышления о сновидении, но это по большей части - фрагменты скрытых мыслей сновидения, более или менее модифицированных и приспособленных к контексту, перенесенных в явное сновидение. Работа сновидения также не может создавать и речей, точно так же работа не может производить вычисления.

Раскрытию реального смысла сновидения помогает, используемый в психоанализе, метод свободных ассоциаций, вектор действия которого направлен в сторону, обратную работе сновидения: от одного элемента явного содержания, через ряд промежуточных ассоциаций, к скрытым мыслям, лежащим в его основе. Механизм образования сновидений выглядит следующим образом: во сне бессознательные желания преодолевают сопротивление Я и устремляются к сознанию, на пути к которому претерпевают изменения, обусловленные искажающей деятельностью сновидения, главными моментами которой являются процессы смещения и сгущения.

Сновидение "мыслит" образами, т.е. превращает в представления содержание мыслей, за ним скрывающихся. "Мыслит"- речь идет о простом изображении уже имеющихся мыслей, а не об аналитико-синтетической деятельности мышления, характерной для бодрственной жизни. Эти процессы в сновидении отсутствуют. По этому поводу Фрейд высказывается следующим образом: "Я утверждаю: все, что имеет в сновидении форму мнимого проявления функций мышления, не должно считаться мыслительным процессом деятельности сновидения, а относится к материалу мыслей, скрывающихся за сновидением, и в виде готового целого переносится оттуда в явное его содержание".

Существуют категории сновидений, в которых возникает неприятное чувство. Среди них выделяются сновидения страха. Страх в сновидении может исходить из двух различных источников. Если во сне бессознательное желание наиболее неприятное для субъекта преодолевает сопротивление цензуры и проникает в сферу предсознательного, то это преодоление сопротивления будет сопровождаться чувством страха в сновидении, цель которого скрыть от сознания наличие этого неприятного для индивида желания. Здесь мы имеем дело с психически обсусловленным страхом. Иногда в сновидении проявляется соматически обусловленный страх (страх, вызванный задержкой дыхания, неудобным положением тела спящего, болезненными процессами в организме и т.п.). В этом случае работа сновидения пробуждает в бессознательном такое желание, которое в других условиях само способно порождать чувство страха, т.е. опять-таки желание, неприятное для спящего. О сновидениях страха Фрейд пишет: "Из двух явлений, аффекта и представления, тесно связанных друг с другом, одно из них актуальное, вызывает другое также и в сновидении. Таким образом, в обоих случаях страх, проявляющийся в сновидении, служит указанием на то, что в основе сновидения лежит неприятное для нас желание, о существовании которого мы предпочли бы не знать".

Для сновидений характерно то, что мы никогда не способны воспроизвести содержание сновидения полностью, но зачастую вспоминаем лишь отрывки виденного во сне, а иногда и вовсе не помним сновидения, хотя по пробуждении нас не покидает чувство, что нам что-то снилось. Забывание сновидений обусловленно тем, что в бодрственном состоянии активность цензуры значительно выше, чем во сне; сфера Я по пробуждении вновь приобретает полный контроль над Оно, в большей или меньшей степени утраченный во время сна, и старается устранить особенно тягостные и неприемлемые элементы сновидения, где материал из Оно нашел максимальное отражение при минимальном искажении. Поэтому в сновидении, в первую очередь, забывается то, что наиболее прозрачно указывает на его скрытое содержание. Вообще, можно утверждать, что степень отчетливости сновидения служит критерием искажения подавленных мыслей и желаний, в нем проявившихся (т.е. по ясности сновидения в памяти мы можем судить о том, насколько было преодолено сопротивление Я бессознательным материалом из сферы Оно и насколько последний доминировал над первым). Более того, не только память, но и чувства, связанные со сновидением в первые моменты после пробуждения, а также первые суждения о сновидении относятся к его скрытому содержанию и им детеминированны, т.е. первые минуты после пробуждения можно, отчасти, считать продолжением сновидения и его деятельности. Все вышеизложенные положения проливают свет не только на забывание сновидений, но и на общие механизмы памяти, открывают широкие перспективы исследования динамики забывания.

Символика сновидений. Постоянное отношение между элементом сновидения и его переводом называется символическим, сам элемент сновидения символом бессознательной мысли сновидения. Ввиду того, что символы имеют устоявшиеся переводы, они реализуют идеал античного и популярного толкования сновидений. Если знать принятые символы сновидений и к тому же личность видевшего сон, условия, в которых он живет, и полученные им до сновидения впечатления, то часто мы оказываемся в состоянии без затруднений истолковать сновидение.

Сущностью символического отношения является сравнение, хотя и не любое. Предполагается, что это сравнение особым образом обусловлено. Не все то, с чем мы можем сравнить какой-то предмет или процесс, выступает в сновидении как символ. С другой стороны, сновидение выражает в символах не все, а только определенные элементы скрытых мыслей сновидения. Пока понятие символа нельзя строго определить, оно сливается с замещением, изображением и т. п., приближается к намеку. Если символ и является сравнением, то оно не обнаруживается при помощи ассоциации, что видевший сон тоже не знает сравнения, пользуется им, не зная о нем. Больше того, видевший сон не желает признавать это сравнение, когда ему на него указывают.

Число предметов, изображаемых в сновидении символически, невелико. Человеческое тело в целом, родители, дети, братья и сестры, рождение, смерть, нагота и еще немногое. Единственно типичное, т. е. постоянное изображение человека в целом, представляет собой дом, как признал Шернер. Дома с совершенно гладкими стенами изображают мужчин; дома с выступами и балконами, за которые можно держаться, - женщин. Родители появляются во сне в виде императора и императрицы, короля и королевы или других представительных лиц. Дети, братья и сестры символизируются маленькими зверенышами, или паразитами. Рождение почти всегда изображается посредством какого-либо отношения к воде. Умирание заменяется во сне отъездом, поездкой по железной дороге, смерть - различными неясными, как бы нерешительными намеками, нагота - одеждой и форменной одеждой. Тут стираются границы между символическим и намекающим изображением.

Объекты из другой области представлены чрезвычайно богатой символикой. Такова область сексуальной жизни, гениталий, половых процессов. Чрезвычайно большое количество символов в сновидении являются сексуальными символами.

В распоряжении видящего сон находится символический способ выражения, которого он не знает и не узнает в состоянии бодрствования. Знание символики не осознается видевшим сон, оно относится к его бессознательной духовной жизни. При бессознательных знаниях, логических отношениях, отношениях сравнения между различными объектами, вследствие которых одно постоянно может замещаться другим.

Символические отношения не являются чем-то таким, что было бы характерно только для видевшего сон или для работы сновидения, благодаря которой они выражаются. Такая же символика используется в мифах и сказках, в общепринятом словоупотреблении.

Область символики чрезвычайно обширна, символика сновидений является ее малой частью. Многие употребительные в других областях символы в сновидениях не встречаются или встречаются лишь очень редко, некоторые из символов сновидений встречаются не во всех других областях, а только в той или иной.

Символика в других указанных областях не только сексуальная, в то время как в сновидении символы используются почти исключительно для выражения сексуальных объектов и отношений. Можно лишь предположить, что существует особенно тесное отношение между истинными символами и сексуальностью.

Символика является вторым и независимым фактором искажения сновидения наряду с цензурой. И тут напрашивается предположение, что цензуре удобно пользоваться символикой, так как она тоже стремится к той же цели - сделать сновидение странным и непонятным.

Наряду с моделью сновидений в качестве второй аналогии ПТА служит фрейдисткая модель острот/шуток. Она имеет преимущество перед сновидениями, как явлениями глубоко личностного характера, благодаря своей социальной укорененности, как и любое литературное явление.

Работа Фрейда об остроумии была следующим шагом в расширении представлений о бессознательном.

Многие исследования показали, что особенность юмора как психологической защиты состоит в автоматическом преобразовании чувств. Локализация юмора в предсознании делает его непохожим на классические виды защитных механизмов. Как говорил З. Фрейд, юмор может быть понят как высшая из защитных функций.

Фрейд сделал предположение, что при создании остроты ход мыслей погружается на момент в бессознательную сферу и затем внезапно выплывает из бессознательного в виде остроты.

Одной из характерных черт остроумия, указывающей на то, что оно образуется в бессознательном спектре, является лаконичность. Лаконичность признак бессознательной обработки мыслей при создании остроты. Соответствующее ей в сновидении сгущения невозможно поставить в связь ни с каким другим моментом, кроме локализации в бессознательном. Здесь необходимо предположить, что в бессознательном ходе мыслей даны условия для сгущений, отсутствующие в предсознательном. При процессе сгущения теряются некоторые из подвергающихся ему элементов, в то время как другие, получающие от них энергию активности, приобретают усиленную конструкцию. Лаконичность остроумия, как и лаконичность сновидения, является необходимым побочным явлением происходящих в обоих случаях сгущений. Можно предположить, говорит Фрейд, что сгущения в том виде, в каком они служат технике остроумия, возникают автоматически, без особой преднамеренности, во время мыслительного процесса в бессознательном.

Сгущения в этом смысле являются источником удовольствия, это вполне согласуется с предположением, что они легко находят в бессознательном условия для своего возникновения. Даже больше того, усматривается мотивировка для погружения в бессознательное в том обстоятельстве, что там легко производится сгущение, которое доставляет удовольствие и которое нужно остроте.

Так же, говорит Фрейд, что можно с уверенностью предположить, что образование остроты происходит в бессознательном в том случае, если речь идет об остротах, обслуживающих бессознательные или усиленные бессознательной сферой тенденции; следовательно, о большинстве "циничных" острот. Тогда именно бессознательная тенденция притягивает предсознательную мысль к себе в область бессознательного, чтобы преобразовать ее там.

Механизм формирования шутки и остроты, указывает Фрейд, такой же, как и механизм образования сновидений: высвобождение психической энергии, запрятанных желаний и замена образов, словесная двусмысленность, стремление освободиться от серьезной жизни.

Фрейд обнаружил, что для образования остроты, как и сновидения, используются почти те же технические приемы в виде сгущения, смещения, абсурда, изложение через противоположное и др. Отличие остроты в том, что предсознательная мысль на миг подвергается бессознательной переработке, результат которой тут же подхватывается сознательным восприятием, что придает остроте характер озарения.

Было также обнаружено, что остроты практически всегда тенденциозны. Мотивы, их формирующие, связаны с подавляемой агрессивностью и сексуальностью. Предварительное удовольствие возникает от того, что прекращается вытеснение. "Тенденциозная острота яснее всех других ступеней развития остроумия обнаруживает главную характерную черту его деятельности: высвободить удовольствие путем устранения торможения".

В новой форме вытесняемая тенденция разряжается, освободившийся контркатексис отводится через смех. Поскольку переработанная агрессия и сексуальность не действует столь непосредственно, они не воспринимаются всерьез. Если у слушателя остроты не возникает отклика, может снова возникнуть неудовольствие в форме стыда и чувства вины. Очевидно, что чем более прямо выражается вытесняемый мотив, тем меньше удовольствия от остроты.

Обобщая свои открытия в области остроумия, Фрейд пишет: "Удовольствие от остроумия вытекает для нас из сэкономленных издержек на торможение, комизм - из сэкономленных издержек на представление (фиксацию), а удовольствие от юмора - из сэкономленных эмоциональных издержек. Во всех трех способах деятельности нашего психического аппарата удовольствие происходит из экономии; все три сходятся в том, что представляют собой методы воссоздания удовольствия от психической деятельности, утраченные лишь в результате развития этой деятельности".

Работа остроумия пользуется двумя уклонениями от нормального мышления, сгущением и бессмыслицей как техническими приемами для создания остроумного выражения.

Работа остроумия проявляется, в выборе такого словесного материала и таких ситуаций мышления, которые позволяют старой игре словами и мыслями выдержать натиск критики. Для этой цели должны быть использованы все особенности запаса слов и все констелляции связи мыслей для искусного составления текста. Тенденция и работа остроумия, заключающиеся в защите доставляющих удовольствие словесных и мыслительных связей от критики, выясняется уже как существенная особенность шутки. Уже с самого начала работа остроумия заключается в том, чтобы упразднить внутренние задержки и сделать в изобилии доступными те источники удовольствия, которые стали недоступными, и остроумие на протяжении всего своего развития остается верным этой характеристике.

Работа остроумия является удачным приемом для получения удовольствия от психических процессов, тем не менее, не все люди в одинаковой мере способны пользоваться этим средством. Работа остроумия доступна не всем, а высоко продуктивная работа вообще доступна только немногим людям, которых считают остроумными. С работой остроумия неразрывно связано стремление рассказать остроту.

Суть остроумия и причина его привлекательности в сближении разнопорядковых, отдаленных друг от друга идей, в попрании "здравого смысла". Но язвительно-агрессивный пафос остроумия, его "алогичность" не сводятся к голому отрицанию. Обнаружение тайного зла выявляет подчас еще более глубокий пласт скрываемого добра. Ценность остроты, рождающейся в бессознательном, в том, что она проникает в суть вещей, недоступную поверхностной и прямолинейной логике рассудка.

Фрейд подчеркивает по преимуществу антикультурный смысл остроумия. Рассказывание анекдота - это, по его мнению, скрытая попытка "соблазнения". Фрейд исходит из предпосылки о принципиальной асоциальности и аморальности бессознательного, тогда как культура в этом случае вся оказывается в области морали. Но ведь даже агрессивные остроты утверждают какую-то солидарность смеющихся, выражают радостную обязательность коллективного смехового общения. Смеющиеся люди вдруг осознают, что говорят на одном языке, мыслят одинаково.

Сравнение анекдотов европейского типа с аналогичными формами словесности восточных культур, показывает ошибочность мнения о том, что удовольствие от мысли всегда есть следствие освобождения антикультурных стремлений. Вот характерный буддистский анекдот, (коан), подтверждающий эту мысль. Одни учитель построил хижину высоко в горах. В его отсутствие туда забрался вор и стал искать, чем бы поживиться, но ничего не нашел. В это время вернулся учитель и увидев вора, сказал: "Вы затратили столько сил, чтобы добраться сюда, и мне будет жаль, если вы уйдете ни с чем. Возьмите, пожалуйста, вот это". Учитель снял с себя рубашку и протянул вору. Тот, изумленный, взял рубашку и поспешил вниз. Тогда учитель сел на порог хижины и, наслаждаясь зрелищем полной луны, подумал: "Бедный парень, как жаль, что я не могу подарить ему и эту луну".

"Здравый смысл" пытается отыскать под добродетельным обличьем корысть и эгоизм. Но в данном случае как раз бескорыстие и альтруизм оказываются более глубоколежащими, более подлинными и естественными, чем стремление взять чужое или отплатить злом за зло.

Фрейд подчеркивает компенсаторную функцию острот, ее способность давать разрядку. Но не менее важна творческая роль остроумия, способность рождать новые идеи. Радость творчества и выше, и значительней, чем удовольствие от разрядки. Но творчество - это нечто гораздо более сложное, чем разрядка.

В качестве третьей аналогии выступает детская игра, в которой Фрейд видел "следы поэтического претворения". Ребенок поэтически притворяет задание условия жизни "в новый, ему приятный порядок".

Откуда, - спрашивает Фрейд, - поэт, эта удивительная личность, черпает свой искрометный материал и каким образом ему удается столь глубоко затронуть душу обывателя своими фантазиями? Не объясняется ли это тем, что поэт публично выражает те мечты и желания, которые втайне питает каждый из нас, не умея и стыдясь высказать их открыто?

Художественную фантазию, Фрейд уподобляет детской игре. Поэт, подобно играющему ребенку, создает вокруг себя целый мир, к которому относится очень серьезно, хотя резко отделяет его от действительности. Когда человек становится взрослым и перестает играть, он лишь внешне отказывается от наслаждения, которое приносила ему в детстве игра. Ведь ничто не дается человеку с большим трудом, чем отказ от наслаждения и мы, собственно говоря, не можем ни от чего отказаться, но можем лишь заменить одно другим. Никогда серьезные и скучные занятия ученых и финансистов не могли бы вытянуть из этих людей столько жизненной энергии, если бы они не были символической заменой их детской игры, приносивших когда-то громадное наслаждение.

Но между игрой ребенка и игрой взрослого существует важное различие. Игра ребенка стимулируется мощным, социально-здоровым и поощряемым инстинктом взросления. Играющий ребенок учится быть взрослым, именно этого хотят от него окружающие и ему нет нужды скрывать от них свой интерес. Взрослый, играя, движим ностальгической мечтой о детстве и ему приходится стыдиться своих фантазий, поскольку они противоречат той линии практического поведения, которой от него ждут. Ребенок играет, будучи счастлив и полон надежд. Взрослый играет от неудовлетворенности и слабости надежды. Для ребенка - вполне естественно мечтать о силе, могуществе, любви окружающих и реализации эротических стремлений. Взрослый же человек должен иметь все то, о чем мечтает ребенок. А если он все-таки мечтает о всемогуществе, о том, чтобы стать сверхсильным, вместо того, чтобы добиваться этого практически, то он близок к неврозу или психозу. Механизм мечтаний взрослого примерно таков: от травмирующего, разочаровывающего впечатления сегодняшнего дня он переносится в счастливое, полное надежд детство и, продолжая развивать свои детские мечты, насыщает их ценностями сегодняшнего дня.

Психоаналитическая практика показывает, что почти все пациенты предаются "детским снам наяву". Причины, которые их к этому толкают, совпадают с умонастроениями огромной массы людей. Их мечты не сбылись и жизнь оставляет мало надежды. Каким же образом они могут законно, не вызывая осуждения, отдаться детским мечтам? Ответ прост, читая беллетристику, психологические романы и детективы, в центре которых стоит любимый автором герой, которого он оберегает, ведет по пути успеха и к которому он старается возбудить наши симпатии. Все женщины влюбляются в героя и сам он - неотразим. В герое легко угадать автора романа. Можно предположить, что основной мотив художественного творчества - желание автора беспрепятственно предаться "детским снам наяву".

Однако если бы писатель ограничивался только этим, он не написал бы романа, не завоевал бы наших симпатий и не мог бы рассчитывать на то, что его книга будет иметь спрос. Как он достигает художественного эффекта, за которым следует успех коммерческий? Об этом сам автор не может сообщить ничего определенного, но не так уж трудно выявить приемы, которыми он пользуется. Во-первых, он смягчает эгоистические черты своих "снов наяву", вкладывает в своего героя альтруистические черты и одновременно указывает на недостатки его характера. Во-вторых, он насыщает роман эпизодами, в которых герой удовлетворяет свои высшие мечты и мы, идентифицируя себя с ним, получаем эстетическое наслаждение. В-третьих, автор обрисовывает поступки героев в реалистической манере, так, чтобы мы могли поверить в происходящее. Воображение, наблюдательность, эстетический вкус - вот способности, которые нужны, чтобы воспользоваться приемами, которые составляют писательский талант. Эти способности отличают писателя от обычного человека, неудовлетворенного жизнью. Есть, пожалуй, еще одно важное различие между ними. Простой человек, предаваясь фантазиям, "уходит от жизни", от профессии, с помощью которой он зарабатывает на хлеб. Писатель, развивая свою мечтательность, напротив, профессионализируется и проходит обратный путь - от фантазии к реальности. Он, как и всякий человек, склонен заниматься самоанализом, но не в такой степени, чтобы стать невротиком. Писатель к тому же честолюбив и страстно желает добиться реальных благ: денег, почета, славы, женской любви. Он умеет найти некий компромисс между своими детскими мечтами, без которых у него не хватило бы мотивации для творчества, и целенаправленным трудом, с помощью которого он превращает свои мечтания в "ходовой товар". Большинство - так называемые "нормальные люди" - не способны к творчеству, потому что недостаточно мечтательны, недостаточно честолюбивы, недостаточно рациональны, недостаточно практичны. Они либо примиряются с мыслью о том, что жизнь - безрадостна, либо завоевывают радости жизни с помощью практических успехов и личного обаяния. Невротики же не становятся писателями потому, что неспособны к труду и расточают свою энергию в бурных фантазиях, саморепрессиях и разъедающем самоанализе. Этот путь ведет к безумию. Лишь небольшая часть невротиков способна социально адаптироваться через творчество, не отказываясь от своего невроза, продуцируя с его помощью фантазии, и добиваясь таким образом всего того, что другим достается трудом и добросовестным исполнением социальной роли. Невротики - художники проецируют свои фантазии в более или менее реалистические, общепонятные образы. Они "социализируют" свой невроз. Их фантазии доставляют наслаждение большому количеству людей, которые сами не умеют или не имеют времени фантазировать или же не решаются вкладывать свою энергию в фантазию. Эти люди - потребители искусства - освобождаются с его помощью от внутренних напряжений, испытывают эстетический катарсис.

Технические и литературные приемы, которыми до Фрейда объясняли достоинства произведений, он понимает, как найденные писателем средства разрушения психологических барьеров между "я", "оно" и "сверх-я". Для простого человека "прорыв" влечений "оно" в сферу "я" - есть невроз. Для писателя это - процесс творчества. Техника писательской работы - одновременно и литературная, и психологическая. Писатели избегают последствий невроза, приучаясь сублимировать свои влечения в приемлемые художественные формы.

Творчество черпает вдохновение из "оно", из мечты; с помощью "эго" мечта рационализируется и сливается с течением практической жизни; получая моральную энергию от "сверх-я", мечта выливается в идеал, достойный подражания и общественного одобрения. Внешняя художественная выразительность достигается тем, что художник материализует инстинктивные порывы в эстетических образах. Он придает видимую личностную форму невидимым, безличным импульсам и становится благодаря этому выразителем и толкователем моральных и религиозных идеологий. Правда, при "крене" в этико-рациональную сторону, искусство страдает, так как его художественная основа приносится в жертву его социальной функции. "Оно", как мы знаем, не признает ценностей - добра, зла, справедливости, истины - и желает лишь свободы и удовольствия. Высвобождение фантазии "оно" сближает людей: рациональные "оболочки" индивидуальных "эго" разрушаются и каждый человек становится частичкой коллективного "эго", участником народной души.

Фрейдовский подход к художественной фантазии не акцентирует различий между сознанием и бессознательным, а наоборот, стремится выявить переходы и взаимосвязи между ними, найти общее в фантазировании гениев, средних нормальных людей и невротиков.

2. ГЕРМЕНЕВТИКА КАК МЕТОД ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ИТЕПРЕТАЦИИ ТЕКСТА

интерпретация текст герменевтический психолоаналитический

Теоретическое обоснование применения герменевтического метода в психологии связано с именем В. Дильтея.

Истоки герменевтического метода - в приемах толкования текстов, основой которых является включение текстовой информации в более широкий контекст знаний с интерпретацией, т. е. "переводом", с добавлением дополнительных значений, зафиксированных в тексте (поиски "второго", скрытого смысла). Сам текст представляется как проблема, где есть нечто известное и нечто неизвестное, требующее своего истолкования. Разумеется, этот поиск осуществим только при наличии у субъекта более или менее осознанной схемы, модели реальности (универсального интерпретатора), который и служит для перевода.

Представители средневековой герменевтики (Филон, Ориген, Кассиан, Августин, Фома Аквинский) занимались методиками истолкования смысла библейских текстов.

В эпоху Ф. Шлейермахера, геременевтика пережила второе рождение со времен античности, возникнув из сплава библейской экзегезы, классической филологии и юриспруденции. Ф. Шлейермахер закладывает основы теории интерпретации как искусства понимания устной и письменной речи другого. Он уделяет особое внимание средствам выражения, в чем, с его точки зрения, воплощается индивидуально-стилистические манеры произведения. Постижение смысла высказывания увязывается им с практическим правилом герменевтики, предполагающим восхождение от частей к целому и от целого затем к частям. Правда, теоретики герменевтического метода утверждают, что смысловые связи должны быть раскрыты в объекте, а не привнесены интерпретатором, но остается неясным, с помощью каких средств должны вскрываться эти смысловые связи.

Предварительно следует остановиться на истории становления метода герменевтики и на связи его с пониманием как психическим процессом. Традиция рассмотрения метода понимания начата работами Ф. Шлейермахера (Давыдов В. В., Зинченко В. П., 1982), который говорил об "искусстве понимания" как способности переходить от своих собственных мыслей к мыслям понимаемых писателей. Он же и выдвинул основную цель герменевтики: понимать автора лучше, чем он понимает сам себя. Основным принципом понимания Ф. Шлейермахер считал "принцип кругового движения" процесса: целое постигается, исходя из его частей, а части - только в соотнесенности с целым. В поздних работах он отделил психологическую интерпретацию от философской (толкование литературных текстов). Но понятия "интерпретация", "понимание", "герменевтика" толковались им как равнозначные.

В. Дильтей рассматривает герменевтику как искусство понимания письменно фиксированных жизненных проявлений и поэтому исследование исторического прошлого мыслит в качестве расшифровки текстов. Ориентация в методе на такие "жизненные" понятия, как "переживание", "сопереживание", "значение" привносит в процедуру понимания психологизирующий момент. По мнению, Дильтея понимание в гуманитарных науках должно основываться на способности исследователя воспроизвести, пережить первоначальное переживание (автора).

Позже В. Дильтей выделил разные виды понимания по его предмету:

)понимание как теоретический метод, его критерии: истина-ложь;

)понимание действий, которое требует реконструкции целей, на которые направлено действие, его критерии: успешность-неуспешность;

)понимание проявлений "живого опыта": от продуктов творчества до актов жизненного поведения (жестов, интонации и пр.), его критерий: аутентичность.

По Гуссерлю, сознание имеет дело со смыслами, содержание которых предполагается прозрачным для понимающего "я". Гуссерль активно использует термин смыслопорождение. Смыслопорождение, или смыслоформирование, квалифицируется как реализация смысла человеческой жизни и деятельности в конкретных ситуациях и событиях, личностных актах или межличностных отношениях. Процесс понимания у него оказывается обращенным вспять потоком вопрошания.

М. Хайдеггер ставит задачу доведения феноменологии до бытийных оснований. Если феноменология обсуждала вопрос о смысле в когнитивном, перцептивном измерении, то М. Хайдеггер говорит об онтологическом статусе смысла: мир имеет смысл, а язык - дом бытия. В языке уже произведен первоначальный учет взаимопринадлежности элементов мира, поэтому понимание имеет онтологическое значение. На долю человека приходится интерпретация как прояснение уже заведомо данного экзистенциального содержания.

Х.-Г. Гадамер разработал концепцию философской герменевтики как философию понимания. Под пониманием он разумеет универсальный способ освоения мира, в котором существенную роль играет непосредственное переживание ("опыт жизни"), различные формы практики ("опыт истории") и формы эстетического переживания ("опыт искусства"). Словом, основанием для понимания является опыт, который формируется в языке.

Современная зарубежная и отечественная герменевтическая традиция исходит из того положения, что интерпретатор способен понять автора лучше, чем он сам себя понимал. Понимать нечто в таком случае - значит испытывать собственное мнение о мнении другого. Интерпретатор вкладывает новые смыслы в старый текст. Проблема понимания текста здесь трактуется как проблема смыслотворчества. Такой подход к проблеме смыслотворчества мы находим в философии: Н. Бердяева, Г. Шпета, С.Л. Франка, М.М. Бахтина, С.Л. Выготского, Ю.М. Лотмана, М. Мамардашвили, П.М. Хакуза.

Поле значений термина "понимание" очень широко. Согласно В. К. Нишанову, в него входят: 1) декодирование, 2) перевод "внешнего" языка во "внутренний" язык исследователя, 3) интерпретация, 4) понимание как оценка, 5) постижение уникального, 6) понимание как результат объяснения, 7) понимание как синтез целостности.

Классическими вариантами герменевтического метода являются графологический и физиогномистический методы, психоаналитическая интерпретация, совокупность проективных методов (на фазе интерпретации, поскольку на этапе проведения это измерительная процедура).

Остановимся на основных особенностях и ограничениях герменевтического метода. Во-первых, существует зависимость результатов интерпретаций от эксплицитной или имплицитной схемы, концепции, теории психической реальности, которой следует интерпретатор. Во-вторых, качество интерпретации определяется культурным уровнем общества, представителем которого является психолог. В-третьих, хотя герменевтический метод и не абсолютно субъективен, так как имеется некоторый исходный предметный, вербальный или поведенческий материал и опора для интерпретации в теоретических схемах и в естественном языке, но его результаты не являются интерсубъектным знанием. Каждый новый интерпретатор дает несколько иное толкование материала. Не только приверженцы разных концепций (например, представители различных направлений психоанализа) напишут разные исследования жизненного пути диктаторов (будь то Гитлер, Сталин, Муссолини, ныне это модно), но и приверженцы одной концепции могут дать несогласуемые результаты. Здесь мы вступаем в область ограниченности индивидуальной психики.

Можно предположить, что результаты, получаемые герменевтическим методом, даже при использовании одной и той же интерпретационной схемы зависят от типа личности исследователя, точнее, от его индивидуально-психических особенностей. Более того, те или иные интерпретационные схемы и приемы (как, впрочем, и в любой деятельности), будут вырабатываться, приниматься и применяться исследователем в той мере, в которой они соответствуют его личностным особенностям, привычкам, мотивам, способностям и т.д.

Герменевтический методе самого своего возникновения являлся собственно психологическим методом. Его основная особенность - непосредственное познание психической реальности другого (моделирование в психике исследователя психической реальности испытуемого).

Область применения герменевтического метода - уникальные, целостные, обладающие "разумом" объекты.

Поль Рикёр - французский философ, один из ведущих представителей философской герменевтики. Родился в 1913, умер в 2005 году во Франции. Основные произведения: "Философия воли" (в 2-х томах, 1950-1960), "Об интерпретации. Очерки по Фрейду" (1965), "Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике"(1969), "Теория интерпретации. Дискурс и избыток значения"" (1976), "Школа феноменологии" (1986).

В первом периоде своего творчества французский философ разрабатывал "герменевтическую феноменологию" как связующее звено между феноменологией и психоанализом. В последующие годы он изучал суть и особенности феномена интерпретации как таковой, а также анализировал методологию и технику "прочтения" текстов как модели герменевтического понимания.

В отличие от многих исследователей герменевтики, которые акцентируют внимание на субъективной стороне интерпретации текста, П. Рикер стремится постичь особенности познания объективного значения текста. Развивая герменевтику как философию интерпретации и учитывая различие устной и письменной речи, Рикер говорит о "парадигме текста", в которой содержание текста и внутренние интенции автора могут заметно расходиться между собой, порождая "конфликт интерпретаций".

П. Рикер рассматривает смысл текста как отправную точку для формирования нового воззрения на мир и призывает "повернуться больше к герменевтике Я существую, чем к герменевтике Я мыслю". Иначе говоря, проблемы смыслового дискурса он рассматривает не в плане гносеологии и позитивистского реализма, а в феноменологическом и онтологическом плане.

Рикер признает значимость "герменевтического круга", но переосмысливает его и показывает, что в процессе интерпретации реализуется диалектика прямого и обратного хода - осуществляется движение от понимания к объяснению и наоборот. Помимо смысла текста вне его связи с миром (как его рассматривают структуралисты), существует "глубинная семантика" текста, состоящая не в том, что собирался сказать автор, а в том, что говорит сам текст, открывающий "новый способ бытия".

По Рикеру, в процессе интерпретации объяснения есть предпосылка понимания (поскольку знание целого предполагает знание его частей и всевозможных связей между ними), а понимание порождает новые объяснительные гипотезы, реконструирующие смысл текста как целого. При интерпретации текста большое значение имеет правильная формулировка вопросов и "вопрошание" рассматривается как философский метод, причем "задача философа заключается в открытии нового способа вопрошания".

Важнейшими исходными понятиями герменевтики Рикера являются символ и интерпретация. Под символом разумеется "всякая структура значения, где один смысл, - прямой, первичный, буквальный, означает одновременно и другой смысл, косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый. Этот круг выражений с двойным смыслом составляет собственно герменевтическое поле". А интерпретация - это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом и в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении; интерпретация раскрывает скрытые смыслы и порождает новые смыслы. П. Рикер указывает, что символ и интерпретация являются соотносительными понятиями: интерпретация имеет место там, где есть многосложный смысл, и именно в интерпретации обнаруживается множественность смыслов.

П. Рикер считает, что символизм исключительно интересен для философии и психологии прежде всего тем, что, благодаря структуре двойного смысла, он обнаруживает двусмысленность бытия, т.е. показывает, что "Бытие говорит о себе различными способами". Перефразируя это утверждение, можно сказать, что символизм и множественность смыслов (полисемия) имеют двоякий смысл: с одной стороны, исходя из двусмысленности бытия, они раскрывают двусмысленность и множественность смыслов текста; с другой стороны, текст и символы, обладая двусмысленностью и множественностью смыслов, раскрывают и порождают многосмысленность и реальность самого бытия. Поэтому главная роль символизма заключается не в том, что он является отклонением от правильной и точной речи или литературным украшением текста, а в том, что, благодаря ему происходит постоянное углубление, обновление и порождение новых смыслов, нового бытия и новой реальности человеческого существования. Таким образом, П. Рикер трактует многосмысленный дискурс как действие смысла, разворачивающегося не в линейной последовательности внутренне непротиворечивых знаков и значений, а в нелинейной, противоречивой, субъектно-ситуативной целостности смыслов.

В герменевтике П. Рикера слово и высказывание, по сути дела, понимаются как "двуголосые" феномены, поскольку сущность символизации и интерпретации усматриваются в двусмысленности, которая возникает именно вследствие динамичного соотношения исходного, первичного, буквального смысла слова-высказывания со смысловым влиянием "другого" слова, высказывания или "другого" субъекта коммуникации. Рассматривая слово как дискурс, Рикер анализирует и природу двусмысленности слова, и природу множественных смыслов слова, высказывания и текста, что позволяет говорить о созвучии его герменевтических представлений.

Размышляя о множественности смыслов, Рикер находит механизм символизации в действии контекста: "Когда я говорю, - пишет Рикер, - я реализую только одну часть потенциального означенного; все остальное пребывает в тени тотального значения фразы, которая действует как единство речи. Но оставшиеся семантические возможности не уничтожаются, они витают вокруг слов как не полностью уничтоженная возможность; контекст же играет роль фильтра; …благодаря выборочному или просеивающему действию контекста, мы из многозначных слов составляем однозначные фразы".

По Рикеру, задача герменевтики состоит в том, чтобы показать, что существование достигает слова, смысла, рефлексии лишь путем непрерывной интерпретации всех значений, которые рождаются в мире культуры. В то же время в зависимости от субъектно-предметной интенциональности интерпретаций существует много герменевтик, которые отличаются своим содержанием, замыслами, функциями, техникой осуществления (например, библейская, историческая, эстетическая, психологическая, психоаналитическая и др.).

В герменевтике П. Рикера слово, текст, дискурс приобретают онтологическое значение и может показаться, что в своей онтологии он примыкает к иоанновской концепции слова, т.е. к тому, что "Вначале было слово…" и, значит, слово есть исток и основание онтологии реальности.

Рикер ясно подчеркивает, что герменевтические интерпретации и символизации фундаментально выражают и нелингвистическую реальность, т.е. раскрывают ее металингвистический характер и тем самым утверждают не только онтологию Слова, но и онтологию Бытия, Реальности. "Раскрытие сокрытого" возможно потому, что в каждой герменевтической дисциплине интерпретация находится на стыке лингвистического и нелингвистического, языка и жизненного опыта. Специфику герменевтики как раз образует то, что победа языка над бытием и бытия над языком достигается различными способами.

Интерпретативно-символическая герменевтика П. Рикера также исходит из представления о неисчерпаемости текста и бытия, причем "тайна языка" усматривается в том, что он что-то говорит и что-то говорит о бытии. А загадка символизма связывается прежде всего с двусмысленностью языка и двусмысленностью дискурса, которые выражают связь языка с жизнью, субъектом.

По мысли Рикера, слово, высказывание и текст являются тем местом, где постоянно совершаются обмен и взаимодействие между структурой и событием, системой и деятельностью, текстом и контекстом. При этом слово и текст становятся третьим лицом, опосредующим компонентом между разнообразными дихотомиями дискурса. Такое понимание открывает возможность разных философско-методологических и конкретно-научных интерпретаций.

Рикер фундаментально доказывает, что слово есть. Он показывает, что структуралистская позиция лишает язык и слово жизни, ибо исключает из них внешнее свершение и внутреннее индивидуальное исполнение, свободное комбинирование, осуществление невыговоренных формулировок (в чем, собственно, и состоит сущность речи). По Рикеру у языка двойная нацеленность: одна - идеальная (сказать что-то), другая - реальная (сказать о чем-то). Пересекая в своем движении сразу два порога: порог идеальности смысла и - по ту сторону этого смысла - порог соотнесенности, языковый мир выявляет свою фундаментальную двойственность (антиномичность) и выступает как феномен имманентно-наличного и трансцендентно-духовного бытия.

Язык, слово и дискурс всегда открыты и разворачивают свое бытие не в статично-однозначных соответствиях синхронии, а в пространстве динамично-множественных смыслов диахронии. Функционирование слова есть "живое" бытие смысла, это всегда процесс, акт, деятельность, разворачивающееся событие. В то же время высказывание всегда есть некий эксперимент, которому говорящий и слушающий подвергают язык, самих себя и реальность бытия.

Раскрывая антиномию структуры и события как существа языка и высказывания, Рикер, фактически, формулирует основные положения дискурсивной концепции слова и языка.

Во-первых, он утверждает, что высказывание есть акт, т.е. актуальное событие, акт перехода, акт исчезновения, акт порождения смысла и бытия. Во-вторых, дискурс трактуется как выбор одних значений и отвержение других, причем этот выбор является противоположностью принудительного характера системы, а потому он порождает свободу.

В-третьих, выбор производит новые комбинации высказываний и понимание еще не высказанных фраз.

Далее, в дискурсе язык реализует свою способность к соотнесению и именно соотнесенность укореняет наши слова и наши фразы в реальности, а момент, когда происходит поворот от идеальности смысла к реальности вещи - это момент трансцендирования знака во фразу, открывающую и утверждающую реальность. Наконец, последняя черта дискурса состоит в том, что событие, выбор, новизна, соответствие включают в себя способ обозначения субъекта дискурса: кто-то говорит с кем-то - в этом суть акта коммуникации, а субъективность акта говорения является вместе с тем интерсубъективностью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, завершая данную работу можно сделать определенные выводы.

Интерпретация любого текста в ее предельном, абстрактом воплощении подразумевает не только возможность выявления всех актуально присутствующих в тексте смыслов, но наделяет текст целостностью, гармонией, соразмерностью и взаимосвязью составляющих его частей. При этом опыт реальной интерпретации, начиная с обычного чтения текста, и заканчивая специальными его исследованиями, базирующимися на методологии различных научных дисциплин, практически всегда порождает ситуацию, когда в силу различных обстоятельств некоторые фрагменты текста интерпретатором не воспринимаются, отторгаются, оспариваются.

Наибольший интерес к психоаналитической интерпретации текста проявился среди философов и психологов, которые занимаются данной проблематикой в более широком контексте изучения человеческого восприятия и познания. В первую очередь, здесь следует указать на немецкую психоаналитическую традицию. Несмотря на серьезные концептуальные разногласия между ее основоположниками - З. Фрейдом, А. Адлером, К. Юнгом - тема избирательного отношения сознания к событиям, оказывающим серьезное воздействие на психическую деятельность, находилась в центре внимания и сторонников классического психоанализа, и приверженцев индивидуальной психологии, и адептов аналитической психологии. Благодаря их усилиям границы текста расширяются, размывается граница между текстом и его психологическими, социокультурными, прагматическими коннотациями. Формируется новый объект исследования: на авансцену гуманитарной мысли второй половины ХХ века выходит понятие "дискурс".

Также близко к данной проблематике стоят концепции, разрабатываемые в рамках философской эстетики и герменевтики. Текст, чаще всего сакральный или художественный, выступает здесь как самостоятельный объект исследования, а предметом изучения являются способы восприятия и толкования текста.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

.Арутюнян О.А. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук: Понимание философского текста как смыслотворчество. - Краснодар : Кубанский государственный технологический университет, 2007

2.Дьяконов Г.В. Диалогика интерпретации и символизации в герменевтике П. Рикера (*электронная версия <http://hpsy.ru/public/x3327.htm> )

.Ковалев Г.А. Три парадигмы в психологии - три стратегии психологического воздействия. // Вопросы психологии, 1987, № 3. - С.18

.Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. - М.: Изд-во МГУ, 1991. ,192 с.

.Лейбин В.М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. - М.: Политиздат, 1990. - 397 с.

.Рикер П. Конфликт интерпретаций: очерки о герменевтике. - М.: "Медиум", 1995. - 415 с.

7. Фрейд З. Введение в психоанализ по адресу www. koob.ru

. Фрейд З. О сновидении по адресу www. koob.ru

. Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному. - М., С. 121.

10. Экспериментальная психология: Учебник для вузов / В. Н. Дружинин. - 2-е изд., доп. - СПб.: Питер, 2003. - 319 с: ил. - (Серия "Учебник для вузов"). Электронная версия <http://nesterova.on.ufanet.ru/drujinin/index.htm>

. <http://ru.wikipedia.org/wiki/Рикёр,_Поль>

СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ . ПСИХОАНАЛИЗ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕКСТА . ГЕРМЕНЕВТИКА КАК МЕТОД ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ИТЕПРЕТАЦИИ ТЕКСТА ЗАКЛЮЧЕНИЕ СПИСОК ЛИТ

Больше работ по теме: