Просвещённый абсолютизм в России

 

Содержание

Введение

. Сущность и особенности просвещенного абсолютизма

. Екатерина II и идея государственной реформы

. Манифест о созыве Уложенной комиссии и выборы депутатов

. «Наказ» Екатерины II

.1 Разработка и источники текста «Наказа»

.2 Политико-правовая доктрина «Наказа»

.3 Законодательная программа «Наказа»

. Деятельность Уложенной Комиссии. 1767 - 1770 гг.

. Ожидания российского населения по данным Уложенной комиссии

.1 Дворянство

.2 Купеческое сословие

.3 Крестьяне

.4 Вопрос о привилегиях окраин

6.5 Наказы и ожидания сибирского крестьянства и купечества

Заключение

Список литературы

Введение

Во второй половине XVIII в. наблюдался редкое обострение социальных противоречий в России, что было вызвано усилением крепостнического гнета и расширением сословных привилегий дворянства в условиях кризиса и разложения феодальною строя. В сложившейся обстановке самодержавие пыталось выйти из кризиса путем осуществления политики «просвещенного абсолютизма». Из целою ряда мер этой политики наиболее ярким ее проявлением был созыв комиссии для создания проекта Нового Уложения в 1767 - 1770 гг. Однако надежды императрицы Екатерины II не оправдались. Несмотря на бурную деятельность комиссии, конечный результат так и не был достигнут.

Вместе с тем, деятельность Уложенной комиссии стала, пожалуй, одним из уникальнейших явлений в российской истории, которое до сих пор остается во многом непонятым и не до конца осмысленным. В оценке Уложенной комиссии советские и многие современные историки, как правило, руководствовались высказываниями А. С. Пушкина и Ф. Энгельса. Пушкин писал об отвратительном фиглярстве императрицы «в сношениях с философами ее столетия». Оценка Энгельса близка к пушкинской: «...двор Екатерины II превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных людей, особенно французов; императрица и ее двор исповедовали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали «северную Семирамиду» и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире, отечеством либеральных принципов, поборником религиозной терпимости».

В результате эти оценки гиперболизированы настолько, что для освещения положительных итогов правления Екатерины II не оставалось ни места, ни желания. В результате императрица оказалась представлена лицемеркой на троне, говорившей и писавшей одно, а делавшей совсем другое.

«Наказ» императрицы подавался сочинением, содержавшим множество напыщенных фраз и обещаний, которые она не намеревалась претворять в жизнь, а Уложенная комиссия оценивалась как фарс, нацеленный на околпачивание французских просветителей и либералов внутри страны. Всякая мера в пользу трудового населения квалифицировалась как вынужденная, исходившая не от Екатерины, а от обстоятельств, принуждавших ее идти на уступки. Но сводить все к фарсу, лицемерию и обману - значит не замечать генерального факта: Екатерина Великая после своего 34-летнего правления оставила Россию более могущественной и просвещенной, становившейся на путь законности.

Ключом к пониманию взаимоотношений императрицы и просветителей служит ее ответ на осуждение митрополитом Платоном ее переписки с «безбожником» Вольтером. «80-летний старик, - заявила она, - старается своими, во всей Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и удержать деятельную вражду своих соотчичей, кои тогда старались распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем и преуспел. В таком виду намерении письмы, писанные к безбожнику, не нанесли вреда ни церкви, ни отечеству».

Пожалуй, самый «больной» аспект проблемы - это наказы и документы, привезенные с собой избранными депутатами Уложенной комиссии. Представляя собой бесценный кладезь материала во всей полноте описывающего картину русской жизни второй половины XVIII в., наказы во многом остаются мертвым невостребованным грузом. Поразительно, но при всем богатстве литературы по эпохе Екатерины Великой можно найти множество работ о ее внешней и внутренней политике, взглядах, не говоря уже о личной жизни. И при этом наказы как исторический источник используются вскользь и лишь несколько работ обращаются к ним как к центральному источнику. Тогда как очевидно, что упрощенное и даже стереотипное отношение к наказам в значительной степени обедняет наше представление об эпохе Великой Екатерины.

В данной работе предпринята попытка исследовать ожидания российского населения по данным Уложенной комиссии. Для этого в работе детально исследуются такие вопросы как:

сущность просвещенного абсолютизма;

причины и предпосылки создания Уложенной комиссии;

идейно-политические взгляды Екатерины II и содержание ее «Наказа»;

создание и деятельность Уложенной комиссии.

ожидания и проблемы главных социальных групп Российской империи второй половины XVIII века: дворянства, крестьянства и купечества, а также вопрос о правах национальных окраин.

1. Сущность и особенности просвещенного абсолютизма

Понятие просвещённого абсолютизма принадлежит к числу чисто научных, историко-политических категорий. Оно сложилось в научной литературе как вторичная характеристика политико-правовых явлений XVIII века уже после того, как сами эти явления стали достоянием истории, и одновременно как модель государственно-политической организации.

Понятие просвещённого абсолютизма (или просвещённого деспотизма) было сформировано германской государствоведческой и политической литературой второй четверти XIX в. - примерно тогда же, когда утвердилось и обозначение абсолютизм для монархий XVII - XIX вв. По своему происхождению, которое в свою очередь не могло не отразиться на изначальном понимании, понятие тесно увязано с характеристиками монархии как абсолютной и политической деятельности власти как просвещённой.

Характеристика монархии как абсолютной, понимая под этим некое новое особое качество, восходит к Ж. Бодену: в его теоретико-политическом дискурсе, в связи с обоснованием суверенности королевской власти, появляется монархия совершенного могущества (1а puissance absolue). Политическая семантика, следуя общей христианской традиции, выразила в этой новом определении монархии свойства её совершенности и наиполноты, как бы создающих новое качество. В английской политико-правовой литературе XVII в. категория абсолютная монархия применяется уже устойчиво и определённо в историке-политическом смысле - как противоположная монархии ограниченной. В трудах Д.Локка, сыгравших особую роль для становления в европейской научной литературе новых политико-правовых и историко-политических понятий, это - устойчивое обозначение такой государственности, где «единая произвольная, верховная власть и управление всеми делами по божественному праву сосредотачиваются в одном человеке» и где соответственно пренебрежены все человеческие законы.

Разработанная немного позднее и разошедшаяся почти по всей правовой и политической литературе XVIII в. классификация государственных форм в «О духе законов» Ш. Монтескье понятия абсолютной монархии не знала. Отчасти это компенсировалось сложившейся на рубеже XVII - XVIII вв. на основе мощной традиции политической мысли, идущей от античной классики, категорией деспотизма. Для французского политического дискурса деспотичное правление было своего рода синонимом власти произвольной, пагубной для страны - широкому распространению своему эта характеристика обязана моралистическому роману Ж. Фенелона «Приключения Телемака» (1699). В классическом для политологии Просвещения тексте - «Диалогах А, В, С» Вольтера - деспотизм определён как «злоупотребление монархией». Позднее обозначение монархии как абсолютной стало более нейтральным и даже политически благожелательным: в «Энциклопедии» Д.Дидро и Д'Аламбера так характеризовалась единоличная (не избирательная и не ограниченная) монархия, где власть и её деятельность строго соответствуют «природе правления», намерениям управляемых и т.н. «фундаментальным законам». Параллельный термин абсолютизм впервые фиксируется в конце XVIII в. для обозначения им «режима абсолютной власти вообще»; в применении к монархии т.н. «старого режима» его применяли такие политические писатели как Э. Бёрк и Ф.Р.Шатобриан. Закрепление в научной литературе этого термина именно в применении к старой монархии, а не только как отвлечённая характеристика «неограниченности и полновластности правителя» вообще, происходит только в 1 840-е гг..

Тогда же в научной литературе оформилось и понятие просвещённого абсолютизма как особого вида и одновременно особого этапа исторической эволюции монархии. Первая более-менее детальная историко-политическая конструкция такого рода присутствует в трудах немецкого государствоведа и политэконома В.Рошера. В этой конструкции, «просвещённый деспотизм» есть строгая форма монархии и продукт естественного права в процессе общественной эволюции; исторически - это третья фаза видоизменений монархи вслед за фазами т.н. «конфессионального абсолютизма» XVI - XVII вв. и «дворцового абсолютизма», лучше всего представленного правлением Людовика XIV и его последователей, наступает монархия новой политики, представленная главным образом Иосифом II Австрийским и Фридрихом II Прусским. Приоритет Рошера. однако, относителен, несмотря на то, что историография XX в. с этой его конструкции отсчитывала научную историю понятия просвещённого абсолютизма. Так, ещё в 1843 г. понятие «просвещённого деспотизма» критически поминается в научной публицистике К.Маркса в связи с разбором концепций монархии в государствоведении гегельянской школы, которое полагало существенно важной для новой монархии особую традицию «либерального суверенитета», когда личность монарха становится доминирующим положительным фактором идеи законодательного обновления. По-видимому, уже в 1830е - начале 1840х гг. политический дискурс в рамках исторической школы права и Гегелевой философии сформировал эту характеристику поначалу только германской монархии. В своём логико-теоретическом построении новое понятие было «напитано» политологией предыдущего столетия, когда классификация государственных форм - теоретическая или историческая - имела не только и не столько историографические цели.

Политико-правовой дискурс XVIII в. - и не только в собственно просветительской публицистике и литературе - характеризовался безусловным стремлением теоретически отыскать формулу «наилучшего правления», или государственного устройства. Таким наилучшим «правлением» доминирующая политологическая парадигма (за исключением радикально-демократических концепций Ж. Руссо и его последователей) полагала монархию. По своим свойствам, однако, монархия была чревата «вырождением в деспотизм», осуждавшийся как по вытекающему из него нарушению всех гражданских прав, так и по своей исторической неустойчивости, постоянному перерождению в какие-то иные формы, имманентной чреватости революциями, которые противоречили воспеваемой Просвещением стабильности государственного устройства. В этой взаимообусловленности рассуждений и появляется фигура «просвещённого монарха», или «деспота», и «наиболее счастливым правлением»», по рассуждению, например, Т. Рэйналя, полагается «правление справедливого и просвещённого деспота». Содержание просвещённости также находилось в контексте общего политического дискурса эпохи и - важно отметить - было обусловлено новой доктриной о целях государства, о взаимоотношении Власти и Закона в обществе и никоим образом не замыкалось на чисто личностных культурно-просветительских свойствах субъекта. Контекст был особенно важен, потому что, как будет замечено в одном из позднейших, но привязанных политической парадигме XVIII в. трудов по истории правлений и законодательств, Просвещение меняет деспотизм).

Ещё одним наполнителем рождающегося понятия стало учение школы физиократов о правильном деспотизме и, в особенности, близкого им учения о государственном правлении Н. Мерсье дё Ла Ривьера. Согласно этому учению, в устройстве обществ различается разрушающий «естественный порядок» произвольный деспотизм и, напротив, созидающий, законный деспотизм, когда законы неподвижны и их справедливость и очевидность необходимы, а власть деспотично-непреклонна в их осуществлении во всех ветвях правления. Опосредованное влияние трактата Ла Ривьера (главным образом, через голландскую политическую литературу начала XIX в.) сказалось на увязывании в германском государствоведении идеи «просвещённого абсолютизма» с идеалом конституционализма.

Благодаря популярному в XIX в. труду Ф.Шлоссера «Всемирная история» конструкция «просвещённого абсолютизма» стала фактом историографического осмысления реформаторской политики монархов целого ряда европейских стран (а не только, как ранее, Австрии и Пруссии), причём просвещённый абсолютизм по своим политическим итогам был сопоставлен с результатами Французской революции. Наконец, окончательно просвещённый абсолютизм как необходимое в характеристике эволюции монархии Нового времени историко-политическое понятие (означающее новую идею государства в государственной практике} был закреплён работами Р. Козера и Х. Трёйчке.

Именно такая классическая (в известном смысле) традиция понимания просвещённого абсолютизма была воспринята политико-правовой литературой в России на рубеже XIX - XX вв. благодаря, главным образом, работам М.А. Рейснера. В этом понимании «просвещённый абсолютизм» обозначал вторую историческую фазу общей эволюции абсолютной монархии как государственности Нового времени (идеи Рошера - Козера), на которой ранее сложившаяся в виде доктрины «общего блага» публично-правовая основа абсолютизма обретает новую государственную идею (положение Трёйчке, развитое затем крупным политическим философом В.Дильтеем) как фактор всеохватной реформаторской и культурнической деятельности и, в итоге, принимает форму своеобразной естественно-правовой конституции, устанавливающей новые взаимоотношения личности и власти, хотя и подчинённые по-прежнему государственному патернализму.

Таким образом, изначальное историко-политическое понимание введённой государствоведением XIX в. конструкции «просвещённого абсолютизма» было увязано с неким новым политико-правовым качеством монархии, прежде всего с отличной от предыдущего периода исторической эволюции монархии системой взаимоотношений «власть - закон - общество», формирующейся в итоге новых идейных и политических факторов, присущих именно тому времени, которое в европейских странах обозначалось как просвещённый абсолютизм (деспотизм).

2. Екатерина II и идея государственной реформы

С восшествием на престол в 1762 г. императрицы Екатерины II явно обозначившиеся в государственной политике 175Ох - начала 1760х гг. стремления к правовой реформе государственных порядков в духе новой политической идеи получили двойной стимул. Во-первых, для новой власти (тем более испытывавшей известные сложности с легитимацией) необходимо было найти практическое разрешение разнородных проблем внутренней политики и правоприменения, которые были очевидными уже с конца 1750х - начала 1760х гг.; по поводу многих из таких проблем общественные настроения характеризовала явно кризисная ситуация. Во-вторых, само продвижение определёнными группировками правящей элиты на российский престол нового монарха - нового по своему идейно-политическому облику - имело корни не столько в недовольстве практическими политическими мероприятиями правительства Петра III (в конце концов, здесь свергнутому императору можно было предъявить упреки лишь демагогического характера), сколько в стремлении в ещё большей степени упрочить реформирование политико-правовых отношений абсолютной власти и дворянства, правящих элит, в особом направлении.

Новый монарх - Екатерина II - по своему идейно-политическому облику, по сложившемуся ко времени восшествия на престол во многом под влиянием идей Просвещения либеральному мировоззрению и морально-политическим стремлениям, не только вполне соответствовала скрытым или явным ожиданиям элит в этом отношении. Она сама выступила активным реформатором государственных и правовых порядков в стране, привнесла в государственную политику лично ей представлявшиеся оптимальными политические и правовые идеалы, которым стала стремиться подчинить - нередко вразрез более прагматическим целям правящей элиты или бюрократии - правительственное стремление к целостной реформе государства.

На место частичного государственного обновления и упорядочения правовой системы смыслом предполагаемой Государственной Реформы было провозглашено утверждение в российском обществе идеала законной монархии, которая якобы единственно способна без крупных потрясений обеспечить каждому искомое общественное благополучие и устранить на будущее перманентные конфликты между Властью и Обществом, а тем самым - и постоянные претензии со стороны последнего к Власти.

Эта идея была декларирована уже в самых первых законодательных актах новой власти. Хотя чисто формально её появление было обязано законотворчеству Г.Н.Теплова - видного сановника екатерининского правительства 1760х гг., - декларации сформировали новое слово в официальной публично-правовой доктрине. Верховная власть «наиторжественнейше обещала...узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного нашего отечества в своей силе и принадлежащих границах течение своё имело так, чтоб и в потомки каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всём порядка, и тем предохранить целость империи и самодержавной власти». Положения о «силе и принадлежащих границах» государственных учреждений, о необходимых для власти «пределах и законах» присутствуют и в последующих законодательных декларациях. Ещё немного позднее сама Екатерина II в одном из правительственных документов характеризовала правительственное стремление этих лет как в том числе намерение «отделить права вечные от прав ныне настоящих» - т.е. намерение сформировать качественно новый слой позитивного законодательства.

Контуры замысла правовой реформы, которую сама императрица предполагала необходимой, характеризуют её литературные документы - главным образом выписки из политической литературы (рубежа 1750х - 1760х гг.); выписки во многом были навеяны рассуждениями по поводу книги Ш.Монтескьё «О духе законов». Как видно из содержания выписок, главная идея, интересующая здесь Екатерину, - это наилучшее государственное устройство. Следуя идеям времени, в представлении о таковом Екатерина объединяла предположение о правильной организации власти (в её учреждениях и институтах) с идеей о правильной цели государственной политики.

В отношении наилучшей для страны формы правления Екатерина однозначно высказалась в пользу монархии по основаниям условного естественно-географического прагматизма (восходившего к политологии Монтескье): «Великая империя подобная России, разрушится, если будет учреждено иное, кроме самодержавного правление; ибо оно единственно может служить потребной быстроте для нужд отдалённых областей, а всякая другая форма - гибельна по медлительности сих действий. Итак, возмолим единственно Господа о даровании нам разумных властителей, сообразующихся с Законами и не творящих оные иначе, как по длительном опыте и исключительно в видах добра их подданных». Соотношение власти монарха и интересов подданных виделось Екатерине исключительно на этико-политической основе «добрых помыслов» «разумного правителя». Именно такой практикой установилось бы законное правление, направленное к благой цели. Этим гарантировалось бы и необходимое для правителя, не желающего переживать «перевороты государства», «доверие народа»: «Желаю, чтобы страна и подданные были богаты - вот начало, от коего я отправляюсь ... Желаю не рабов, но чтобы повиновались законам. Желаю всеобщей цели - сделать счастливыми… Власть без доверия нации - ничто».

Решение вопросов политики виделось Екатерине преимущественно через усовершенствование законодательства. Однако она отмечала, что «вещь, более других подверженная неудобствам, это установить некий новый закон...»; кроме того, в её теоретическом размышлении разделялись законы временного предназначения и длительной перспективы - что заранее следует представлять законодателю, соответственно выбирая объект правовой регламентации.

Среди проблем правовой политики конкретно Екатерина выделила вопросы о дворянской службе, воспитании дворянских детей, выезде дворянства заграницу, о наследовании дворянских имений. Небольшое внимание было уделено совершенствованию судебной организации - что было особенностью тогдашних представлений Екатерины о методах политики - представлений, обусловленных в том числе и малым знакомством с практическим течением государственных дел. В заметках Екатерина зафиксировала лишь две несуразности юридической практики: заключение в тюрьму до завершения расследования и до суда («начинать с наказания и затем уж проводить процесс - варварский и турок достойный метод действовать» и наличие негласной чрезвычайной юстиции («преступление и рассмотрение дела должно сделать публичными»). Судя по объектам её внимания, правовому усовершенстванию подлежали бы политика протекционизма в экономике, состояние крепостной зависимости крестьян, условия жизни, способствующие т.н. «размножению народа».

3. Манифест о созыве Уложенной комиссии и выборы депутатов

Преодолев первый кризис своего царствования, в середине 1760-х гг. Екатерина приступила к широкомасштабному и очень важному для нее лично политическому эксперименту. 14 декабря 1766 г. она издала манифест с призывом ко всем российским свободным «сословиям» и к центральным правительственным учреждениям направить в столицу депутатов, уполномоченных изложить нужды и пожелания пославших их сообществ и принять участие в составлении нового свода законов.

Уже при Петре Великом власти прекрасно сознавали необходимость привести Соборное уложение 1649 г. в соответствие с современностью, и потому на протяжении XVIII столетия созывался целый ряд специальных «уложенных комиссий». Они были немногочисленными по составу и включали преимущественно знатных бюрократов, а также специалистов, не обязательно дворянского происхождения, от университетских профессоров до членов купеческого сословия. Но из декабрьского манифеста 1766 г. сразу стало ясно, что у императрицы Екатерины II на уме нечто иное. Прежние комиссии представляли собой небольшие собрания частного характера, и лишь закончив подготовительную работу, они приглашали представителей разных сословий, чтобы каждая группа по отдельности высказалась о касающихся ее разделах законопроекта. Однако то собрание выборных представителей, которое теперь созывала Екатерина, должно было стать гораздо многочисленнее, чем все его предшественники в XVIII в. К тому же самим депутатам предстояло участвовать в разработке нового свода законов.

В манифесте объяснялось, что право представительства в законодательном собрании будет пожаловано центральным правительственным органам, а также тем социальным группам, которые окажутся не представленными ни правительственными учреждениями, ни землевладельцами. Так, Сенат, Синод, коллегии и ряд канцелярий по выбору Сената (но только не связанных с системой местного управления) должны были направить по одному выборному депутату, причем не обязательно в лице своих начальников. Что касается «сословий», то здесь выбор депутатов проводился на территориальной основе: дворянство избирало по одному депутату от каждой административной единицы (от уезда в России, от полка на Украине, от крейса в Лифляндии), независимо от количества дворян в данном районе. Каждый официально зарегистрированный город также направлял по одному депутату независимо от числа жителей. Однодворцы и другие категории вольных пахотных солдат, а также государственные и ясачные крестьяне посылали по одному депутату от каждой провинции. Оседлые инородцы, как крещеные, так и язычники, должны были представить по одному депутату от каждого из народов, населяющих ту или иную губернию. Наконец, во всех казачьих войсках предписывалось «вышним командам, где они ведомы, примениваясь к сему положению, прислать потребное число депутатов». В противоположность практике Земских соборов XVII в., духовенство в екатерининской Уложенной комиссии было представлено не как сословие, а как один из институтов государственного аппарата - единственным депутатом от Святейшего синода.

Работа депутатов в законодательных комиссиях в XVIII в. воспринималась просто как еще один вид государственной службы и без того сверх меры отягощенного ею дворянства, и потому депутатства всячески старались избегать. Екатерина же постаралась превратить его в желанную привилегию, придав депутатскому статусу ряд преимуществ. Во-первых, депутатам собирались платить жалованье: дворянам по 400 руб. в год, городовым депутатам по 122 руб., а остальным по 37 руб. Они также получали пожизненный иммунитет от смертных приговоров, телесных наказаний и пыток. Их имущество не подлежало конфискации ни в каком случае, кроме изъятия за долги. Оскорбление депутата влекло за собой наказание в двойном размере. Наконец, депутатам вручали особый знак их должности, который после их смерти возвращался государству. Дворянам надлежало включить этот знак в свой герб, «дабы потомки узнать могли, какому великому делу они участниками были».

Екатерининская Уложенная комиссия не имела ничего общего с современными представительными органами, с парламентами, так как в сущности она была институтом «старого режима». К тому же Манифест 14 декабря 1766 г. не раскрывал многие внутренние причины созыва подобной ассамблеи. Для начала, уже само употребление слов «выборы» и «избиратели» вызывает неправильное понимание характера политического представительства на российских Земских соборах или в законодательных комиссиях. «Русское слово для избрания - «выборы» - означает буквально «отбор», или «подбор».

Согласно Манифесту 14 декабря 1766 г., депутата следовало выбрать или отобрать. Выдвижения кандидатов не было; все, кто был правомочен выбирать депутатов, могли также быть избраны. В решающий день всем избирателям, съехавшимся в какой-нибудь почтенный дом, надлежало подойти к столу в центре залы и, по мере того как выкликали имена, положить шар в один из ящиков, помеченных «выбран» и «не выбран». Тот, за кого в ящике с надписью «выбран» оказывалось наибольшее число шаров (к ним прибавлялись также голоса, присланные по почте), становился депутатом. Добавим, что сама Екатерина вовсе не намеревалась допустить перерастания роли депутатов в статус парламентариев и в корне пресекала все подобные поползновения. Составленный в довольно резких выражениях указ 1773 г. гласил, что депутатам нечего выставлять себя «народными защитителями», как и брать на себя функции представителей и проталкивать дела своих земляков в центральных учреждениях, входя «в дела посторонние и до их звания нимало не принадлежащие». Судя потому, что депутат, решивший сложить полномочия, мог просто передать свой мандат кому пожелает, не советуясь с избравшими его, он явно никоим образом не рассматривался как лицо, ответственное перед избирателями. Точно так же, поскольку голос депутата в собрании ничего не решал, было неважно, что число депутатов постоянно колеблется. Иногда депутаты уходили в отставку или изгонялись из состава комиссии без последующей замены, и тогда губернаторы и воеводы, приезжая в столицу, по должности посещали заседания.

Таким образом, в задачи Уложенной комиссии не входило представлять «народ», а уж тем более «волю народа». Она являлась чисто консультативным органом и, строго говоря, вообще не была законодательной. Поэтому неудивительно, что в ней участвовали депутаты от государственных учреждений. Предполагалось, что они знакомы с административными проблемами, с нуждами подведомственных им слоев общества, с законами. Правительственные учреждения издавали собственные наказы, или инструкции, которые не следует отождествлять с той или иной политической линией центрального правительства, а надо рассматривать как итог профессионального опыта конкретных департаментов.

Ряд примеров говорит о непродуманности подхода власти к выборам и о полной негодности разработанной процедуры. Дворянам полагалось участвовать в выборах депутатов во всех уездах, где они владели землей, а в случае невозможности личного участия - по болезни или по служебной занятости - они могли присылать свои голоса почтой. Если владение было записано на имя женщины-помещицы, то на собрание выборщиков она не допускалась, но могла также проголосовать по почте. Первой ступенью избрания дворянского депутата были проходившие под началом губернатора выборы местного предводителя дворянства сроком на два года. Затем губернатор покидал собрание, а предводитель назначал день и место выборов. Избрав депутата, дворянское собрание назначало комитет из пяти человек для составления инструкции, или наказа, под которым все они подписывались. После этого депутат отправлялся в Москву и вручал документы о своих полномочиях в Герольд-мейстерскую контору Сената для утверждения, после чего мог получить жалованье и знаки своей должности. Предводитель дворянства оставался дома, в уезде, и находился в распоряжении правительства. В рассматриваемое время функции предводителя не определялись, но избрание постоянного предводителя дворянства в каждом уезде знаменовало собой зарождение дворянской корпоративной организации.

Вышеописанная процедура, сама по себе совсем несложная, тем не менее сразу же начала давать сбои. Согласно правилам выборов, если в уезде насчитывалось менее пятнадцати постоянно живущих дворян, то они могли по своему усмотрению даже и не посылать депутата в Уложенную комиссию, так как минимальное число избирателей нигде не оговаривалось. Екатерина сама составила список из пятнадцати уездов, которые, по ее предположениям, должны были остаться не представленными в комиссии. Фактически же таких уездов оказалось гораздо больше. В Звенигородском уезде было 80 помещиков, но лишь двое из них постоянно жили в своих имениях и оба не явились на собрание избирателей, сказавшись больными. В Каширском уезде из 711 помещиков лишь 38 участвовали в собрании, на зато 323 голоса поступило по почте.

Екатерина рассчитывала, что из 300 уездов Российской империи 173 изберут дворянских депутатов. Разумеется, во многих уездах дворян-землевладельцев не было совсем, например - в сибирских губерниях. Исхода из имеющихся данных, трудно определенно сказать, насколько положительно или отрицательно дворянство относилось к Уложенной комиссии в целом и к выборам в частности. Многие дворяне имели по несколько поместий в разных уездах и, возможно, не потрудились проголосовать заочно в каждом из них, если участвовали в выборах по месту постоянного проживания.

Мелкопоместные дворяне, состоявшие на военной и гражданской службе, не располагали ни временем, ни средствами совершить дальнее путешествие домой, чтобы отдать свой голос. Вероятно, на отношении дворянства к выборам сказывалась и удаленность от обеих столиц. Дворяне дальних, менее просвещенных губерний все еще воспринимали вызов в столицу как некую форму государевой службы, которой лучше по возможности избежать. Новгородский губернатор Сивере докладывал, что в его губернии манифест встретили ликованием, и только один дворянин («некое благородное, или, скорее, неблагородное животное») высказывался против на том основании, что с 1762 г. дворянство освобождено от службы. В тех уездах, где находились имения придворных сановников и магнатов, дворянство обычно их и выбирало. Так, выбрали троих из братьев Орловых, двоих Чернышевых, Петра Панина (от Москвы). Вероятно, друзья императрицы по ее настоянию отправились в уезды, где располагались их имения и где избрание этих высокопоставленных сановников гарантировалось их положением. Но нет никаких свидетельств о манипулировании выборами ради групповых политических целей со стороны центрального правительства. Ведь власти понятия не имели, сколько депутатов будет в конце концов избрано, так что было просто невозможно, да и не нужно, создавать «партию» сторонников правительства.

Очень немногое известно о том, как составлялись наказы депутатам. В них можно было безо всяких ограничений высказывать общеполитические взгляды, касаться любых недостатков, как местного масштаба, так и общероссийского. Не допускались только личные жалобы и требования. Однако нередко бывало трудно привести уездных выборщиков к единому мнению и отвратить их от привычки писать челобитные - традиционной формы жалобы государю. Некоторые из наказов были довольно лаконичными. Так, в наказе депутату от муромского дворянства коротко и ясно говорилось, что Муром ни в чем не нуждается, от притеснений не страдает и никаких новых законов ему не требуется. Лишь в очень немногих случаях дворянство поднималось до формулирования взглядов в отвлеченных политических терминах. Это можно объяснить низким культурным уровнем, а то и неграмотностью, которая все еще была присуща провинциальному дворянину старше сорока-пятидесяти лет, как служилому, так и неслужилому. В одном случае сын подписался под наказом вместо отца, «который грамоте не знает и не может написать свое имя». А в Арзамасе один человек подписался сразу за восьмерых неграмотных.

Придуманная Екатериной процедура выборов вызвала еще большие трудности в городах: там применялся простой принцип предоставления избирательного права всем домовладельцам, который, однако, совершенно не учитывал глубокие различия между социальными группами городского населения. Сейчас все историки сходятся в том, что таким образом Екатерина сознательно пыталась превратить города в развитые территориальные единицы и сплотить их население в однородное сословие. Но купцы не привыкли ни в какой форме сотрудничать на равных с простыми горожанами и вообще не считали горожанами тех, кто не участвовал в экономической жизни города, например - мелких чиновников. Да и местные власти также привыкли иметь дело прежде всего с купечеством и явно были сбиты с толку новым подходом, шедшим вразрез со всем их прежним опытом.

Правила проведения выборов не слишком помогали делу, потому что в них остались неопределенными такие понятия, как «домовладелец», «житель», «город». С кем следовало голосовать государственному крестьянину, имевшему в городе лачугу и лавку, - с горожанами или с государственными крестьянами своей губернии? Должен ли голосовать взрослый купеческий сын, живущий в доме у отца? Должны ли голосовать пригородные домовладельцы, живушие в 40-60 верстах от города, и если да, то где? Некоторые из этих вопросов были поставлены перед Сенатом и даже перед самой императрицей, но принятые ими решения выполнялись далеко не всегда. Путаница вокруг процедуры выборов часто сводила на нет замысел получить коллективного представителя всех социальных групп города в лице единственного депутата. Купцы, издавна привыкшие верховодить в городской жизни, норовили оттеснить остальные группы населения и выбрать депутата только в своем сословии. В одном месте не допустили к избранию никого из членов служилого сословия ниже офицерского чина, хотя они являлись домовладельцами. В другом купцы ухитрились отстранить от выборов двоих дворян-домовладельцев и всех прочих горожан, не принадлежавших к купечеству. Сенат аннулировал оба эти избрания и велел провести новые выборы. Но в большинстве случаев, когда происходили неувязки, ни воеводы, ни изгнанные выборщики не протестовали, так что в конце концов оказалось, что из 209 городских депутатов 83 человека избраны только членами купеческого сословия. Духовенство оказалось группой, наиболее последовательно исключенной из городских выборов, - зафиксировано их участие в избрании всего-навсего 13 депутатов из 209.

Как и при дворянских выборах, в городах весь процесс начинали с избрания городского головы, который и брал на себя руководство дальнейшей процедурой. Он избирался на два года и должен был выступать как представитель домовладельцев и «всего населения города» на тот случай, если бы правительству понадобилось посоветоваться с горожанами. Тем самым городской голова служил воплощением нового корпоративного принципа в подходе к городскому классу и явно должен был выступать от имени всех социальных групп: купцов, горожан, церковников, канцеляристов и т.д. В крупных городах выборы депутатов Уложенной комиссии могли проходить в два этапа. Сначала сходились домовладельцы каждого квартала (или «части»), на которые делился город, и выбирали до ста выборщиков, которым затем предстояло провести окончательное избрание депутата.

Дворянство обеих столиц активно участвовало в этих выборах и настолько подавило купечество, что в Санкт-Петербурге на первом этапе городских выборов прошло много дворян. Тогда полицмейстер высказал мысль, что было бы разумнее выбрать нескольких купцов вместо столь обремененных делами сановников. Но когда прошел второй тур выборов, оказалось, что депутатом от населения Петербурга стал не кто иной, как Алексей Орлов. Москвичей местному полицмейстеру тоже пришлось уговаривать выбрать хоть нескольких купцов в первом туре. Но в итоге московские избиратели предпочли, чтобы их представлял князь Голицын, а городским головой выбрали генерал-прокурора князя А. А. Вяземского. Очевидно, что, как и в случае с дворянскими депутатами, в городах в выборах участвовали далеко не все, кому полагалось. Так, в Петербурге из 3-3,5 тыс. домовладельцев голосовали только 450 выборщиков, в Москве соотношение оказалось и того меньше: 878 человек из 10-12 тыс. Такая низкая активность многочисленного потенциального электората может свидетельствовать о недоумении, безразличии, недоверии или просто о невежестве и безграмотности. А может быть, сказались усилия городской верхушки не допустить горожан к голосованию.

Горожане были так мало знакомы с территориальным принципом, в отличие от «сословного», что в ряде случаев, сумев прийти к общему решению, избирали не одного депутата, а нескольких. Так, Астрахань и Саратов прислали по пятеро депутатов, Казань - одного от русского населения, а второго от татарского. Сколько из этих депутатов было допущено к заседаниям Уложенной комиссии, остается неясным, хотя в протоколах упоминаются, по крайней мере, трое представителей города Астрахани.

Подготовка наказов от городов также вызвала затруднения. Купечество само по себе имело давнюю традицию составления по определенному шаблону челобитных, адресованных в центральную коллегию, ведавшую делами их сословия - т.е. в Главный магистрат. Более того, местные городские советы привыкли поддерживать контакты, обмениваться новостями и совместно работать над обращениями от нескольких городов. Но эти обращения посылались главным образом затем, чтобы переложить бремя налогов и службы на плечи других групп общества. Таким образом, эти петиции носили, в сущности, «сословный» характер и выражали интересы элитной части податного населения города. Однако наказ городскому депутату должен был учитывать всеобщие интересы, охватывать нужды и требования города как единого целого, Очень трудно было добиться подобной гармонии, и если к единству прийти не удавалось, то выбирали больше одного депутата, причем каждый избранник снабжался отдельным наказом. В целом городские наказы почти не выходили за рамки местных вопросов. Многие из них представляли собой простые перечни нередко противоречивших друг другу жалоб, но все же кое-как сколоченные вместе усилиями пятерки составителей наказа. Лишь немногие проявили способность отличать общие принципы, проблемы страны в целом от случаев некомпетентности местных властей.

Члены духовного сословия смогли оказать скрытое влияние на содержание наказов, так как их привлекали к составлению этих документов. В некоторых городовых наказах прямо значились требования, отвечавшие интересам духовенства, а под другими наказами даже стояли подписи духовных лиц. В Угличе самым первым пунктом было записано требование белого духовенства, а подписали наказ 22 священника, дьякона и протодьякона. Городовой депутат от Углича служил в канцелярии духовного управления. Он проявил чрезвычайную активность в работе Уложенной комиссии и мог считаться, в сущности, дополнительным представителем церкви. Итак, в городах депутатов выбирали как придется, и это подтверждает мысль, возникающую при взгляде на выборы дворянских депутатов в уездах, - правительство толком не знало, сколько депутатов эти две социальные группы направят в комиссию. В ходе выборов случались неувязки: не было заранее определено, каким именно единицам (слободы, пристани, посады) будет позволено присылать депутатов, и разрешалось вообще их не посылать, если город был слишком мал или беден. К участию в комиссии допускалось по нескольку депутатов от городов, которым, по идее, полагалось присылать по одному. Наконец, не была предусмотрена ситуация, при которой от городов могли быть избраны депутатами дворяне. Все это показывает, что понятие о равномерности социального представительства в законодательном собрании было весьма расплывчатым. Непохоже также, чтобы правительство сколько-нибудь точно знало, какое количество депутатов изберут остальные слои российского населения - государственные крестьяне, однодворцы и прочие группы ландмилиции.

Процедура выбора крестьянских депутатов проходила в три этапа. Крестьянам предлагалось писать не проекты наказов депутатам, а челобитные - это слово им, конечно, было привычнее. Кроме того, в относящемся к крестьянам разделе манифеста ничего не говорилось о том, что депутаты созываются для составления свода законов. Для крестьян процедура была такова: три воскресенья подряд манифест публично оглашали во всех сельских церквях, затем назначался день избрания уездных выборщиков от каждой деревни или села. Право голосовать получили все, кто владел домом и землей в данной деревне. Потом деревенские выборщики передавали уездному выборщику письменные изложения своих нужд и требований. В назначенный день представители от разных уездов выбирали губернского выборщика, который участвовал в отборе крестьянского депутата от всей губернии. Того снабжали полномочиями выступать от имени избирателей с «нижайшими представлениями» крестьянских пожеланий, а также наказами - челобитными от деревень и уездов. Для однодворцев и крестьян не предусматривалось создание комиссий, составлявших проекты наказов. Депутатам просто вручали не сведенные воедино челобитные от деревень, уездов и губерний, чем и объясняется невероятное множество крестьянских наказов, поданных в Уложенную комиссию: их было свыше тысячи, причем многие до сих пор не опубликованы.

Так или иначе, крестьяне еще меньше дворян и горожан были способны изложить свои жалобы в отвлеченных категориях и поэтому просто рассказывали о частных местных бедах и проблемах. В этом смысле их наказы являются бесценным источником для локальной социальной истории, хотя следует помнить, что крестьяне старались преувеличить бедственность своего положения. Поскольку среди них царила почти поголовная неграмотность, им, по всей вероятности, помогали составлять бумаги деревенские попы или канцеляристы. Кроме того, крестьяне боялись притеснений со стороны дворянства и чиновников и не могли со всей откровенностью пожаловаться на местную администрацию, ведь перед отправкой в Москву крестьянские челобитные как раз и накапливались в канцеляриях. То обстоятельство, что различные группы государственных крестьян выбрали депутатами в основном своих же собратьев, делает честь их стойкости - когда Уложенную комиссию в 1768 г. окончательно распустили, оказалось, что только один крестьянский мандат был передан дворянину. У однодворцев при роспуске Уложенной комиссии обнаружилось трое депутатов-дворян. Среди крестьянских депутатов присутствовало несколько приписных крестьян, хотя посессионных не было (их «представляли» соответственно Берг- и Мануфактур-коллегии, а потому им вообще не полагалось участвовать в выборах).

До 1761 г. территориям Российской империи, где действовали местные законы (Лифляндия, Эстляндия, Малороссия и другие земли с нерусским населением), не предлагали направлять депутатов в различные законодательные комиссии. Но Екатерина II считала, что можно объединить империю под управлением общих институтов, и теперь, когда представился случай сплотить окраинные провинции с центром, она не могла его упустить. Поэтому в опубликованном тексте манифеста было ясно сказано, что ожидается участие всех частей государства в выборах.

К несчастью, процедура выборов для нерусских провинций еще меньше учитывала политические позиции их населения и особенности его социального состава, чем в великорусских областях. Среди лифляндцев и эстляндцев возникли разногласия по двум вопросам: участвовать ли им вообще в выборах в Уложенную комиссию, признав тем самым право всероссийского собрания писать для них законы, а если участвовать, то кого считать дворянином, т.е. полноправным избирателем. Первый вопрос не вызвал серьезных затруднений. Часть дворян и горожан, недовольных системой местных привилегий, захотела воспользоваться случаем и получить желаемое. К тому же лифляндский генерал-губернатор, назначенный русскими властями, и не позволил бы уклониться от проведения выборов. Зато вопрос о социальном статусе избирателей опять-таки оказалось решить куда труднее, чем вопрос о статусе политическом.

Прибалтийское родовитое дворянство, издревле числившееся в матрикуле, отказывалось признавать право участия в выборах за помещиками недворянского происхождения, полагая, что приобретение земли, пусть даже с крепостными, все равно не делает их настоящими дворянами. Эстляндское дворянство без всяких выборов вручило пост маршала дворянства главе рыцарства Ф, И. фон Ульриху. Тот в свою очередь назначил по четверо кандидатов от каждого крейса Эстляндии. Депутатов выбирали из числа этих назначенных кандидатов, причем выбрали и самого Ульриха, постановив передать пост предводителя дворянства его брату. Российский Сенат немедленно аннулировал эти выборы и велел провести их заново. Эстляндский губернатор, князь Петер Гольштейн-Бек, попытался оправдать свои решения местными обычаями и получил суровую отповедь. Ему указали, что в манифесте совершенно ясно написано, как надлежит проводить выборы, а поскольку этот документ переведен на разные языки, то и не понять его было невозможно. Далее губернатору сообщалось, что ему не следовало позволять эстляндским дворянам поступать согласно их частным обычаям, в то время как все разъяснено в обязательном для всех законе, и что было неуместно с его стороны приводить столь несерьезные оправдания, как отсутствие достаточно вместительного зала, где эстлян-дское дворянство могло бы собираться вместе, - ведь в Петербурге и в Москве дворяне почли за честь предоставить для проведения выборов свои дома.

Екатерине совсем не понравились претензии прибалтийского дворянства; императрица не могла допустить, чтобы не она сама, а остзейские бароны решали, кто дворянин, а кто нет; «вся Россия не знает матрикулы, а между тем пользуется тем же избирательным законом». Тем не менее, так и не удалось заставить дворянство договориться с помещиками недворянского происхождения ни о выборе единого депутата, ни об инструкции для него. В самом деле, было бы чрезвычайно странно, если бы депутат предъявил противоречащие друг другу инструкции. Наконец императрица, обнаружив, что четыре округа Лифляндии избрали только двоих депутатов, предложила лифляндским недворянам направить в комиссию собственного депутата с отдельным наказом.

Города Лифляндии не проявили горячего желания избирать депутатов, так что всего 4 из них оказались представленными в Уложенной комиссии - Рига, Дерпт, Венден и Пернау. Лифляндские крестьяне депутатов не направляли, так как считались крепостными. Наличие здесь некоторого числа свободных крестьян шведского происхождения, особенно на балтийских островах, осталось незамеченным, зато четверо представителей вольных крестьян Восточной Финляндии (из Выборгской губернии) прозаседали в собраниях комиссии почти девять месяцев, прежде чем их присутствие вызвало вопросы. Но так как под властью шведов они были свободными, Екатерина II утвердила их право участвовать в работе комиссии. В итоге Лифляндию с Эстляндией представляли 6 дворян и 4 городских депутата.

В Малороссии дворянский представитель избирался от каждого полка или повета (что соответствовало уезду). Города выбирали депутатов также, как в самой России, а казачество и вольные крестьяне - по депутату от каждого полка. Староверам гетманства Малороссийского позволили также выбрать своего депутата. Это же право получили полузависимые крестьяне (посполитые) Екатеринославской и Елизаветградской губерний. Выборы доставили генерал-губернатору П. А. Румянцеву множество хлопот. В Малороссии в целом проявились те же течения, что и в Прибалтике: и здесь сомневались, участвовать ли вообще во всероссийском законодательном собрании, спорили о социальном статусе отдельных выборщиков, ссорились из-за содержания наказов. Румянцев распорядился о начале избирательного процесса в Малороссии, издав циркуляр, в котором призвал население Украины вспомнить, что законы страны должны разрабатываться в интересах всех ее частей. Генерал-губернатор явно намекал на то, что не стоит выдвигать никаких требований автономии (впрочем, судя по его последующим донесениям, цели он не достиг). «Многие истинно вошли во вкус своевольства до того, что им всякий закон и указ государский кажется быть нарушением их прав и вольностей, отзывы же у всех одн,и: зачем бы нам там и быть?» В следующем письме Румянцев писал: «...другие, ослепленные любовью к своей землице, думали, что их как ученых и правных людей созывают токмо для совета и сочинения нового Уложения для великороссиян».

Призыв избирать депутатов послужил толчком к возобновлению дискуссии о старинных вольностях Малороссии и требований восстановить гетманство. От Нежина и Батурина в результате довольно беспорядочной процедуры выбрали представителя, отличавшегося крайними взглядами. С этим Румянцев согласиться не мог. Он воззвал к Сенату, и тот отменил избрание, приказав арестовать и предать гражданскому или военному суду всех нарушителей выборных инструкций и приказов генерал-губернатора.

Другие слои населения Малороссии, также тяготевшие к самостоятельности, отвергали при этом претензии дворянства. Эти социальные разногласия проявились в выборах городовых депутатов, так как, в отличие от внутренних российских губерний, многие малороссийские дворяне жили в городах и владели там землей, т.е. имели право участвовать в выборах городского депутата. Но дворяне презирали простых горожан и часто отказывались заседать или участвовать в выборах с ними вместе. Оказалось почти невозможным примирить интересы казачьей старшины, администраторов, имевших тот или иной воинский чин, купцов и горожан. С другой стороны, нигде статус дворянина не был таким неопределенным, как в Малороссии. Как писал Румянцев Екатерине, на каждом собрании дворяне осыпали друг друга (не исключая и самых высокородных) упреками и обвинениями в том, что они происходят от мещан или от евреев, а про многих говорили, что они изменили имена. По мнению Румянцева, проблема заключалась в том, что слово «дворянство» на Украине потеряло смысл, «и всякого беглеца-крестьянина, женившегося токмо на козацкой девке» принимали «в достоинство шляхетское, а такого ж шляхтича или козака часто без судов, а иногда по судам, но не всегда по законам» обращали в крестьянина. Случалось, что дворяне бойкотировали выборы, как было в Прилуках, а иногда, как в Погаре, они отдавали все в руки горожан. Лишь когда наказ уже был составлен, а депутат избран, дворянство Погара пожаловалось генерал-губернатору, что выборный городской голова пренебрег дворянами и доверил невежественным простолюдинам составить наказ. В Лубнах дворяне не позволили горожанам включить в наказ обвинения в адрес казачьих офицеров и чиновников. В Стародубе выбрали одного депутата, но снабдили сразу двумя наказами - от дворянства и от купечества. Зато депутат от Нежина получил их ни много ни мало целых четыре - от дворян, от горожан, от купцов-великороссов и от землячества греческих купцов. Малороссийскому дворянству в наказах в целом удалось высказать и требования автономии, и жалобы на Россию. Румянцев, в свою очередь, поступил с ними как самовластный повелитель: не дал хода тем наказам, которые ему не нравились, и отменил избрание неподходящих, с его точки зрения, депутатов.

Следуя предписаниям манифеста о выборах, Румянцев позаботился о том, чтобы от каждого украинского полка был избран один казачий депутат, и эти выборы, похоже, не вызвали особенных затруднений. Запорожской Сечи разрешили выставить двух депутатов, так как она была гораздо многочисленнее любого из полков. Однако выборы в Кременчуге и Власовке, хотя, возможно, и нетипичные, отражают некоторые проблемы, связанные с простыми казаками. Вероятно, из-за того, что полковник не разрешил рядовым казакам составить отдельный наказ депутату, они постановили избрать собственного депутата. Казаки собрались в чистом поле, проголосовали за некоего Денисова и снабдили его наказом. Денисов не замедлил явиться в Москву, занял место в Уложенной комиссии и даже участвовал в обсуждениях. Он написал своим избирателям, чтобы те сообщали ему о местных нуждах, и объявил, что находится в милости у Ее императорского величества, несмотря на то что некие злонамеренные люди пытались не допустить его в депутаты. Но затем в Москву приехал местный губернатор и потребовал арестовать Денисова на том основании, что его выбрали втайне, без ведома властей и что его письма возбуждают волнения среди казачества. Денисова арестовали и под охраной отправили назад, но по дороге он бежал и с тех пор исчез со страниц истории.

Беспорядки происходили и во время выборов среди крестьян-вольнопоселенцев, или войсковых обывателей Слободской Украины. Прокоп Гук, выбранный крестьянским депутатом, так серьезно подошел к своим обязанностям, что велел местному землемеру приостановить межевание, пока сам Прокоп не вернется из Москвы с заседаний комиссии. Он собрал около 60 руб. в двадцати двух деревнях, пообещав крестьянам, что повлияет на межевую контору в их пользу. По доносу, скорее всего кого-то из местных помещиков, опасавшихся, как бы Гук не занес «крестьянскую заразу» даже в комиссию, его арестовали, лишили депутатского статуса, отобрали деньги, высекли, а выборы велели устроить заново.

Духовенство в Малороссии, кажется, никак не повлияло на составление городовых наказов, в отличие от некоторых великорусских городов. С другой стороны, когда Синод готовил проект наказа своему депутату в Уложенной комиссии, он советовался с малороссийскими церковными иерархами. Кроме того, они воспользовались случаем, в частности в Киеве, чтобы подать ряд наказов с требованием сохранить имущественные права церкви, ее духовную и правовую автономию. Некоторые из этих требований были приложены к наказу Синода.

Допущение в комиссию депутатов от инородцев было данью просвещенным вкусам императрицы. Большинство из этих избранников (если вообще здесь проводились выборы) не знало русского языка, многие принадлежали к правящим родам татар, башкир, черемисов, чувашей и т.д. Сибирский губернатор так описывал ситуацию своему брату, полицмейстеру Николаю Чичерину:

«Поехали от меня два принца, получившие диплом на княжество от царя Годунова: один - Обдорский, а другой - Куновацкий Березовского ведомства, кочующие к самому Северному океану по устьям реки Оби. Выезд их по силе манифеста о депутатах, однако ж ни нужд, ни поверенности - ничего при себе не имеют, а только меня спросили: ездит ли государыня по улицам, и как им сказано, что изволит выезжать, то, упав в ноги, просили, чтоб я их, конечно, отправил. Желание их в том, чтоб в проезд увидеть государыню... Вы найдете в сих моих принцах двух дикеньких зверьков, странных видом, странных и одеянием».

В Москве быстро поняли, что к депутатам от инородцев нужен особый подход. К ним приставили троих «опекунов» - князя С. Вяземского, А. В. Олсуфьева и Г. А. Потемкина, который с этого времени заинтересовался экзотическими народами России. Генерал-прокурор распорядился приготовить для этих депутатов немецкое и русское платье и самоедский наряд - за счет казны.

Законодательное собрание, наконец составившееся в результате этого сумбурного процесса, включало в себя: 29 депутатов от правительственных учреждений, 142 депутата от уездных дворянских собраний, 22 депутата от украинского дворянства и офицерства, 42 депутата от однодворцев, 29 депутатов от различных групп вольного крестьянства, 44 депутата от казачества (Сибирского, Яицкого, Волжского и Донского), 209 городовых депутатов, 54 депутата от инородцев. Социальный состав собрания, независимо от того, какие группы представляли депутаты, был таков: дворянство - 205, купечество - 167, однодворцы - 42, крестьяне - 29, казаки - 44, промышленники - 7, канцелярские чиновники и пр. - 19, инородцы - 54.

Выборы в Уложенную комиссию, несомненно, помогли пробудить дремлющую русскую сельскую провинцию. Это была первая в императорской России попытка сблизить народ с властью. Некоторые, вроде язвительного скептика Андрея Болотова, полагали, что, кроме большого шума и больших расходов, ничего из этого не выйдет. Другие с восторгом бросились в гущу событий, приветствуя происходящее ружейным салютом, банкетами и фейерверками. Пока весной 1767 г. шли выборы, Екатерина совершила инспекционную поездку по губерниям Поволжья. Во многих местах дворяне, уже собравшиеся в города на выборы, были представлены императрице и устраивали подобающие случаю празднества. Екатерина посетила Тверь, Ярославль, Нижний Новгород, Казань. «Вот я и в Азии... - радостно сообщала она из Казани Вольтеру 29 мая 1767 г. - В этом городе 20 разных народов, вовсе не похожих друг на друга. И однако, им надобно сшить платье, которое на всех на них одинаково хорошо бы сидело. Можно легко найти общие правила, но подробности?» Теперь Екатерина полностью осознала, насколько разнообразна ее империя, и взялась за изложение этих «общих правил» в «Наказе» для Уложенной комиссии.

просвещенный абсолютизм уложенная комиссия

4. «Наказ» Екатерины II

.1 Разработка и источники текста «Наказа»

Начиная с 1765 г. в своей зарубежной корреспонденции Екатерина стала регулярно упоминать о работе «над законами этой империи». Как станет видно впоследствии, это было начало составления «Наказа Комиссии о сочинении проекта нового уложения».

Сохранившиеся документальные данные и воссоздание истории законодательных документов, связанных с созывом Комиссии о сочинении проекта нового уложения 1767 г., не позволяют с абсолютностью утверждать, какая идея сложилась у Екатерины II ранее: разработки «Наказа» для Комиссии по сочинению нового уложения или созыва представительной Комиссии для того, чтобы воплотить в законодательстве идеи составленного ею «Наказа». По косвенным данным вероятнее второе. Государственные документы и политические заметки Екатерины II до 1766 г. не содержат никаких свидетельств тому, что императрица была в курсе кодификационных работ и их формы в предыдущее царствование. Судьбой проектов (видимо, по её запросу) один из статс-секретарей заинтересовался у А.И.Глебова, бывшего члена Уложенной комиссии и генерал-прокурора только в 1766 г. Также только в 1766 г. в текстах составляемого Екатериной сочинения появилось его обозначение как «Наказа» Комиссии уложения.

Создание «Наказа» самым непосредственным образом было следствием увлеченного литературно-политического внимания Екатерины II к знаменитой книге Ш. Монтескье «О духе законов». Поэтому было в немалой степени продиктовано стечением случайных обстоятельств, литературного вкуса и политической ангажированности. Как показывает более внимательное изучение рукописей «Наказа» и его текстуальных источников, эта взаимосвязь значительнее и вместе с тем несколько иного рода, чем ранее представлялось.

Первоначальное знакомство Екатерины с трактатом Монтескье относится, по её воспоминаниям, к зиме 1754 - 1755 гг. Произведение явно захватило её политическое размышление. Позднее её внимание регулярно привлекала политическая литература, связанная с откликами на трактат Монтескье. Разрабатывая законодательную программу реформ и конструируя её политико-правовую доктрину, Екатерина II сочла возможным, как признается в переписке, «обобрать президента Монтескье, не называя его...для блага двадцати миллионов, которое от того должно последовать». Будущий «Наказ» обдуманно делался произведением заимствованным в литературном отношении. И такая особенность Екатерины II с этого времени станет постоянной для её последующего законодательного творчества.

Прообразом примерно 75 % текста «Наказа» (как по количеству статей, так и по общему объему текста) стали конспект-выписки Екатерины II из книги Монтескье, сделанные ею на протяжении нескольких месяцев 1765 г. Этот первоначальный текст оказался, однако, своеобразным вдвойне. Работая над своим конспектом-выписками (и руководствуясь в большей степени собственным представлением о политических проблемах реформы, нежели логикой мысли самого автора), Екатерина обратилась к одному из амстердамских изданий книги Монтескье, выпущенных в 1759 - 1765 гг. Эти издания обладали единой важной для литературной истории «Наказа» особенностью: текст Монтескье публиковался здесь в сопровождении комментариев Анонима - ныне забытого, а тогда весьма известного голландского философа-правоведа и издателя Эли Люзака. В своих выписках Екатерина II следовала как авторскому тексту Монтескье, так и комментариям Люзака (порой весьма критического по отношению к мыслям Монтескье свойства), практически не отделяя одного от другого; в итоге выписки, основанные на авторском тексте Люзака составили тексты более 20 статей будущего «Наказа» и ещё нескольких отрывков, в окончательную редакцию не вошедших. Осознавая или не осознавая различие умозаключений двух разных авторов по близким политико-правовым вопросам, императрица изначально вовсе не стремилась руководствоваться именно идеями Монтескье; ей необходим был как бы политический текст по интересующим проблемам на высоте эпохи. Не очень значительную, но реальную долю текста составили собственные авторские замечания Екатерины II.

В итоге, разработанный к середине 1 766 г. «Наказ» стал в литературно-текстовом отношении произведением во многом заимствованным: до 80 % от числа статей и до 90 % общего объёма текста. Однако круг литературно-текстовых источников «Наказа» несколько другой, чем ранее представлялось в историографии: 245 статей основаны на немного редактированном тексте «О духе законов» Монтескье, 20 - на комментариях Люзака к амстердамским изданиям Монтескье, 106 [10-я глава только] - на текстах Беккариа, 5 - на статьях французской «Энциклопедии», 1 - на русском законодательстве, 32 - несомненно заимствованы, но из не идентифицированного пока источника.

История разработки текста в свете обновленных и более точных данных о литературных заимствованиях позволяет скорректировать и историографические оценки «Наказа» как политического произведения. Екатерина II, создавая собственную политико-правовую доктрину, исходила, главным образом, из книги Монтескье и статей «Энциклопедии» как собраний образцов для собственного политического дискурса и с самого начала не была озабочена воссозданием системы взглядов первоисточника. Помимо этого тексты свободно компоновались ею, многие важные положения первоисточников выпускались. Взаимное смещение и смешение текстов, перевод на русский язык с использованием другой, не столь устоявшейся терминологии создавал совершенно иную литературную ситуацию. Даже чисто формально «Наказ» стал достаточно самостоятельным по концепции и по правовому содержанию произведением, который показал своей доктриной и программой привязанность в большей степени собственному представлению Екатерины II о задачах политики и о принципах правопорядка, уже заявленному в предыдущих политических документах.

Работа над «Наказом» со всеми дополнениями и исправлениями на протяжении 1765 - 1766 гг. велась императрицей единолично, Только на завершающем этапе работы Екатерина II познакомила с текстом предварительной редакции «Наказа»» нескольких лиц из ближайшего окружения, которые представили ей небольшие письменные отзывы-замечания. При всей дворцовой «этикетности» все отзывы были вполне деловыми и, за исключением А.П.Сумарокова, все одобрительно восприняли идею произведения, его принципы, предложив очень частные поправки, которые почти все были императрицей учтены при повторной обработке текста. В этом смысле продолжающее фигурировать в историографии представление о «цензуре» «Наказа» со стороны высшей бюрократии не находит отражения в рукописной истории текста, хотя такая «легенда» имеет некоторые мемуарные основания, возможно, впрочем, относящиеся совсем не к этому вопросу.

Но сам факт ознакомления сановников с текстом «Наказа» и, по сути, одобрения его содержания показывает, что доктрина и представленная в нём законодательная программа были выражением личной позиции не только императрицы, но более широкого правительственного круга. Это сделало будущий «Наказ» официальным политико-идеологическим и политико-правовым документом, который был отпечатан отдельной книгой и официально обнародован при открытии 30 июля 1767 года Комиссии для сочинения проекта нового уложения.

4.2 Политико-правовая доктрина «Наказа»

Основной текст «Наказа» заключил в себе 20 тематических глав, разделённых на 526 статей. В нём можно выделить пять условных разделов:

1. Общие принципы государственной организации и её роли в обществе в связи с задачами правовой политики (гл. 1-5, ст. 1 - 38);
2. Основы государственного законодательства и общие начала правовой политики (гл. 6 - 7, ст. 39 - 79);

3.Принципы уголовного права и судопроизводства (гл. 8 - 10, ст. 80 - 250);

1. Начала общественной структуры и задачи сословие-правовой политики и экономического регулирования (гл.11 - 18, ст. 251 - 438);
2. Теория законодательства, его техника, а также частные вопросы правовой политики (гл.19 - 20, ст. 439 - 521).

В 1768 г. были опубликованы ещё две дополнительные главы к «Наказу»: 21-я (ст.527 - 566), посвящённая формально полиции, а по сути, принципам текущего управления государством, и 22-я (ст.568 - 655), посвящённая государственным финансам, налогам и теории политической экономии.

Политико-правовая доктрина «Наказа» сложилась своеобразным сочетанием абстрагированных идей его литературных источников, особенностей их прочтения Екатериной II, традиционных постулатов официальной публично-правовой доктрины абсолютизма и своего рода «общих мест», сформированных идейно-культурным фоном эпохи.

Исходной конструкцией политико-правовой доктрины были постулаты христианского вероучения. Это декларировалось в общей форме как основание государственной деятельности (ст. 1 - 2), этому следовало подчинять цели воспитания юношества (ст. 351 - 352). Правила христианской веры как бы организовывали все политические, правовые, этические принципы существования власти в гражданском «общежитии». И напрямую «право божественное» провозглашалось первым из многих факторов, определяющих порядки в обществе.

Политические установления и законодательство не могут быть произвольными предписаниями законодателя. Для их общественной ценности и незыблемости они должны соответствовать «особенному расположению народа», для которого издаются (ст.5). Это расположение народа положено было в основу политической социологии «Наказа». Посредством этой категории были осмыслены предписания естественного права - изолируя их от политически ценностных требований, а только фиксируя наличные условия политического бытия. Расположение народа - в равной мере и данность, и следствие естественного человеческого бытия, это тот наличный достигнутый уровень, с которого строится новая «просвещённая» политика. Характеристики этого расположения народа подлежат только декларации, а не переустройству. Поэтому в политико-правовой доктрине они представали как незыблемые постулаты.

Исходя из этой предпосылки, доктрина «Наказа» представила наличие монархии в России незыблемым фундаментальным законом её естественного положения и исторического развития: монархия наиболее соответственная необходимости именно русского народа (ст. 10 - 11), монархия вообще наиболее продуктивная форма любого государственного правления по присущему ей качеству отправления власти (ст. 14 - 16). Отказ от незыблемости монархии чреват для общества, так как «повреждение всякого правления начинается почти всегда с повреждения начальных своих основания» (ст.502).

К числу свойств естественного положения России была отнесена самодержавная неограниченность монархии. Монарх был объявлен «источником всякой государственной власти» (ст. 19). Все государственные законы «проистекают от благоизволений его» (ст.511). Он «представляет в своей особе всё общество соединённое» и содержит «всю власть в своих руках» (ст. 148 - 149). К прерогативам верховной власти монарха особо причислено право толкования законов (ст. 151). Монарх объявлен верховным собственником всего, что «общенародную казну составляет», представляя главу государства и единоличного суверена (ст. 625).

Для технологичного управления государством в обществе учреждаются «власти средние, подчинённые и зависящие от верховной» - что и представлено как «существо правления» (ст. 18). Этим институциям, или правительствам, поручаются «части правления», они полномочны регистрировать государственные законы, делать монарху представления о несоответствии отдельных нормативных актов основному государственному закону - уложению (ст. 21, 24 -25). Они же исполняют суд - «именем государя по законам» (ст.99). Статус и полномочия таких правительств (под которыми текстуально понимались наличные в России государственные органы разных уровней, которые «премудро учредил Пётр Великий» - ст.99) полагались как чисто управленческие и бюрократические по организационным принципам.

Цель всех действий верховной власти и государственной политики заключалась, по «Наказу», в «предохранении безопасности каждого особо гражданина» (ст. 33). Верховная власть провозглашалась «сотворённой для народа» (ст. 520) и направляющей действия всех людей «к получению самого большего ото всех добра» (ст. 13). Конкретное воплощение этой цели в том, что монарх обязан содействовать развитию общества в духе непрерывного совершенствования (ст.58). Достигается же этот «высочайший степень совершенства» (ст. 44) установлением в государстве наилучших законов (ст. 42 - 43), в свою очередь соответствующих естественному положению народа. Доктрина тем самым как бы замыкала это «звено» политической логики само на себя.

Рассуждение в «Наказе» о необходимости достижения с помощью государственной власти наивысшей степени общественного благополучия однозначно засвидетельствовало, что одним из постулатов доктрины была идея общего блага. Вместе с тем эта идея обрела ту форму, которая была характерна не для доктрины классического, а именно для просвещённого абсолютизма: цель государства в «блаженстве каждого» и тем самым - всех. Конструируемая закономерная монархия должна следовать потребностям гражданского общества и законам, вытекающим из естественного положения народа.

Однако провозглашаемая цель государственной организации никак не реализуется в правоположениях, относящихся к повседневному течению государственных дел. Поэтому доктрина правомерности, законности монархии размывается до декларации только этико-политического свойства. «Наказ» предполагает случаи, когда власть действует согласно закону «в пределах ею же самой положенных» (ст. 512). Но конкретные институции в этой связи имели весьма неопределённое значение: монарх должен править «отчасти кротко и снисходительно» (ст.513), «не переменять порядок вещей, но следовать оному», придерживаться своих «благоизволений», но не «мечтаний» (ст. 511), довольствоваться «главным надзиранием одним только приличным государям» (ст. 510). По сути, предполагалось только установление своего рода нового этико-политического режима реализации власти, по качеству своему нимало не теряющей своей политической абсолютности.

Эти рассуждения «Наказа» и это звено новой политико-правовой доктрины имело ещё один конкретный исторический подтекст. И этот подтекст свидетельствует ещё один источник формирования требований законности в доктрине просвещённого абсолютизма. Стремление к возможно более четкой закономерности действий верховной власти отражало главным образом реакцию правящих элит на реальность государственного быта предыдущих десятилетий в России, когда (по заключению Н.И.Панина) «действовала более сила персон, нежели сила мест государственных». Конструкция доктрины и в целом идеологии просвещенного абсолютизма имела весьма жизненное основание в виде недовольства правящей элиты крайним волюнтаризмом в политике монархии, проявлявшемся в силу самых разных случайных факторов.

Провозглашённое стремление к «блаженству каждого и всех» ставило вопрос о признании нового качества за подданным-гражданином. «Наказ» декларировал необходимым для государства сочетание собственных целей политики власти с «вольностию» граждан. Вольность подданных состоит не в «том, чтоб делать всё, что кому угодно» (ст. 36), а в праве «всё то делать, что законы дозволяют» (ст. 38), или в «возможности делать то, что каждому надлежит хотеть и чтоб не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно» (ст. 37). Таким образом сконструированная вольность отождествлялась «со спокойствием духа» (ст. 39), обеспечиваемое или «изяществом законов криминальных» (ст. 487), или «радушным иных законов дозволением, православною нашею верою и политикою не отвергаемого» (ст.495). Понятие вольности, тем самым, нимало не предполагало каких-то новых начал взаимоотношений со властью в целом, а только признание права на свободу вероисповедания при доминировании православия и требование уравновешенного уголовного закона.

Признанием общей для «граждан» абстрактной вольности исчерпывалось понимание общественного равенства в доктрине. (Собственно, это было типичное для политического дискурса XVIII в. понимание, подчеркивающее равнообязанность перед государством в выполнении требований власти.) «Наказ» открыто заявлял о социально-правовом неравенстве граждан - как по отношению друг к другу, так и по участию в государственной деятельности.

Разделение общества на тех, кто «правят и повелевают», и на тех, кто «повинуются», есть следствие естественного порядка человеческого общества и самого наличия в нём государственной организации: «Гражданское общество требует известного порядка...Надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются. И сие есть начало всякого рода покорности» (ст. 250 - 251).

Такое разделение общества соотнесено с представленным как не менее естественное историческим делением общества по роду занятий его членов: «Земледельцы живут в сёлах и деревнях...и сей есть их жребий» (ст.358); «в городах обитают мещане» (ст. 359); дворянство занято военной службой и отправлением правосудия (ст. 365 - 367). Занятия дворянства являются самыми государственно значимыми, поэтому естественно и необходимо первенствующее положение дворянства на ступенях прав и привилегий гражданского общества. Одновременно, не желая терять государственного прагматизма, «Наказ» представил такое положение дворянства как дарванное ему верховной властью за важную роль и всецело зависящее от государственной санкции на привилегии (ст. 361).

Провозглашённое общественное разделение подразумевалось именно сословным (в сегодняшнем определении). Наличие гражданских различий определённо увязывалось с особыми, политически и юридически обозначенными правами: «В правлении, где есть разделение между особами, там есть также и преимущества, законом утверждённые» (ст. 110). Соответственно характеру и объёму этих «преимуществ» устанавливались общественные «места» для каждого сословия: дворянству - первое, «среднему роду» - второе, крестьянству - третье. Стремление к уравнению состояний противоречит «основным законам» и поэтому гибельно для общества: «Начальное основание...повреждается...когда вкоренится умствование равенства до самой крайности дошедшего и когда всяк захочет быть равным тому, которой законом учреждён быть над ним начальником» (ст.503).

Единственно полезное и государственно продуктивное равенство, по «Наказу», - это равенство соблюдения законности: чтобы закон старался не «благоприятствовать» по чинам, поколениям и состояниям людей (ст. 104), причём главным образом в уголовно-правовых коллизиях. Равенство граждан - единство их подверженности единым государственным законам (ст. 34).

Важным своеобразием социально-правовой части доктрины «Наказа» было то, что в общественной структуре не фигурировало как отдельное состояние духовенство. Здесь проявлялся не только и не столько культурно-идейный дух Просвещения и важная для социальной философии просвещённого абсолютизма схема созидания трехзвеннои общественной структуры, но и воздействие правительственного курса предыдущих лет. Поминая же о том, что лица не из дворян, как светские, так и духовные, отнесены будут к «среднему роду», «Наказ» хоть и не прямо, но выразил линию на ликвидацию сословной самостоятельности духовенства.

4.3 Законодательная программа «Наказа»

Основная гарантия того, что государственная власть будет действовать в соответствии со своей поставленной общественной целью, - правильно составленный Закон. Законы в обществе следует устанавливать «не с иным намерением, как только чтобы сделать самое большее спокойствие и пользу людям, под сими законами живущими» (ст. 42). Уставленные «просвещённой» властью законы должны сохраняться «ненарушимо» (ст.43). В умении заложить в закон то, что и обеспечит его в дальнейшем неизменность, есть высшее искусство «законосоставления» (ст.44).

В доктрине «Наказа», Закон - не просто произвольное установление законодателя-суверена. «Законоположение должно применять к народному умствованию» (ст.57), т.е. к исторически сложившемуся и проявившему себя духу народа, который засвидетельствован тем самым естественным расположением народа. Однако цель этого «соображения с умствованием» - вовсе не в соблюдении каких-либо исходных начал: справедливости, выгодности и т.п. - а чисто прагматическая, поскольку такое «соображение» гарантирует полное и сознательное соблюдение законности в государстве, т.е. всё то же наиболее желаемое верноподцаннство: «Мы ничего не делаем лучше, как то, что делаем вольно, непринужденно и следуя природной какой склонности» (ст. 57).

«Наказ» был адресован кодификационной комиссии, которой предстояло не только оценить будущие начала законов, но и непосредственно эти законы разработать. Поэтому помимо общеполитических рассуждений о смысле нового законодательства, в нём содержались конкретные принципы будущего законодательства по отдельным аспектам.

В социально-правовой политике содержательность законодательной программы пошла лишь немного далее общего выражения политико-правовой доктрины, которая исходила из сословной организации общества и фиксации сословной структуры в зависимости от рода деятельности. Предположений о закреплении законом каких-либо определённых прав, привилегий, преимуществ (либо напротив, стеснений), даже конкретно читаемых тенденций развития законодательства в этой сфере «Наказ» почти не заключал.

Статус дворянского сословия увязывался с историческими заслугами, оказанными дворянами государству (ст.363 - 364); дворянское звание объявлялось неразрывным с особым качеством «добродетели» (ст.361 - 362). Соответственно, нарушение подданным этого качества своим поведением давало как бы законное право власти на лишение дворянского звания (ст.369). «Наказ» впервые в законодательной политике четко сформулировал основания, по которым позволительно лишать дворянства, отнеся к таким основаниям целый ряд преступлений и проступков, характеризующихся общим свойством - «обман, противный чести» (ст.372 - 373). Традиционно постулировалась возможность приобретения дворянства путём как военной, так и гражданской службы (ст. 364 - 366). Политически значимым было высказывание «Наказа» о признании за знатным дворянство только моральных преимуществ в «похвале и славе» (ст.374). Из возможных для конкретной реализации в законе вопросов статуса и прав дворянства были отмечены, и то уклончиво, лишь два: признавалось общественно-полезным дворянину самому, а не чрез управляющих руководить ведением хозяйства в своих имениях (ст.266), тем самым косвенно допускалась необязательность длительного нахождения на государственной службе, и поставлен на обсуждение вопрос о «уместности» занятия торговлей для дворянина, причём были высказаны две противоположные точки зрения (ст. 330-331).

Программа формирования правового статуса т.н. «среднего чина» (или, как формулировалось доктриной «Наказа», городского сословия), вполне проявившаяся за предыдущие годы в правительственной правовой политике, была отчётливой только в общем стремлении создать в законе особый статус «мещанства» (ст. 377), который по своим занятиям и по правам не «причислялся ни ко дворянству, ни ко хлебопашцам» (ст.379). Единственно, что предполагалось для этого сословие - состояние «вольности» (ст.374). А также причисление к этому сословию не только по занятиям «ремеслами, торговлей, художествами и науками» (ст.377), но и по полученному в государственных учебных заведениях образованию (ст.381). Аналогично дворянству предусматривалась и возможность лишения мещанского сословного звания за совершение противоправных или аморальных поступков (ст. 383).

Несколько детальнее были предположения о законодательной политике в отношении крестьянского сословия. «Наказ» предположил целесообразным всемерное «облегчение состояния подвластных», правда с важной оговоркой «сколько здравое рассуждение дозволяет» (ст. 252). Высказался против злоупотребления рабством и против избыточного жестокого обращения с подвластными (ст. 254, 259). Соответственно общей линии на созидание единой законности, подвластные люди должны были обладать правами на судебную защиту (ст. 257 - 258). Несколько уклончиво, но ставился вопрос о возможности признания частнособственнических прав за крестьянами на их имущество (ст.261), однозначно перекликаясь с дискуссией по этой правовой проблеме проведённой по инициативе императрицы в Вольном Экономическом обществе как раз в период написания «Наказа».

Нимало не предполагая коренного преобразования крепостного состояния крестьянского сословия, законодательная программа «Наказа», в духе времени, поставила вопрос о вредности злоупотреблений в отношении основной массы населения страны для «размножения народа», с чем, по тогдашней политэкономической «моде», увязывалось процветание государств. Это была как бы прямая перекличка с проектами правительства 1750-х годов. Стимулирование роста народонаселения было поставлено в государственную задачу. Для этого предлагалось полезным ввести поощрения многодетным семьям (ст.261, 286), даже ограничивать для бездетных пассивное право получения по завещаниям (ст. 281). Но, пожалуй, самым важным здесь было предположение о необходимости для дворянства изменить рентную политику в отношении крестьян: рост денежных оброков вёл, по мысли «Наказа», к запущению важнейшего занятия - земледелия (ст.270 -271).

Последний аспект уже напрямую соединял предположения в сфере сословно-правовой политики с основными постулатами будущего законодательства в части регулирования хозяйственной жизни.

«Наказ», хотя и не в полной мере, находился в сфере влияния политэкономической мысли течения физиократов, которые, с другой стороны, проявили наибольший интерес к конструированию идеологии просвещённого абсолютизма Соответственно господствующему представлению, земледелие было объявлено основным и наиболее желательным занятиям для населения (ст.294, 297, 313). (Мотивация здесь была многоаспектной - не только чисто экономической, но и моралистической, - поскольку считалось, что земледелие способствует сохранению патриархального строя и якобы соответствующей ему «чистоты нравов.) Высказывалось пожелание организовать поддержку земледелию со стороны власти (ст.302). Наиболее сущностным было увязывание расцвета земледелия с распространением частной собственности (видимо, на землю): «Не может тут земледельство процветать, где никто не имеет ничего собственного» (ст. 295 - 296).

В остальном экономическая, условно, программа «Наказа» была весьма ограниченной. Однозначной была законодательная позиция в отношении «вольности торговли», хотя признавались возможными и ограничения её в .интересах государства (ст.321). Покровительственной должна быть государственная политика в отношении городов (ст.395 - 398). Ремесленному производству могло быть полезным цеховое устройство, однако в целом цеховая организация не полагалась обязательной (ст.400 - 404). Предполагалась организация специальных коммерческих судов (ст. 338 - 339) и выдвигались конкретные новации в вопросах коммерческого права - например, введение ограничения в правах, а не уголовных наказаний за неумышленное банкротство (ст. 334 - 335). Продажа земли предполагалась неограниченным правом владельца (ст. 343). Постулировалась необходимость правительственными мерами поддерживать цену денег (ст.342). В целом, правовая политика в области хозяйственной жизни, по «Наказу», должна быть основана на либертатном принципе: нельзя запрещать то, что является естественным и общеполезным (ст. 344).

Несколько позднее обнародованная особая, 22-я глава «Наказа», будучи специально посвящённой политике в области государственных финансов, конкретных законодательных предположений почти не заключала. Там лишь определялись признаваемые обязательными основные сферы государственных расходов, (ст. 576 - 579), давались характеристики торговле с предпочтением государственного поощрения внешней торговли (ст.609 - 610), что было ещё одним проявлением концепций школы физиократов. В остальном статьи главы были общими политэкономическими рассуждениями.

В целом законодательные предположения «Наказа» по разным сферам, как видно, должны были сохранить наличный правопорядок, и в этом смысле модификации, предлагаемые «Наказом», были консервативны. Вместе с тем все эти предлагаемые модификации были нацелены на более либеральный правовой режим при сохранении обязательного государственного протекционизма во всех областях социальной жизни. Последнее, в частности, проявилось в несколько более преувеличенном представлении о социальной роли полицейских учреждений в регулировании жизни общества, чем это могло быть затребовано либертатными концепциями усовершенствований правовой политики и правовой системы.

В своих политико-правовой доктрине и законодательной про грамме «Наказ» и правительственный курс правовой реформы обнаружил значительное совпадение с политической философией и программой правовых преобразований европейской теории просвещённого абсолютизма; в силу ряда субъективных особенностей российской политической ситуации, а также своей литературной истории «Наказ» в итоге стал классическим выражением идеологии и правовой политики просвещённого абсолютизма в Европе. В «Наказе» политическая философия и политико-правовая доктрина просвещённого абсолютизма однозначно засвидетельствована близостью не к политическим концепциям европейского Просвещения, но к особому направлению политико-юридической науки XVIII в., представленному главным образом германскими полицеистами, и к общественно-политической философии школы Г.В.Лейбница и Х.Вольфа с теорией предустановленной гармонии, тождеством реального и логического в оценке возможного в общественном устройстве; это последнее обстоятельство стало исходным моментом для формирования значимого утопического элемента в доктрине и программе просвещённого абсолютизма, отразившегося впоследствии на правовой практике монархии.

5. Деятельность Уложенной Комиссии. 1767 - 1770 гг.

«Обрядом управления» предполагалось (п.1), что открытие работ Комиссии («съезд депутатов») должно состояться полгода спустя по объявлении выборов. К июлю 1767 г. в Москву съехались, до 460 депутатов, императрица, двор и правительственные учреждения находились здесь уже с января 1767 г. В апреле-июне Екатерина II вместе с узким кругом приближённых совершила путешествие по верхне- и средневолжским городам, в ходе которого устраивались общественные демонстрации поддержки её правления, приёмы разных депутаций, в том числе и депутатов, избранных в Комиссию. Открытие Комиссии было назначено на 30 июля, причём правительство установило жестко-торжественную процедуру открытия.

Открытие работ Комиссии уложения состоялось 30 июля и сопровождалось рядом торжественных и официозно-церковных мероприятий; при приёме депутатов в Кремле они подписали особую присягу и им были розданы официальные издания «Наказа» и других регламентных документов Комиссии.

Общее собрание депутатов было предусмотрено «Обрядом управления» как основная форма принятия принципиальных решений и обсуждения общих законодательных вопросов (пп. 7, 10, 13). В первоначальном своём составе Собрание действовало до 12 января 1769 г. За это время состоялись 203 заседания - как правило, два раза в неделю по 2- 3 часа. Были и многонедельные перерывы, связанные с переездом в Петербург.

1 этап работы. Семь первых заседаний - 31 июля/14 августа 1767 г. - были отданы организационным и процедурным вопросам. В согласии с обрядом управления Собрание баллотировало нескольких кандидатов на пост маршала; из числа получивших наибольшее количество депутатских голосов императрица утвердила таковым А.И. Бибикова. Затем были образованы Дирекционная комиссия и Комиссия разбора наказов - первые руководящие и специальные подразделения Комиссии уложения в целом.

Помимо этого, на первом этапе работ Комиссия приняла важное в политическом и государственно-правовом отношении решение - о поднесении Екатерине II титула Великой, Премудрой и Матери Отечества, первоначально обставленное дворцовой «игрой», литургическими церемониями, возражениями императрицы, настоянием «дворянской общественности» и т.п. Депутатское поднесение титула (частично принятого императрицей) было оформлено специальным официальным актом по образцу «утверждённой грамоты» исторических земских соборов, подписанным всеми депутатами.

Тем самым Комиссия довершила общественную легитимацию власти Екатерины II, и принятый акт имел значение для взаимоотношений императрицы с рядом внутридворцовых и правительственных групп правящей элиты. Решение Комиссии определило её позицию и по центральному вопросу законодательного курса: самодержавная неограниченная монархия была признана принципом государственной организации.

2 этап работы. 8-21 заседания Собрания - 20 августа /11 сентября 1767 г. - были посвящены чтению и обсуждению 12 наказов от разных категорий государственных крестьян (в основном, Среднего Поволжья), а тем самым и обсуждению правового положения крестьянства. В зачитанных для депутатов наказах излагались типичные жизненные требования: устранить чрезмерное или считавшееся незаконным налогообложение, принять меры по ускорению и удешевлению процедуры местных судов, пресечь самоуправство местных помещиков; указывалось также и на слабое состояние крестьянского хозяйства вообще. В обсуждении приняли участие до 60 депутатов - в основном, от дворянства. В этих выступлениях преимущественно высказывалось несогласие с требованиями крестьянских наказов предпринять какие-то общие политические и правовые меры для облегчения положения сельского населения; поддержано было только требование о введении упрощённого словесного разбирательства в суде для государственных крестьян. В выступлениях депутатов городов по этому вопросу доминировало требование законодательно запретить крестьянам занятия торговлей и ремеслом как составляющие привилегию купечества. Однако дворянские депутаты этого не поддержали. Иногда дискуссии приобретали острый характер, в основе чего явно лежало столкновение сословных интересов. Для придания дискуссиям более спокойного хода потребовалось директивное вмешательство руководства Комиссии и закулисное императрицы. Правительственную позицию по крестьянскому вопросу, предполагавшую принятие некоторых общезаконодательных мер для облегчения положения сельского населения, попытался обосновать в своём выступлении Г.Г.Орлов. Но в целом по обсуждавшейся правовой проблеме достичь единства мнений не получилось, и руководители Комиссии предложили перейти к обсуждению следующей проблемы законодательства.

3 этап работы. В 22 - 31 заседаниях - 12 сентября / 2 октября 1767 г. - Собрание обсуждало законы о правах дворянства. Были прочитаны основные законодательные акты - от Уложения 1649 г. до указов 1766 г. - о чинопроизводстве по службе дворян, о личных их правах, положении в суде, правах по распоряжению имениями.

В последовавшей затем дискуссии приняли участие практически только депутаты от дворянства. В большинстве выступлений главной для предполагаемого усовершенствования законодательства была обозначена проблема общего укрепления и расширения сословных привилегий, которые бы наиболее последовательно воплотили провозглашённое «Наказом» определение дворянства как «нарицания в чести» для «наиболее добродетельнейших и более других служащих людей». Тон обсуждения был задан пространным выступлением депутата от ярославского дворянства князя М.М.Щербатова, чья общественно-публицистическая деятельность в Комиссии приобрела особые размах и качество. Щербатов обозначил основные требования, которые в общем соответствовали правительственному законодательному курсу: 1) ограничить возможность для получения дворянства по службе, либо даже вовсе таковую запретить; 2) закрепить права дворянства на государственную военную и гражданскую службу в качестве привилегии, 3) запретить подвергать дворян наказаниям с посягательством на их телесную неприкосновенность, 4) укрепить личные и родовые права дворян по распоряжению их имениями.

В вопросе о ликвидации т.н. выслуженного дворянства (создание которого было в своё время одной из принципиальных социально-правовых реформ Петра I) дворянские депутаты не были, однако, единодушны. Вопрос стал ещё одним предметом для идейных столкновений в Собрании, имевших прямой социальный источник: значительная часть дворянского сословия ко второй половине века состояла уже из выслуживших своё дворянство в одном-двух поколениях. Депутат от украинских полков Н.Н. Мотонис обратил внимание на то, что сомнение в полезности дарования дворянства заново противоречит истории любого дворянского рода и что, главное, не вписывается в указания «Наказа» по этому вопросу. Депутаты от однодворцев и казаков, отстаивая свой узкосословный интерес, также высказались за сохранение возможности приобретения дворянского звания по государственной службе. Соответственно духу времени многие выступавшие видели решение собственных социальных проблем во «вхождении» в высшее сословие и тем приобретении новых привилегий. После нового словесного обострения дискуссий руководство Комиссии поставило на обсуждение новую тему законодательства.

4 этап работы. В 31 -61 заседаниях - 2 октября / 26 ноября 1767 г. - Собрание в основном обсуждало вопросы законодательного регулирования прав городского населения, купечества. Были прочитаны, по установившейся традиции, считавшиеся действующими законы по вопросам: порядок городского суда и полномочия магистратов, сословные права купечества, порядок записи в купеческое сословие и ремесленные цехи, налогообложение городского населения, порядок торговли в городах.

Дискуссии по этой части законодательства стали более разнообразными - и по кругу выступавших, и по направленности мнений. Подавляющим стремлением депутатов от городов стало желание закрепить свою сословную обособленность, оградить свои привилегии от крестьянства и получить новые привилегии, в частности на владение крепостными, сопоставимые бы с дворянскими.

Дворянскую программу решения проблем правового статуса городского сословия предложил М.М.Щербатов в обширном новом выступлении.9 Его. поддержал и другие депутаты от дворянства. Однако вполне отстоять претензию на исключительность правового положения дворянства не удалось. Депутат от казачества даже поставил под сомнение вообще право владения дворянства крепостными, сославшись на положения «Наказа» о «равенстве» и о «вольности». Выступления о правах городского сословия продолжились и после перехода к новой законодательной теме.

5 этап работы. 68 - 77 заседания - 27 ноября / 14 декабря 1767 г. - Собрание занималось в основном обсуждением особого правового статуса прибалтийских губерний и, особо, историческими привилегиями прибалтийского дворянства. Вопрос этой в самой общей форме был острым для правительственной правовой политики первых лет правления Екатерины II, и в частности императрица столкнулась с проявлениями дворянского недовольства при посещении своём прибалтийских губерний в 1764 г. Прибалтийские депутаты потребовали обсуждения особых своих прав ещё на третьем условном этапе работы Собрания, но тогда обсуждение было отложено.

Теперь были зачтены основные документы об особых привилегиях прибалтийских городов и дворянства. Дискуссии, однако, пошли не в благожелательном для прибалтийских депутатов направлении. Попытки последних обосновать свои особые привилегии и правовую автономию естественным расположением «живущего под ними народа» и потому не подлежащих законодательной модификации, не увенчались успехом. Позиция большинства дворянских депутатов, высказанная депутатом Н.Толмачёвым, заключалась в отрицании возможности различного правового статуса сословий в разных областях империи. Аналогичная позиция была высказана, со ссылками на предписания «Наказа» о сочинении для всех народов империи одинаковых законов, и по поводу выступления малороссийского депутата.

14 декабря 1767 г., согласно с заранее данным Собранию уведомлением, маршал объявил о перерыве в работе Комиссии на два месяца в связи с празднествами и с переездом в Санкт-Петербург. С 18 февраля 1768 г. Комиссия возобновила работу.

6 этап работы. 78 - 155 заседания - 18 февраля / 10 июля 1768 г. - были посвящены обсуждению в Собрании одного из центральных вопросов правовой реформы - законов о юстиции.

Предварительно депутаты были заново ознакомлены с более чем 200 актами 1649 - 1766 гг., касавшимися судоустройства и судопроизводства и особенностей регулирования отдельных сословных прав. В последовавшей затем дискуссии стало очевидным стремление депутатов рекомендовать для разработки законов о юстиции совершенно новые относительно действовавшего законодательства начала. В этом депутаты опирались на требования наказов в отношении недостатков наличной системы правосудия.

Активной критике было подвергнуто судопроизводство по форме суда ( на основе указа 1723 г.), поскольку процедура потеряла свой судебный смысл и превратилась в чисто бюрократический обмен жалобами. Депутаты поставили вопрос о создании словесных судов для всех сословий с упрощённой судебной процедурой. Обсуждение сосредоточилось на необходимости ввести отдельные от административных ведомств судебные учреждения (включая упразднение Юстиц-коллегии), учредить выборные дворянские суды на местах. Некоторые депутаты выступили только за частичное усовершенствование судебных порядков. Но доминировало требование (прежде всего дворянских депутатов) придать правосудию и всей судебной организации новый, социально-значимый смысл в духе охраны гражданских прав, а не только государственной целесообразности. Идейные разногласия вновь проявились при обсуждении депутатами от низших сословий истоков несовершенств судебной организации. Тогда обоснованно было замечено, что отмечаемые несовершенства суть всего лишь продолжение неуравновешенной властности высших, перерастающей в пренебрежение законами и простое самодурство.

С апреля 1768 г. Собрание занялось специальным рассмотрением законодательства о беглых крестьянах и потому снова вышло на обсуждение вопроса об общем положении крестьянства. Совмещение двух проблем дало неожиданный положительный результат: депутаты стали отстаивать принцип сословной организации судов как средство охраны сословных прав и гарантии «блаженства каждого и всех». Тем самым был сформирован политически важный объективный паллиатив решения проблем судебной организации - единственно жизненный в рамках общих начал сословно-правовой политики просвещённого абсолютизма, к тому же идентичный заявленному «Наказом» правительственному курсу.

После получения от императрицы новых правовых документов по законодательной реформе - 21-й и 22-й глав «Наказа» и «Начертания о приведении к окончанию Комиссии проекта нового уложения» (март - апрель 1768 г.), Комиссия заново занялась организационными вопросами, и обсуждение законов на время было свёрнуто.

7 этап работы. В 155 - 174 своих заседаниях - 10 июля / 6 октября 1768 г. - Собрание депутатов занималось обсуждением первого из разработанных в Комиссии законопроектов - о правах дворянства. «Проект правам благородных» был подготовлен частной комиссией о государственных родах, апробирован в Дирекционной комиссии и вынесен на обсуждение депутатов.

Обсуждение проекта показало, что депутаты по-разному восприняли правительственный курс в решении проблем правовой регламентации статуса дворянства. Проект не баллотировался, поскольку явного единства мнений по принципиальным вопросам достигнуто не было. Чтобы не повторять уже пройденного этапа обсуждения вообще законодательства о дворянстве, 6 октября 1768 г. руководство Комиссии предложило, а Собрание «согласилось» отослать проект с замечаниями на обработку в Дирекционную комиссию.

8 этап работы. В 175 - 194 заседаниях - 9 октября /15 декабря 1768 г. - Собрание заслушало, по сложившейся традиции, законодательные акты по вопросам собственности. В последовавшем затем обсуждении депутаты высказались за желательность закрепления единым законом точного порядка признания и оформления прав наследуемых имений. Заметную часть заседаний пришлось отдать официальным поздравлениям императрице по случаю выздоровления после оспопрививания. Ввиду обилия и специфичности законов о наследстве, сама постановка вопроса на обсуждение была, следует признать, далеко не продуманной.

Нормальный ход работы Собрания был прерван объявлением войны с Османской империей. В заседании 18 декабря 1768 г. было объявлено получение императорского указа о реорганизации Комиссии в связи с войной. Поскольку большинству депутатов надлежало отбыть к местам службы, заседания Собрания депутатов прекращались, все депутаты, кроме занятых в частных комиссиях, распускались до специального указания власти; в частные законопроектные комиссии следовало доизбрать депутатов взамен выбывающих.

9 этап работы. Заключительные, 195 - 203 заседания Собрания депутатов - 18 декабря 1768 г. / 12 января 1769 г. - были посвящены организации обновлённого состава специальных, частных, законопроектных комиссий. 12 января 1769 г. маршал А.И.Бибиков произнёс заключительную речь, в которой призвал депутатов и далее «вкоренять человеколюбие и просвещение». На этом деятельность Собрания депутатов практически завершилась.

В последующие годы работы Комиссии общее Собрание депутатов (кто реально пребывал в столице и участвовал в частных комиссиях) созывалось всего несколько раз по торжественным или официальным случаям, а также для утверждения передачи депутатами своих полномочий. Лишь одно из таких собраний, упоминаемых в протоколах частных комиссий, зафиксировано официальным протоколом Собрания - 204 заседание 8 июля 1770 г. стало днём полного прекращения деятельности Собрания. С января 1769 г. по день закрытия содержательных решений по законодательству Собрание депутатов не принимало.

В связи с прекращением работы Собрания депутатов в 1769 г. в историографии сложилось устойчивое представление о неудаче работ Комиссии. Однако отождествление работы Комиссии в целом с деятельностью Собрания депутатов, как будет показано в дальнейшем, не только не обоснованно, но и логически преждевременно. Такое отождествление сформировалось в историографии второй половины XIX в., особенно в юридической историографии, и было взаимосвязано со стремлением во что бы то ни стало увидеть в Комиссии несостоявшийся русский парламент. Который, по той же презумпции, должен был непременно высказать своё несогласие по политическим вопросам с властью, за что неминуемо должен был быть властью же распущен. Закономерно, что питаясь той же общей мыслью, историография Комиссии преувеличивала остроту дискуссий в Собрании, изобретала разного рода якобы «закулисные махинации власти» и т.п. Детально опровергать все несоответствия таких прочтений бесполезно, поскольку безусловно все они порождены не анализом хода работы Собрания и Комиссии в целом на документальной основе, а своего рода историко-психологической установкой, питаемой политологией совершенно другой эпохи.

Характеристика Комиссии, тем более только Собрания депутатов, как предтечи русского парламентаризма обусловлена только идейно-политическими интересами историографии и политологии XIX - XX вв. Как можно было видеть, организационными и регламентными актами Комиссии нисколько не предполагалось не только законодательное, но даже просто самостоятельное значение Комиссии и собрания депутатов. Дискуссии по ряду вопросов, развернувшиеся в Собрании, приняли подчас острый, даже агрессивный характер в отстаивании сословных привилегий и в желании приобрести новые. Можно предположить, что такая острота (а нередко грубая агрессивность) стала неожиданной для императрицы по форме. Но по содержанию дискуссий ни разу прения не вышли на критику правительственного курса законодательных реформ в целом, ни по одной проблеме обсуждения не посягнули на принципы правового строя. Предположения по совершенствованию законодательства в общем виде дискуссий (не конкретных законопроектов!) в целом укладывались в рамки правительственного курса реформы, заданного «Наказом». Никакого активного закулисного или директивного вмешательства власти в работу Собрания (помимо нескольких частных моментов, о которых ниже) документально не прослеживается. Обсуждение всех вопросов шло в запланированном порядке. И начало русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. вовсе не было надуманным поводом роспуска Собрания: реально ситуация была такой, что многие депутаты занимали ключевые военные посты. И главное, роспуск Собрания депутатов вовсе не прекратил работы Комиссии, а переключил её внимание на другие формы работы.

Это переключение внимания на другие формы работы было не только вынужденным. Многонедельные обсуждения «на слух» старых законов были реально бесплодными. Обсуждения проблем без принятия конкретных решений - также. К этой мысли стала приходить и Екатерина II, и эта мысль была итогом изначального противоречия замысла и выполнения. Но чтобы уяснить это изначальное противоречие, необходима была практика реальной деятельности Собрания депутатов.

Наконец, обзор деятельности Собрания депутатов показывает и наличие в программе заседаний своей внутренней последовательности и законопроектной логики. Общественной легализацией власти Екатерины II депутаты решили главную публично-правовую проблему организации власти и формы правления (чему были посвящены гл. 1 - 4 «Наказа»). Обсудив законы о юстиции (соответственно гл. 7 - 10 «Наказа»), о крестьянстве (соответственно гл. 11 - 12), о дворянстве и его воспитании (гл. 14 - 15), о «среднем роде людей» (гл. 16 - 17), о вотчинном праве и наследствах (гл. 18), Собрание последовательно исполняло законопроектную программу «Наказа», и с известными оговорками, обсудило всё, что было должно. Для того, чтобы обсуждать конкретные законопроекты, их следовало подготовить. Вот с этим дело обстояло сложнее, но это и был специальный предмет деятельности частных комиссий, на которую практически не обращали внимания в историографии.

6. Ожидания российского населения по данным Уложенной комиссии

.1 Дворянство

С давних пор дворяне пользовались важнейшими преимуществами в России. Обряд выбора депутатов для Большой Комиссии предоставил дворянам весьма видное место в этом собрании. Более одной трети депутатов принадлежало к дворянскому сословию. Хотя в продолжение нескольких столетий до созвания Большой Комиссии дворянство постепенно лишалось своего первоначального значения, хотя в особенности «табель о рангах» при Петре Великом значительно подорвал авторитет дворянства в обществе и в государстве, все-таки существовали еще чисто аристократические элементы.

Дворянские депутаты не переставали заявлять свои требования о расширении дворянских привилегий, указывая довольно часто на заслуги своих предков. Происходили столкновения между дворянами и представителями других сословий. Обнаружился антагонизм между двумя важнейшими группами дворянства: настоящая аристократия, т, е. Рюриковичи по происхождению, богачи по состоянию, потомки столпов государства, не хотели пользоваться одинаковыми правами с дворянами нового происхождения, т. е. с людьми, вступившими в дворянское сословие не иначе, как путем постановления «табели о рангах».

Особенно в депутатах московского дворянства обнаруживалось сознание о значении и достоинстве аристократии в государстве и обществе. В наказах дворянских депутатов встречается целый ряд требований, клонившихся к выделению дворянства из прочих элементов народа, к обеспечению прав и привилегий знати. В наказе ярославского дворянства, составленном, как кажется, князем М. М. Щербатовым, в восторженных выражениях говорилось о добродетелях дворянства, об услугах, им оказанных отечеству; в этом документе внимание было обращено не столько на местные, сколько на сословные нужды; в нем преобладали чисто корпоративные интересы и было заметно стремление к самоуправству, к независимости от органов правительства, к отличию от прочих сословий.

Впрочем, депутатские наказы дворянства были результатом прений дворян-избирателей вообще, т. е. дворянства в более тесном и дворянства в более широком смысле. В них поэтому еще не обнаруживался в той мере, как впоследствии, при прениях в заседаниях Большой Комиссии, антагонизм между представителями старых дворянских фамилий и сторонниками прав тех дворян, которые, путем военной и гражданской службы, сделались дворянами. Как скоро начался разбор вопроса о правах дворянства, в сентябре 1767 года, князь М. М. Щербатов, в некотором смысле протестуя против результатов законодательства Петра Великого, требевал - отмены прав служилого дворянства. В этом же смысле выразился депутат от муромского дворянства, Чаадаев. Все это было обставлено указанием на историю дворянства, на заслуги настоящей аристократии, на благоприятные условия дворянских детей и пр.

Главными противниками дворянства оказались представители военного сословия, а также купцы. Сторонники коренного дворянства требовали строгого разграничения различных групп дворянства; представители нового дворянства отстаивали понятие о дворянстве в более широком смысле, изъявляя свое убеждение в том, что не должно уничтожать результатов законодательства Петра Великого. Прения делались все более и более оживленными. Особенно важным становился вопрос о происхождении дворянства. Малороссийский депутат Мотонис объяснял, что всякое поколение дворян имело свое начало с тем лишь различием, что одно получило его ранее, другое позже; Щербатов говорил о древних римлянах, ссылался на сочинение Варрона, на мнение Пуфендорфа; депутат от романовского дворянства, князь Давыдов, указывал на римлян и египтян, говорил о Писистрате, Лизандре и Поликрате, приводил мнения Платона и Аристотеля и из всех этих исторических данных вывел заключение, что «нужно разделить дворянство по древности рода, т. е. сколько у кого степеней предков по прямой восходящей линии окажется действительными дворянами».

В собрании было много представителей военного сословия. Некоторые из них сильно и метко возражали на предложения отменить законы Петра Великого. Особенно замечательны были речи депутата Изюмской провинции, Зарудного, и депутата Днепровского пикинерного полка. Козельского. Им возражал с необычайным красноречием князь Щербатов, речь которого произвела глубокое впечатление на присутствующих.

В следующих затем прениях были сделаны разные предложения. Так, например, депутат от города Рузы, Смирнов, предлагал самую коренную реформу: отменить вообще наследственное дворянство и оставить только личное. Депутат от города Мензелинска, Кузнецов, объяснял, что «дворянину быть в команде у офицеров, хотя бы они были не из дворян, нисколько не может быть постыдно»; он же доказывал, что в Уфимской провинции «есть дворяне, которые никаким иностранным наукам не обучаются, а только одной российской грамоте, тогда как драгунские дети кроме русской грамоты обучены и арифметике». Даже один из крестьян, депутат от однодворцев Воронежской провинции, Ефим Фефилов, участвовал и этих дебатах о правах дворянства. Щербатов предлагал назначать на офицерские и даже унтер-офицерские должности исключительно дворян. Фефилов возражал, во-первых, что такого ограничения никогда не было и что такое нововведение было бы «несообразно с самым естественным законом», а во-вторых, что одних дворян не хватит для занятия во всей империи не только всех унтер-офицерских чинов, но даже не хватит его и для занятия всех обер-офицерских чинов. Он же сказал: «Премудрая наша монархиня не с тем оказывает матернее свое попечение о верных сынах отечества, чтобы один род возвысить, а другой унизить, но, по вдохновенной в сердце ее от Всевышнего премудрости, она распространяет на всех своих верноподданных милосердные щедроты и всех желает видеть в таком благополучии, до какого счастие человеческое достигнуть может» и пр. Недаром однодворец Фефилов ссылался на императрицу. Вопрос о дворянстве был решен впоследствии не в духе предложений Щербатова, Чаадаева, Языкова, а в духе Зарудного. Козельского, Мотониса, Кузнецова и Фефилова.

Прения о правах дворянства были прерваны осенью 1767 года; зато в июле 1768 года из дирекционной комиссии был прислан проект о правах благородных, который сделался предметом обсуждения в тринадцати заседаниях Большого Собрания. По характеру прений заседания в настоящем случае мало, чем отличались от заседаний по этому же вопросу, происходивших осенью 1767 года, Достойно внимания то обстоятельство, что императрица в одной записке к Бибикову выразила желание, чтобы одному депутату было поручено защищать проект, составленный в дирекционной комиссии, против всякого рода возражений. Она указала, как на самого способного для решения этой задачи депутата, на Коробьина, который, как мы увидим ниже, возбудил прения по вопросу об освобождении крестьян. Однако почему-то желание Екатерины не исполнилось. Прения происходили без участия в них Коробьина. Они закончились баллотировкой, в которой большинство голосов (242) оказалось в пользу прав служилого дворянства, хотя весьма значительное число депутатов (175) подало голос в ущерб дворянским правам офицеров.

Разумеется, баллотировка вопроса в Большом Собрании не могла ни в каком случае иметь окончательно решающее значение. Комиссия имела и могла иметь лишь совещательный голос. Прения в собрании доставляли правительству ни более ни менее как материал или средство для всестороннего обсуждения вопроса. Правительство хорошо умело ценить значение олигархических и феодальных стремлений дворянства. Ему, без сомнения, было известно, как смотрели на этот вопрос в различных классах общества. Литература уже в то время указывала на такого рода притязания, как на анахронизм. Сатирики, как, например, Кантемир, Новиков и другие, не раз ополчались против кичливости феодальных воззрений шляхетства на другие классы общества. Со времен Петра I водворился перевес чина над породой. Недаром Шлецер в своих письмах из России говорил: «Дворянин здесь не имеет никакого значения». Кокс удивлялся тому, что в России благородный ничего не значит без ранга, без должности; что старшие сыновья важнейших лиц в государстве не имеют никаких прав в силу своего рождения, как пэры Англии и Франции, гранды Испании; что значение аристократической фамилии упадает со смертью ее главы и т. д..

Наиболее важным (в связи с общественным и политическим весом той группы, которой это касалось) являлся вопрос об определении статуса и прав дворянства и роли Табели о рангах. Во многих дворянских наказах определенно выражалось несогласие с практикой низведения н дворянское достоинство, автоматически следовавшего за продвижением в чинах по Табели о рангах. Некоторые требовали либо введения строгих различий между дворянством по рождению и выслуженным дворянством, либо полного запрета практики возведения в дворянство, за исключением случаев личного пожалования монархом. Пусторжевские дворяне просили ввести какие-нибудь внешние знаки принадлежности к старому дворянству в противоположность простолюдинам, на манер европейских приставок «фон», «де», «дон». Желание дворян добиться определения их статуса в законе во многом объясняется растущим пониманием той пропасти, которая отделяла их от европейских собратьев, и сознанием ненадежности своего социального положения. В целом недовольство практикой автоматического возведения в дворянство было характерно для старых дворянских центров, в то время как земли, где происхождение дворянства было довольно сомнительным, такие как Новороссия и Малороссия, очень хотели сохранить эту практику. Эти противоположные позиции явственно проявились во время дебатов по действующим законам и законопроекту о правах дворянства.

Проект кодекса дворянских прав заслуживает особого внимания, так как о нем дали отзывы Герольдмейстерская контора и Дирекционная комиссия, и, возможно, он был одобрен самой императрицей. «Частная» комиссия, подготовившая проект, не ограничилась изучением наказов, привезенных дворянскими депутатами, но привлекла также законы, относящиеся к дворянам Лифляндии и Малороссии, ознакомилась с правами английской, германской и французской знати, а 13 ноября 1767 г. в комиссии даже читали Великую хартию вольностей, дарованную английским королем Иоанном его подданным. Впрочем, попытка дать определение дворянства поставила в тупик также и «частную» комиссию, и в итоге она просто перефразировала статью 360 екатерининского «Наказа»: «Благородство - есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены». Статус дворян проистекал от их происхождения или был дарован монархом, и хотя, как говорилось в проекте «частной» комиссии, достоинства и заслуги могут поднять человека до дворянского чина, Дирекционная комиссия внесла поправку о том, что лишь государь может возвести человека в этот чин. Тем самым исключалась возможность производства в дворяне со стороны Сената или командующего действующей армией (имевшего право дать офицеру капитанский чин, приносивший потомственное дворянство). В проекте также провозглашалось, что все дворяне являются лично свободными людьми и могут по своему усмотрению служить или не служить. Высказывались в нем и другие пожелания - например, свобода от телесных наказаний и подушного налогообложения, которыми дворянство уже пользовалось de facto. Оговаривались и экономические права дворян, причем многие статьи посвящались передаче имущества по завещанию, а также правам дворянок. Но в проекте признавалось, что первенство в обществе определяется служебным чином, а не знатностью. Поэтому титулы, как традиционные (например, княжеские), так и новые (графские и т.п.), не могут обеспечивать приоритет, и служилый дворянин всегда будет иметь первенство перед неслужилым, а значит, служебный чин всегда будет важнее титула. В проекте не учли требования многих дворян числить разные категории дворянства России по разным спискам, но предложили вести в каждом уезде «матрикулы», или дворянские реестры, пойдя навстречу стремлению дворянства поставить заслон попыткам простолюдинов проникнуть в их ряды сквозь многочисленные щели, которые открывала коррупция.

Широкому обсуждению подвергся вопрос о происхождении дворянства. Некоторые депутаты утверждали, что изначально даже дворянин с самой что ни на есть голубой кровью некогда был возведен в этот ранг за заслуги перед монархом. «У нас по рангам, а не по дворянству отдается честь на караулах. Какое название будет драгоценнее - офицерское ли, или же дворянское без службы?» - вопрошал депутат от Терского казачества Н. Миронов. Эту проблему строго и взвешенно проанализировал депутат Н. Мотонис, представлявший дворян Миргородского и Полтавского полков Украины. Оригинальность его идей состояла в том, что он видел источники доблести и верной службы государству в самой природе дворянства, способного проявлять эти качества не только на войне, но и в мирное время. Он полагал, что в эпоху непрерывных войн связи между различным сословиями, образующими общество, разрывались и в возникшем хаосе «весьма многие могут сделаться дворянами». Однако мир благоприятнее для государства в целом и в конечном счете - даже для военных. «Государь, как отец, любит равномерно всех своих подданных» и вознаграждает их по доблести и заслугам. Так всегда делали в России, и Табель о рангах не ввела никаких новых принципов. В глазах государя никто не являлся «подлым», низким, кроме тех, кто нарушал закон и не болел за общее дело. Так что по логике вещей, заключал Мотонис, комиссии следовало бы выяснить, сколько всего имеется в стране дворян и сколько их нужно для государственной службы. Если их оказалось бы недостаточно, то Табель о рангах следовало сохранить, если же в избытке, то Уложенная комиссия должна предложить ограничить возведение в дворянство, дабы, дослужившись до соответствующего чина, люди довольствовались положенными материальными привилегиями и не стремились бы получить дворянство.

Анализ, предложенный Мотонисом, интересен не только своим практическим уклоном, но и тем, что он как будто согласен с положением вещей, при котором ранг в обществе можно отделить от служебного чина, но в то же время отрицает аристократические претензии в духе князя Щербатова. Последний с негодованием отвергал саму мысль, будто русские дворяне некогда были простолюдинами, и указывал на их происхождение от Рюрика и других славных князей прошлого. Споры в комиссии фактически означают, что структура общества в России подвергалась атаке с двух противоположных полюсов. С одной стороны, приверженцы аристократической формы правления, опираясь на принадлежащее Монтескье определение ограниченной монархии, требовали свободы от службы, признания социального ранга независимо от служебного, участия в местной администрации как естественного следствия их социального статуса, а то и некоторой доли политической власти или хотя бы неких организационных каналов, по которым их голос достигал бы престола. С другой стороны, ораторы, проникнутые идеями энциклопедистов, выражали гораздо более рационалистические эгалитарные взгляды на благородное сословие, внутри которого все должны быть равны. Они почерпнули у Монтескье концепцию нравственности и, хотя было бы анахронизмом считать их выразителями «буржуазных» ценностей, они тем не менее предлагали России перепрыгнуть прямо от служилого государства к меритократии (при которой высшие должности занимали бы самые талантливые и достойные), минуя фазу первенства аристократии, существовавшую в Англии, в Швеции или даже: по Франции. Например, Яков Козельский, депутат от Днепровского пикинерного полка со Слободской Украины, ссылаясь на главу XV «Наказа», отдававшую первенство нравственности и службе как источникам знатности перед происхождением, предупреждал, что если позволить дворянам раздувать их притязания на основе лишь социального статуса, то кончится это тем, что они начнут презирать и гражданскую, и военную государственную службу. Между этими двумя крайностями оставались сторонники status quo, т.е. прикрепления всех к государственной службе и автоматического продвижения согласно Табели о рангах.

Одно из самых острых противостояний между старой и новой Россией, между Московией и Западом, возникло по поводу понятия «свобода». Дискуссия возникла из-за двух статей законопроекта о правах дворянства. Первая из них (гл. II, статья 1) гласила: «Благородные все суть люди свободные». Во второй (гл. II, статья 2) говорилось, что дворянство свободно выбирать любую отрасль государственной службы или вовсе не служить. Несколько депутатов не согласились с утверждением, что дворянин есть свободный человек. Депутат от казаков Ф. Анциферов заявил, что только государь свободен, ибо он неподотчетен в своих действиях никому на земле, в то время как дворянство ответственно не только перед правителем, но и перед законом в делах службы и долга. «А когда состоит кто под законом, тот и свободным назваться не может», - добавил он. Депутат от белгородского дворянства Иван Выродов тоже считал, что лишь государь свободен, а дворянин только в сфере собственного хозяйства может пользоваться полной свободой. В остальном его свобода ограничена, так как он обязан служить отечеству. Если бы дворянам предоставили решать самим, служить или нет, страна осталась бы беззащитной, потому что «свободой отечества не оборонишь». Г. Коробьин, депутат козловского дворянства, отвечал на это, перефразируя екатерининский «Наказ» (и, разумеется, Монтескье), что свободный человек волен делать все, не запрещенное законами. Он может предпочесть не идти на службу, но это не значит, что он не пойдет защищать отечество, когда оно позовет, - есть же разница между службой по принуждению и защитой отечества по зову сердца. Спорщики в конце концов остались каждый при своем мнении, потому что, как сказал Коробьин, «они разное понятие о свободе имеют». Все представители недворянских сословий придерживались того взгляда, что всякое правовое определение дворянской свободы являлось само по себе ограничением власти монарха, - им не хотелось, чтобы дворянство превратилось в класс, не только первенствующий перед ними, но и независимый от государства. «Должно при сем вспоминать, что мы собраны к сочинению проекта Нового Уложения, - к обязательству народа, а не государя», - сказал депутат Яицкого войска казак Василий Тамбовцев.

.2 Купеческое сословие

Во время прений о правах благородных главными действующими лицами были дворяне и офицеры. Когда же Большая Комиссия в конце сентября 1767 года перешла к разбору вопроса о правах купеческого сословия, выступили на сцену, в качестве главных ораторов, купцы и крестьяне.

Еще до этого существовал некоторый антагонизм между дворянством и купечеством. В депутатских наказах дворян встречаются неблагоприятные отзывы о купечестве, которое упрекали в чрезмерном корыстолюбии, в старании отстранить дворян и крестьян от всякого участия в торговых делах и пр. В депутатском наказе ярославского дворянства было сказано следующее: «Поныне еще российское купечество, хотя пользуясь и великими привилегиями и имея внутри своего отечества самонужные вещи для чужестранных народов, еще нигде ни консулей, ни контор не учредило, и всю прибыль, какую бы могло от вывоза из заморской продажи иметь, торгующим народам оставляет». Дворянство решительно требовало права участия в коммерческих и промышленных предприятиях и даже хотело приобрести кое-какие привилегии в этом отношении.

Все эти вопросы сделались предметом весьма оживленных прений в Большой Комиссии. Высшее дворянство, желая предоставления этому сословию особенных прав и преимуществ; должно было и при этом случае ратовать против узаконений Петра Великого: купечество постоянно ссылалось на законы Петра, старавшегося поддерживать развитие торговли и промышленности, даровавшего разные монополии и привилегии и защищавшего купцов от нападений и притеснений других сословий.

Замечательным оратором в пользу прав купечества оказался депутат от города Рыбинска, Алексей Попов. Восхваляя Петра, он говорил о необходимости поддержания всех прав купечества, протестовал против участия дворян в фабричной промышленности, против участия крестьян в делах торговли и пр. В собрании было много купцов. Не менее 69 депутатов объявили, что они вполне согласны с заявлением Попова.

Необычайно риторически и эффектно Щербатов возражал Попову, указывая на весьма благоприятные условия, которыми пользовалось дворянство при устройстве разных фабрик и заводов, хвалил гуманное обращение дворян с крестьянами, работавшими на фабриках, принадлежавших дворянам, и протестовал против возможности лишить дворянство права заниматься фабричной промышленностью. Особенно резко Щербатов порицал жестокость в обращении купцов с принадлежавшими им крестьянами, предлагая запрещение купцам покупать крестьян и пр. Указав на стремления Петра привести внешнюю торговлю России в цветущее состояние, он сказал: «Отвечали ли русские купцы таким попечениям? Учредили ли они конторы в других государствах? Имеют ли они корреспондентов для узнания, какие куда потребны товары и в каком количестве? Посылали ли они своих детей учиться торговле? Нет! Они ничего этого не сделали», и пр. Затем Щербатов говорил еще подробно о выгодах географического положения России для между народной торговли, о неумении купцов воспользоваться столь благоприятными условиями и, наконец, предлагал ограничение прав купцов и расширение прав дворян в области торговли и промышленности.

И при этом случае Щербатов оказался весьма замечательным оратором. Упреки, сделанные им русским купцам, не были лишены основания. Ему были хорошо известны многие частности истории и статистики торговли. Он лучше русских купцов был знаком с коммерческими делами немцев, англичан, голландцев.

Купцы защищались, возражали Щербатову, однако никто из городских депутатов не располагал такими средствами красноречия и таким запасом данных для аргументации, как депутат ярославского дворянства. Когда Щербатов в одном из следующих заседаний говорил подробно о значении фабричной промышленности для народного хозяйства вообще, депутат от города Тихвина, Солодовников, заметил, что «в мнениях, поданных господином депутатом, князем Михаилом Щербатовым, он очень редко основывается на прежних узаконениях, и эти мнения он подкрепляет весьма разумными рассуждениями, которыми он отменно одарен от Бога». Купцы, пользуясь известными правами, стоя на твердой почве положительного законодательства, имевшего исходной точкой реформу Петра, как видно, обвиняли князя Щербатова в некотором доктринерстве. В свою очередь, однако, и Солодовников довольно ловко указывал для опровержения предложений Щербатова на разные исторические факты, приводил разные параграфы из Большого Наказа Екатерины и пр.

Впрочем, прения не привели ни к какому результату. Их польза заключалась в том, что вообще обсуждались, и к тому же в столь многочисленном собрании, вопросы, относившиеся к торговле и промышленности, к цехам, пошлинам, ярмаркам и пр. В прениях по всем этим вопросам участвовали и представители разных коллегий, служащие, опытные в делах, специально знакомые с технической стороной дела. Их замечания и сообщения оказывались особенно полезными для собрания.

.3 Крестьяне

Петр Великий создал новое дворянство; он же способствовал развитию среднего сословия; зато он не только не успел улучшить быт крестьян, но при нем, напротив, положение низшего класса народа становилось все более и более плачевным.

После воцарения Екатерины II можно было, казалось, ожидать реформ в пользу крестьян. Императрица, однако, как мы видели выше, предлагая кое-какие либеральные меры, встретила сопротивление со стороны привилегированных сословий. Те части Большого Наказа, которые заключали в себе некоторые предложения, клонившиеся к улучшению быта крестьян, не могли быть напечатаны. Уже в то время, когда Екатерина была лишь великой княгиней, она в своих набросках и записках обсуждала вопрос об освобождении крестьян. Так, например, она писала: «Противно христианской вере и справедливости делать невольниками людей (они все рождаются свободными). Один Собор освободил всех крестьян (прежних крепостных) в Германии, Франции, Испании и пр. Осуществлением такой меры, конечно, нельзя будет заслужить любовь землевладельцев, исполненных упрямства и предрассудков. Но вот удобный способ: постановить, что отныне при продаже имения, с той минуты, когда новый владелец приобретает его, все крепостные этого имения объявляются свободными. Таким образом, в сто лет все или, по крайней мере, большая часть имений переменят господ, и вот народ освобожден».

Как видно, Екатерина в то время не сознавала затруднений, с которыми приходилось бороться при проведении столь важной реформы. Сделавшись императрицей, она имела случай присмотреться к сложности этого вопроса, и ей пришлось предоставить решение его следующим за нею государям. Однако она сама сильно и решительно порицала крепостное право. Сохранились разные заметки, выражавшие неудовольствие императрицы по поводу взглядов сторонников крепостного права; здесь сказано: «Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет».

Незадолго до открытия заседаний Большой Комиссии Вольное Экономическое Общество по желанию Екатерины назначило премию за лучшее сочинение о крестьянском вопросе. Когда к определенному сроку было доставлено значительное число трудов и подлежал обсуждению вопрос о напечатании лучшего из этих сочинений, большинство членов общества высказалось против печатания подобного труда, между тем как Екатерина разделяла мнение меньшинства, стоявшего за печатание этого сочинения. После волнений в крестьянском сословии в начале царствования Екатерины, после заявлений сторонников крепостного права, сделанных по поводу некоторых смелых тезисов в Большом Наказе, нельзя было считать вероятным, чтобы крестьянский вопрос очутился на очереди занятий Большой Комиссии. Когда, во время путешествия императрицы по Волге весной 1767 года ей было подано крестьянами несколько сот челобитных с жалобами на тяжкие поборы помещиков, все эти просьбы были возвращены с подтверждением, чтоб впредь таковых не подавали.

Разумеется, депутатов от крепостных крестьян в Большой Комиссии не было. Однако все-таки крестьянский вопрос сделался предметом прений в собрании.

Уже при чтении депутатских наказов от свободных крестьян некоторые ораторы слегка касались вопроса о положении крепостных крестьян. Вопрос о заводах также подал повод к намекам на плачевное состояние заводских крестьян. Князь Щербатов, обвиняя купцов в жестоком обращении с фабричными рабочими, сказал следующее: «Обратим взоры наши на человечество и устыдимся об одном помышлении дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и по-одиночке был продаваем. Древние времена, не просвещенные чистым нравоучением, приводят нас в ужас, когда вспомним, что людей, как скотину, по торгам продавали. Если невольнику приключался какой-либо вред, то не болезнь его и страдание, но убыток господский принимался во внимание, и за него законы принуждали к платежу. Мы люди, и подвластные нам крестьяне суть подобные нам. Разность случаев возвела нас на степень властителей над ними; однако мы не должны забывать, что и они суть равное нам создание. Но с этим неоспоримым правилом будет ли сходствовать такой поступок, когда господин, единственно для своего прибытка, возьмет от родителей, от родственников или от дома кого-либо мужского и женского пола и, подобно скотине, продаст его другому? Какое сердце не тронется, глядя на истекающие слезы несчастного проданного, оставляющего и место своего жилища, и тех, кем рожден и кем воспитан и с кем привык всегда жить, и еще находящегося в неизвестности о будущем своем состоянии? Кто не сжалится на вопль, на слезы и на сожаления остающихся? От одного этого изображения вся кровь во мне волнуется, и я, конечно, не сомневаюсь, что почтенная Комиссия узаконит запрещение продавать людей no-одиночке без земли».1 В этом же духе говорил депутат малороссийский Тошкович.

По тону и характер этих заявлений можно бы думать, что в то время одиночная продажа крестьян происходила, во-первых, в виде какого-то исключения, и что, во-вторых, крестьяне, купленные поодиночке, без земли, главным образом употреблялись на фабриках. Между тем из тогдашних газет видно, как публика относилась к этому вопросу. Мнение князя Щербатова оставалось гласом вопиющего в пустыне. В «С.-Петербургских ведомостях» за 1796 год наряду с объявлениями и о сбежавших собаках, о потерянных вещах, за возвращение которых обещаются награды, мы читаем объявления и о сбежавших дворовых людях и крестьянах, за возвращение которых обещается также довольное вознаграждение. Вслед за объявлениями о продаже коров, жеребцов, малосольной осетрины, лиссабонских апельсинов - объявления о продаже крепостных семьями и порознь, и чаще всего - о продаже молодых девок, собою видных. Крепостных не только продавали, но проигрывали в карты, платили ими долги, давали ими взятки, платили ими врачам за лечение и пр.

Впрочем, возбужденный Щербатовым вопрос об одиночной продаже крестьян не сделался предметом систематических прений в собрании. Зато довольно подробно рассуждали о необходимости принятия мер против бегства крестьян; с разных сторон послышалось требование усиления строгости в этом отношении. В некоторых наказах проглядывало опасение, что Екатерина занимается проектом освобождения крестьян. Так, например, в одном из дворянских наказов замечено: «Ныне не только есть примечанию достойное, что люди и крестьяне некоторым видом помещикам своим, яко издревле поставленным над ними господам, послушание по нескольку уменьшают; а как есть древнее узаконение наистрожайшее хранить повиновение от Бога избранному и над ними поставленному монарху, яко же и ныне владеющей нами Всемилостивейшей Государыне и высокому Ее наследнику от всех нас и потомков наших с должным усердием и раболепным повиновением исполняемо будет; а при том всеподданнейше просим, дабы, в сохранение древнего узаконения, и дворянские люди и крестьяне в подлежащем повиновении, яко своим господам, были и о том в ныне сочиняемом проекте Нового Уложения подтвердить с таким объявлением, что узаконенная издревле власть над их людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так м впредь будет».

Несмотря на все это, в частных кружках депутатов Большой Комиссии осенью 1767 года зашла речь о возможности улучшения быта крестьян путем законодательной реформы Барон Зальца, депутат Прибалтийского края, просил депутата от города Дерпта Гадебуша составить записку об этом предмете. В ней особенно обсуждался вопрос о возможности для крепостных крестьян приобретения движимого имущества. Именно этот же вопрос несколько месяцев спустя был возбужден в прениях Большой Комиссии.

Когда начали говорить о причинах бегства крестьян, с разных сторон, в особенности же со стороны некоторых городских и крестьянских депутатов, послышались упреки: порицали жестокость и произвол помещиков, своими притеснениями и тиранством заставляющих весьма часто крестьян искать спасения в бегстве. Представители привилегированного сословия возражали, доказывая, что всему виной пороки крестьян, их склонность к разбою, грабежу и бродяжничеству. Трудно было определить меру виновности крестьян и помещиков. Однако дебаты принимали все большие и большие размеры. В них был затронут и вопрос о барщине и необходимости точного определения ее меры. Наконец, депутат от козловского дворянства Коробьин, поручик артиллерии, представил записку о мерах к пресечению злоупотреблений помещиков. Обвиняя их в жестоком обращении с крестьянами, приводя к тому же целый ряд параграфов «Наказа» императрицы, Коробьин говорил следующее: «Есть помещики, кои, промотав свои пожитки и набрав много долга, отдают своих людей, отлучив их от земледелия, зарабатывают одни хотя следуемые ежегодно к уплате проценты; есть и такие, которые, видя, что получаемых с крестьян себе доходов на удовольствие прихотей своих не станет, удалив от семейства, употребляют единственно для своей корысти; но что еще всего больше, то являются между ними и такие, кои, увидев своего крестьянина, трудами рук своих стяжавшего малый себе достаток, лишают вдруг всех плодов его старания. Сожаления, подлинно, достойно взирать на земледельца, потом лица своего от земли мало-помалу собирающего имение, почитаемое им за бесценное сокровище, в надежде во время болезни своей или старости питать себя и семью свою, также платить оброк своему господину, но вдруг неожидаемым помещичьим приказом, или под предлогом усмотренной за ним будто какой вины, или без сего, лишающегося всех своих с толиким трудом собранных пожитков и погружающегося паки паче прежней в горестную бедность, что подлинно с человеколюбием сходства никакого не имеет. Но ежели все сие беспристрастно рассмотрим, увидим точно, что сие угрожает разорением целому государству: ибо тогда только процветает или в силе находится общество, когда составляющие оное члены все довольны: от сего их спокойствие, от сего и дух, к защищению своего отечества распаляющийся, происходит. Но, как известно, что земледельцы суть душа обществу, следовательно, когда в изнурении пребывает душа общества, тогда и самое общество слабеет» и пр. «Причиною бегства крестьян», сказано далее в записке Коробьина, «по большей части, суть помещики, отягощающие столь много их своим правлением. И для того всячески стараться должно предупредить помянутые случаи, как несносные земледельцам, вредные всем членам общества и государству пагубные». Таким образом, видя корень зла в произволе, насилии и корыстолюбии помещиков, Коробьик предлагал «предписать законами, коликую власть имеют помещики над имениями своего крестьянина. Данная нами торжественная присяга, собственная польза дворян, благоденствие крестьян и умножение хлебопашества сего от нас требуют. А паче всего велит сие учинить Ее Императорское Величество, Всемилостивейшая наша Государыня Екатерина Вторая, которая, в главе о размножении народа и земледелия данного нам Большого Наказа, наичувствительнейшим образом нам о сем внушает», и пр.

Как видно, Коробьин, заступаясь за крестьян, требуя коренной реформы, указывая на массу народа, как на «душу государства», действовал заодно с императрицей. Нельзя удивляться тому, что заявление смелого народного трибуна возбудило сильное негодование в среде депутатов-представителей привилегированных сословий. С разных сторон на Коробьина посыпались упреки, насмешки, пререкания. Консерваторы утверждали, что закон, защищающий имущество крестьян, сеял бы раздор между крестьянами и помещиками; упрекали Коробьина в том, что он плохо знаком с положением дел; говорили о его молодости и неопытности. Опять возобновились нападки на злокачественность крестьян, опять восхвалялись великодушие и гуманность помещиков. Находили, что Коробьин, рассуждая таким образом о столь важном деле, едва ли мог действовать сообразно с данной ему от избирателей инструкцией; замечали, что ссылки. Коробьина на «Наказ» императрицы заключают в себе ошибочное толкование мыслей императрицы и пр.

При всем том, однако, Коробьин сделался не только предметом общего внимания, но даже вдруг приобрел некоторую популярность; при баллотировке членов разных частных комиссий противники Коробьина не имели успеха, получали множество неизбирательных голосов, между тем как он сам при таких случаях удостоился весьма большого числа избирательных баллов. В этом нельзя не видеть некоторого одобрения образа мыслей Коробьина. Одну из баллотировок можно прямо считать решительной демонстрацией в пользу Коробьина. Очевидно, в это время было много толков о мнении, поданном им по поводу крестьянского вопроса. Нет сомнения, что большинство собрания относилось к нему далеко не враждебно и даже одобряло мысль об улучшении быта крепостных.

Не имея возможности следить за частностями любопытных прений, возбужденных предложением Коробьина, мы ограничиваемся указанием на необычайную ловкость и замечательное остроумие, с которыми Коробьин возражал своим противникам, доказывая, что некоторые из них его не поняли, что некоторые из их замечаний были «недостойны дворянского звания», и заключая свою речь следующими словами: «Я совершенно ведаю, что из таковых препинательных речей ничего более не произойдет, как то, что намерение ее императорского величества и желания всех ее верноподданных, удостоивших нас лечись об их и всех нас общем благе, едва когда исполнится. Почему и стараться должно, дабы не так скорым быть к учинению возражений, как к рассмотрению предложенной материи и, ежели она того достойна будет, к поправлению и приведению ее, по возможности, на вышнюю степень совершенства».

Борьба продолжалась. Князь Щербатов указал на некоторые географические и климатические условия бегства крестьян; депутат тамбовского дворянства, Лопухин, объяснял, что «уменьшение власти помещиков произведет разрушение тех оснований, на которых утвердясь, отечество наше достигло столь высшей степени славы и благоденствия, в каковых весь свет его видит». Зато майор Козельский требовал определения и ограничения меры барщины и обеспечения прав крепостных в отношении к приобретенному ими имуществу. Сравнивая крестьянина с пчелою. Козельский заметил: «Пчела приобретенное почитает за собственное добро, защищает его и для того кусает, жалит, жизнь теряет, как только человек или другое животное подойдет к гнезду ее. Крестьянин же - чувственный человек; он разумеет, впредь знает, что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково; то... как ему быть добронравну и добродетельну, когда ему не остается никакого средства быть таким; он в сем насилии принужден и себе недоброхотствовать, а оттого разве и пьянствовать, будучи в унынии, а не от лености» и пр. Достойны внимания также замечания крестьянского депутата Чупрова, особенно возражавшего князю Щербатову, когда тот, по своему обыкновению, расхваливал заслуги и добродетели дворянства: «Правда, что заслуга и завсегда признается за справедливо и честь дворянская за достоверно почитается, да однако и всякого звания люди во всем государстве не без порученных дел остаются: за кем какая должность стоит, чаю, что по возможности своей и нес отправляют; только ныне дело не о том идет, и господа депутату не на то собраны, чтобы чести себе приписывать, но в сходственность Большому Наказу об узаконении всех вообще и каждого особенно: то посему никакой вещи остаться не надобно без узаконения, и для того не должно, кажется, оставить без определенного закона и помещиковых крестьян».

Можно считать вероятным, что некоторые из знатных членов Большой Комиссии, не принимавших участия в прениях по вопросу о крепостных крестьянах, в сущности одобряли образ мыслей Коробьина и Козельского. Мы знаем, что граф Панин в особой записке, представленной им Екатерине, указывал на жестокость помещиков, как на главную причин) бегства крестьян, и предлагал точное определение меры барщины, ограничение оброка и пр. В одном из писем русского посла при французском дворе князя Д. Голицына к вице-канцлеру А. Голицыну (от 1765 года) выражено желание, чтобы крестьяне могли сделаться собственниками земли» чтобы им было обеспечено право приобретения недвижимого имущества и т. п. В составленном дирекционной комиссией проекте е правах дворянства говорится о правах крепостных крестьян, о защите их против произвола помещиков и пр.

При всем том, однако, число противников предложения Коробьина было весьма значительно. Не только дворяне-помещики почти в один голос протестовали против нововведений такого рода, - и купцы-фабриканты, покупавшие крестьян для работ на заводах, не могли желать проведения либеральных мер в пользу крепостного сословия.

Впрочем, вопрос об улучшении быта крестьян оставался открытым. Прения не привели ни к какому определенному результату. Вся выгода, правда, довольно значительная, заключалась в том, что вопрос о плачевном состоянии крестьян был возбужден и обсужден, по крайней мере в теории, в многочисленном собрании депутатов. Не имея возможности приступить к делу освобождения крестьян. Екатерина своим «Наказом» и созванием Большой Комиссии, хотя косвенно, дала некоторым образом направление развитию идей по этому вопросу в духе либерализма и прогресса.

Крестьянские наказы представляют собой бесценный источник материалов по социальной истории России, но пользоваться ими надо с известной осторожностью. Необходимо учитывать, что они, в сущности, являются перечислением жалоб и написаны простыми людьми, языком челобитных. Когда у них появилась возможность раскрыть перед далекой императрицей свои нужды и чаяния, крестьяне высказали сразу все прошлые обиды, теперешние тяготы, страхи перед будущим, слив их в отчаянном вопле о своем бедственном положении. Но было бы ошибкой принимать эти наказы за исчерпывающее описание подлинной крестьянской жизни. В них отражены социальная память крестьянства, его ментальность, общее представление о своей доле, о соотношении с другими классами в обществе и о своем месте в государстве. Наказы представляют совокупную картину жесточайших сторон поистине невыносимой крестьянской доли, но это вовсе не значит, что как источники они не подлежат критическому изучению, которому должен подвергаться каждый исторический документ.

Жалобы государственных крестьян распадаются на вполне традиционные виды. Речь идет о тяготах налогообложения, связанных с долгими перерывами между переписями, с необходимостью платить подушную подать за малолетних, больных, стариков. К тому же купцы обременяли государственных крестьян тяжелыми работами, связанными с водочной и соляной монополиями, заставляя их перевозить, охранять, инспектировать казенные грузы. Эти обязанности отрывали крестьян от полевых работ, а из-за того, что неисполнение повинностей каралось штрафами, росли крестьянские задолженности. Ставки оплаты за государственные отработочные повинности (строительные работы, ремонт дорог) были крайне низкими.

Крестьяне жаловались и на социальные и правовые ограничения их экономической деятельности: купцы препятствовали крестьянской розничной торговле сельскохозяйственной продукцией в городах; закон запрещал крестьянам скреплять обязательства долговыми расписками и заключать контракты на поставку припасов; существовали государственные ограничения на эксплуатацию лесов и рыбных ловель, на право крестьян расчищать пустоши, продавать, отдавать в залог, покупать и завещать пахотные земли. В отношении местной власти крестьяне сетовали на несправедливость судов. Они были беззащитны перед дворянами и купцами, если те посягали на их землю, унижали и оскорбляли их. Крестьяне страдали от своего приниженного положения. В наказах часто встречались пожелания получить право выбирать собственных крестьянских должностных лиц вместо назначенных администраторов.

Судя по наказам приписных крестьян, реформы, предложенные А. А. Вяземским в 1764 г., или не достигли цели, или еще не проводились. Приписные особенно страдали от произвола в обложении подушной податью. Вознесенским приписным крестьянам приходилось платить подушную подать за 1 тыс. душ мужского пола, в то время как с 1754 г. их реальная численность составляла лишь 500 душ. В деревне Есаул 220 мужчин трудоспособного возраста отрабатывали подать за 671 душу мужского пола. В наказах сибирских приписных заметнее страх перед будущем припиской к промышленным предприятиям, чем перед тяготами крестьянского житья. В общем, в наказах приписных настойчиво выражалось их желание по-прежнему «быть в крестьянстве».

В целом во многих крестьянских наказах отразилась вера в то, что, если бы как следует исполнялись существующие законы, их положение было бы лучше. Как свидетельствуют наказы, крестьяне всегда сознавали, что подвергаются вопиющим беззакониям (таким, как принудительный набор в рекруты, отработочные повинности, физическое насилие, бесчинства военных, особенно в отношении женщин) и не могут добиться справедливости. Они соглашались с делением общества на сословия, но требовали, чтобы членам других сословий (купцам, горожанам, духовенству) не разрешалось владеть землей, если они не станут нести все тяготы наравне с крестьянством. Крестьяне хотели, чтобы их признавали зрелыми людьми, способными отвечать по обязательствам и развивать коммерческие начинания. В чисто экономической сфере они желали освобождения от трудовых повинностей, а приписные - замены приписных работ наемными или хотя бы более справедливой оценки подушной подати, сокращения объемов отработок, их оплаты по той же шкале, что и шкала оплаты наемных работников, а также оплаты времени, потраченного на дорогу.

Гораздо меньше известно о том, что думали посессионные крестьяне - постоянная рабочая сила, наследственно прикрепленная к предприятию, а не к его хозяину. Теоретически перед Уложенной комиссией их интересы представляли Берг- и Мануфактур-коллегия. В пункте 14 наказа от Берг-коллегии лишь просили разъяснить, каково соотношение прав шахтовладельцев и хозяев рабочей силы. Впрочем, характерно, что Берг-коллегия в первую очередь заботилась о служащих государственной бюрократии, а не о рабочих шахт. В наказе предлагалось наладить горные службы по образцу артиллерийского и инженерного корпусов и назначить жалованье с учетом тяжелых условий работы, сопряженной с постоянными поездками. Далее говорилось, что в Берг-коллегии «дряхлость в рассуждении горных обстоятельств, скорее, нежели в прочих службах, горных людей постигает», и потому они нуждаются в пожаловании деревень, «чтоб дрожащие нервы успокоение и пристанище свое имели». Посессионные крестьяне в наказах подчеркивали свое тяжелое положение и высказывали требования, более типичные для профессиональной группы, чем для крестьянства в целом. Они хотели повышения жалованья, сокращения рабочего времени, снижения налогов, такой же платы за праздничные и воскресные дни у частных владельцев, как на государственных предприятиях.

Зато наказ Мануфактур-коллегии затрагивал принципиальные вопросы: в нем приветствовалась введенная Екатериной в 1762 г. политика запрета на покупку крестьян заводчиками и говорилось, что «приписанном людей в мастеровые на фабрики умножено число невольников, вместо того что мастерства имели б умножать число благополучных в городах жителей, кроме повиновения законам никакого рабства не знающих».

Проблемы государственного крестьянства обсуждались в Уложенной комиссии лишь от случая к случаю, в ходе дебатов о правах других сословий. Проблемы приписных крестьян рассматривали лишь дважды: в самом начале работы комиссии, когда читался наказ крестьян, приписанных к Демидовским заводам (причем крестьянские требования об улучшении условий встретили известное сочувствие депутатов), и позже, 26 ноября 1768 г., когда крестьянский депутат от Кунгура в подробностях описал плачевное положение приписных крестьян во время обсуждения прав купеческого сословия.

Во многих наказах дворяне возражали против покупки представителями купеческого сословия имений с крепостными в качестве рабочей силы для промышленных предприятий, предпочитая, чтобы купцы рассчитывали на наемный труд. Крайнее выражение этой позиции исходило от Н. В. Толмачева, депутата от дворян города Любима, потребовавшего расследовать положение приписанных к заводам крепостных. По его словам, в случае если товары, производимые этими заводами, обходятся государству дешевле, чем продукция наемного труда, то не следует ничего менять, Но если государство несет в обоих случаях одинаковые затраты, тогда лучше освободить этих крестьян, так как согласно статье 253 «Наказа» Екатерины II людей нельзя закрепощать без крайней необходимости, да и то не ради личной выгоды, а для нужд государства.

6.4 Вопрос о привилегиях окраин

Число немецких депутатов в собрании было довольно значительно. Они встречаются не только между представителями различных сословий прибалтийского края, но также между депутатами Финляндии, некоторых коллегий и пр.

Нет сомнения, что эти депутаты, большей частью занимавшие кое-какие должности в администрации или служившие в войске, владели русским языком. Гадебуш, депутат от города Дерпта, совсем не знавший русского языка, был вскоре заменен другим депутатом, Урсинусом, который, как можно судить по его чрезвычайно деятельному и успешному участию в прениях по всем вопросам, отлично владел русским языком. То обстоятельство, что депутаты Прибалтийского края сделались членами разных специальных комиссий, свидетельствует о некотором доверии к их познаниям и опытности в делах. Им даже поручалось иногда составление подробных записок о разных вопросах законодательства.

Депутаты Прибалтийского края, подобно малороссиянам, изъявляли опасения, что новое законодательство будет ограничением особых прав и привилегий остзейских провинций. По поводу прений о правах дворянства депутаты Ренненкампф, Вильбуа и Блумен представили записки, в которых было выражено желание, чтобы привилегии Лифляндии и Эстляндии оставались неприкосновенными.

Екатерина была весьма недовольна такой манифестацией. Она писала Вяземскому о «лифляндской замашке» и заметила: «Они хотят быть нашими законодавцами, а не от нас получить узаконений». Императрица выразила желание, чтобы кто-нибудь в Большой Комиссии возражал депутатам лифляндским, причем указывала на способ возражения. В своей записке она между прочим говорила: «Чтоб же лифляндские законы лучше были, нежели наши будут, тому статься нельзя; ибо наши правила само человеколюбие писало, а они правил показать не могут, и сверх того иные их узаконения наполнены невежествами и варварствами. И так, предохраняя себя, торжественно они просят: мы хотим, чтобы нас смертью казнили, мы просим пыток, мы просим, чтоб от беспрерывной ябеды наши суды никогда не были окончены; мы торжественно предохраняем противоречия и темноты наших узаконений и пр. Просвещенному свету останется судить о подобных неистовствах. Признаюсь, что сие с жаром писано, и так употребите лишь то, что прилично».

Настоящий случай свидетельствует, в какой степени внимательно императрица следила за всеми частностями прений в Большой Комиссии и даже косвенно принимала в них участие. Отстаивая начала единства в деле ее кодификации, она могла рассчитывать на значительное число сторонников в Большой Комиссии. Так. например, когда депутат от любимского дворянства. Толмачев, выразил мнение, что по недостаткам законов Лифляндской. Эстляндской и Выборгской губерний должно сочинить «законы, одинаковые для всех ее императорскому величеству подданных народов», около ста депутатов в Большой Комиссии присоединились к мнению Толмачева.

Также и депутат от дворянства Новосильского уезда. Лев Шишков, выразился по поводу вопроса о лифляндских привилегиях следующим образом; «Капитуляция, оружием вынужденная, не есть отличная выслуга пленника, но великодушие победителя. Поэтому не сделает ли больше чести означенным губерниям, если они будут называться не завоеванными, но одного с нами общества равными гражданами, а это иначе быть не может, как только тогда, когда они будут находиться под одними с нами законами. Лифляндия и Эстляндия не есть иное царство; климатом же, земледелием и другими упражнениями не рознится с русскими жителями, следовательно, и под законами одинаковыми с нами быть могут и должны быть». В этом же смысле выразились и некоторые другие депутаты.

Напротив, депутат от города Киева, Иосиф Гудим, обратил внимание собрания на невозможность составления одинаковых законов для всех народов и выразил требование, чтобы город Киев оставался при своем пользовании магдебургским правом. При этом он заметил: «Это право укреплено было за городом Киевом грамотой царя Алексея Михайловича, которая преемниками его и ныне царствующею всемилостивейшею нашею Государынею была подтверждена».

Также и депутат от эстляндского дворянства Вильбоа находил, что «нет нужды, чтобы для всех вообще подданных ее императорского величества все законы были равные», причем он заметил, что «права и привилегии лифляндские вполне соответствуют расположению живущего под ними парода», и пр.

Вообще оказывалось, что в данном случае малороссийские и прибалтийские депутаты действовали одинаково, выражая желание, чтобы местные права оставались неизменными.

Все это сильно не понравилось императрице. В ее письме к Румянцеву сказано: «Господа лифляндцы, от коих мы ожидали примерное поведение как в просвещении, так и в вежливости, не соответствовали нашему ожиданию: они сначала просили и требовали, чтобы их законы были по материям читаны рядом с нашими: но когда оных стали читать, а депутаты об их законах начали говорить, так, как и о прочих узаконениях, тогда они не только тех депутатов, но и всю Комиссию попрекали, что будто они присваивают себе власть, коей Комиссии не дано; одним словом, я ожидала то, что они закричат громко «дело и слово» на всю Комиссию. Наконец, когда увидали, что великое число соблазняется их поведением, тогда все корпусом лифляндцы подписали и подали в Комиссии голос, что им не надобно и не хотят ни дополнение, ни перемену в их законах. На сие один из наших принес в Комиссию выписку из двадцати или более челобитен лифляндских, как дворян, так и от городов, где корпусом просят в разных годах от времени завоевания, с 1710 года и последующих, чтобы законы их были дополнены, ибо они весьма недостаточны и отяготительны в иных случаях для них... Еще не знаем, как господа лифляндцы из противоречащего поступка выпутаются».

Из этого письма императрицы видно, что изображение прений в изданных в последнее время документах Большой Комиссии не может считаться полным. Из других данных мы узнаем далее, что прибалтийскими депутатами был представлен проект законов для Лифляндии и Эстляндии и что Екатерина занималась тщательным разбором этого проекта. Из ее замечаний видно, что она довольно резко критиковала образ мыслей остзейских депутатов; здесь сказано между прочим: «Я ничего конфирмовать не буду, что не в силе обряда мне поднесется. Они подданные Российской империи, а я не лифляндская императрица, но всероссийская» и т. п.

Императрица решилась положить конец этим прениям. По ее повелению Бибиков на заседании 9 сентября 1768 года объяснил собранию, что Комиссия не должна ни в чем другом упражняться, кроме того, для чего именно она учреждена, т. е. в сочинении проекта; заявления депутатов лифляндского, эстляндского, финляндского, малороссийского и смоленского дворянства не могут сделаться предметом обсуждения, потому что касаются правления; поэтому ему, маршалу, не остается ничего другого сделать, как торжественно возвратить помянутым депутатам поданные ими заявления.

Из «Записок о жизни и службе Бибикова» видно, что возвращение депутатам их заявлений было сопряжено со сделанным им строгим «наставлением». Бибиков сказал депутатам, что «долг звания предводителя принуждает его напомнить и просить, чтобы господа депутаты при сочинении своих голосов помнили и то, что потомство оных беспристрастно судить будет, но наипаче то. сколь далеко простиралася наша благодарность к тому престолу, который беспрерывно и столь много изливает на нас щедроты, которых мы опыты и в сей день ощущаем».

Таким образом, прения по вопросу об особенных правах Малороссии, Лифляндии и Эстлякдии не имели результата. Екатерина считала опасным обсуждение вопросов, относящихся, как в данном случае, хотя бы лишь косвенно, к области государственного права. Впрочем, опасения малороссийских и прибалтийских депутатов оказались лишенными основания. Общее законодательство, которое могло бы устранить привилегии отдельных провинций, не состоялось.

6.5 Наказы и ожидания сибирского крестьянства и купечества

Настойчивое требование купечества об обеспечении сословных привилегий на торгово-промышленное предпринимательство, лейтмотивом проходящее на протяжении XVIII - первой половины XIX в. практически через все наказы, обращения, проекты и предложения купцов, имело юридическое основание в Соборном Уложении 1649 г., завершившем законодательное оформление посадского населения в особое сословие. Поскольку официально продекларированное Уложением исключительное право посадских людей на занятие торговлей и промыслами в реальной экономической практике постоянно нарушалось со стороны втягивавшихся в неземледельческие занятия крестьян и представителей других сословий (что имело объективные основания в развитии товарно-денежных отношений и неспособности городских посадов, в силу исторически сложившейся слабости русского города, к адекватному потребностям страны выполнению торгово-промышленной функции), посадское население и особенно купеческая верхушка посадов, формирование которой значительно ускорилось после городских реформ 1720-х гг., активно выступали за соблюдение своих торговых привилегий. Пик этой активности пришелся на середину XVIII в., так как к этому времени со всей очевидностью обозначились неутешительные для купечества результаты непоследовательной политики правительства в отношении соблюдения монопольных прав посадского населения на занятие торговлей (указ от 13 апреля 1711 г. дозволял заниматься торговым промыслом людям «всех званий» на условии уплаты торговых сборов, в 1722 г. была образована сословно-податная группа «торгующих крестьян» и т.д., проявившиеся в усилении торговой активности крестьянства и других сословий. Важную роль сыграло и проявившееся на начальном этапе проведения политики «просвещенного абсолютизма» стремление правительства учесть в своей законодательной практике интересы различных сословий российского общества, в связи с чем в 1750-1760-е гг. властями было предпринято несколько попыток изучения экономических и социально-политических запросов посадского населения, в том числе и его купеческой верхушки (анкета Комиссии о коммерции и пошлинах 1764-1765 гг., наказы купечества в Уложенную комиссию).

Наиболее ранним из выявленных нами в архивных материалах обращений сибирских купцов, содержащих требование об обеспечении сословной монополии на торгово-промышленные занятия, является жалоба тюменских купцов в Комиссию о коммерции (1761 г.) о «причиненных им в заведенных ими кожевенных и мыльных заводах от покупок сырых кож, сала и прочих припасов в селах, деревнях и слободах на торжках крестьянами и служивыми разорениях». Требование о запрете крестьянам и разночинцам скупать сырье и содержать кожевенные и мыловаренные заведения, связанное с предпринимательской специализацией тюменского посада, вошло впоследствии также в ответ тюменского купечества на анкету Комиссии о коммерции (1764 г.), однако в этом документе круг предлагаемых запретов, касающихся обеспечения сословных привилегий купечества, значительно расширялся за счет распространения их на другие сферы предпринимательства, в которых принимали участие местные купцы: рыбный промысел в низовьях Оби, городская торговля в лавках и «съестных» рядах, внешнеторговый обмен в крепостях Сибирской пограничной линии. Сходные пожелания и просьбы, направленные на обеспечение сословной монополии купечества посредством запрета торгово-промысловой деятельности для лиц, не входящих в посад, а следовательно, не обременных посадскими податями и службами и имеющих в силу этого конкурентные преимущества, позволяющие им «чинить подрыв для купечества», содержатся также в ответах, поступивших на анкету Комиссии о коммерции из других сибирских городов. При этом конкретное содержание предлагаемых запретительных мер, как и в случае с тюменским купечеством, во многом определялось местной спецификой предпринимательства. Так, купечество Якутска ходатайствовало о запрещении торговать в городе представителям аборигенного населения, иркутские купцы жаловались на конкуренцию в подрядах и торговле со стороны устремлявшихся в богатый промысловыми ресурсами восточносибирский край «пришлых с паспортами», нерчинские - на торговое соперничество со стороны забайкальского казачества и т.д.

Требование о запрете торгов и промыслов для лиц, не записанных в посад, содержалось практически во всех наказах, направленных купцами сибирских городов в Уложенную комиссию (1767 г.), а также в выступлениях депутатов от сибирского купечества, принимавших участие в работе этой комиссии. При этом в качестве наиболее действенной меры пресечения незаконного предпринимательства крестьян и разночинцев предлагалась их принудительная запись в посад или цех , в чем прослеживалась также заинтересованность в пополнении городских посадов зажиточным торгово-промысловым населением, призванным облегчить выполнение общепосадских платежей и повинностей. Некоторые купцы, как, например, депутат от барнаульского купечества И. Карышев, настаивали на восстановлении отмененных в 1753 г. внутренних таможенных пошлин, так как вполне резонно связывали обострение конкуренции в торгово-промышленной сфере с ослаблением надзора со стороны властей за исполнением репрессивных по отношению к коммерции крестьян и разночинцев законодательных норм, произошедшим после ликвидации внутренних таможен. Как считал Карышев, в случае восстановления таможенного контроля и «государев интерес получил бы свою прибыль», и купечество имело бы свою выгоду от того, что крестьянам и представителям других негородских сословий стало бы затруднительно «покушаться на торговлю».

Устремления купечества к сословной монополии на торгово-промышленную деятельность, демонстрируемые не только сибирской, но и другими региональными группами российского купечества, и в целом соответствующие доминирующей во второй половине XVIII в. в политике правительства линии на всемерное укрепление сословного принципа организации общества, нашли новое юридическое подтверждение в серии законодательных актов, изданных в 1750-1780-е гг. Так, в 1755 г. был утвержден Торговый устав, закреплявший монополию купечества на внутреннем рынке и сводивший коммерческие права других сословий в основном лишь к торговле продуктами собственного производства. В 1760 г. Сенатом был издан указ о «неторговании никому разночинцам, кроме купечества, никакими российскими и иностранными товарами».

Однако законодательные препоны не могли поставить непреодолимых преград на пути предпринимательства некупеческих сословий, так как оно имело мощное основание в неуклонном развитии товарно-денежных отношений, формировании всероссийского рынка и капиталистического уклада в экономике. Так, правительственная комиссия, изучавшая в 1767 г. организацию торговли в стране с целью определения возможностей изменения ее налогообложения, пришла к выводу, что регулирующие внутреннюю коммерцию законодательные нормы соблюдаются «весьма мало», в результате чего «каждой во всем государстве торгует..., где кто и как хочет».

Занимаясь торговлей и промыслами по кредитам от дворян и купцов, на праве «гостей» (в соответствии с Городовым положением 1785 г.), а зачастую и на нелегальных основаниях, тор-гово-промысловое крестьянство успешно конкурировало с купечеством в различных сферах предпринимательства даже в период действия наиболее жестких ограничений, приходящихся на 1785-1812 гг. (от принятия Городового положения до восстановления сословной группы торгующих крестьян). В результате поток жалоб и обращений купечества к властям о запрещении крестьянского предпринимательства после принятия Городового положения не только не сократился, но даже возрос. Особенное неудовольствие сибирского купечества вызывала коммерческая активность торгующих крестьян Вязниковского уезда Владимирской губ. (вязниковцев), с конца XVIII в. развернувших настоящую торговую экспансию на сибирском рынке. При этом если местные торгующие крестьяне вели торговлю в основном сельскохозяйственными и промысловыми товарами, рыночный оборот которых становился все более свободным от сословных регламентации и ограничений, то вязниковцы - «красным» товаром, составляя конкуренцию купцам в той отрасли коммерции, которую они традиционно считали предметом своей монополии. Под воздействием многочисленных жалоб местного купечества Томское губернское правление в феврале 1808 г. даже обращалось во Владимирскую губернскую администрацию с просьбой о принятии мер к «пресечению» торговых вояжей крестьян-вязниковцев в Сибирь, а на места по губернии был разослан указ, предписывавший наблюдать, чтобы крестьяне «отнюдь незаконной торговли не производили, а ежели где она откроется, тотчас отсылать к суду». Однако, как вынуждены были констатировать сибирские власти, «по сему никакого исполнения не было учинено».

В тех районах Сибири, где местное купечество из-за своей экономической слабости было не в состоянии полностью удовлетворять потребности населения в привозных товарах, региональная администрация проявляла, как правило, меньшую настойчивость в реализации запретительных мер в отношении предпринимательства приезжавших из Европейской России купцов, торгующих крестьян и разночинцев, и более того - в некоторых случаях даже поощряла их торговую активность. Так, Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства в период становления горнозаводского производства на Алтае, когда приписанные к заводам купцы из-за своей малочисленности и отсутствия необходимых коммерческих навыков не справлялись со снабжением заводского населения потребительскими товарами по приемлемым ценам, неоднократно издавала постановления о том, чтобы «до будущего здешнего купечества поправления» иногородние торговцы «при заводах и рудниках пользовались всеми выгодами равно против здешнего купечества».

«Переселенческое общество», складывающееся в ходе колонизации Сибири в сельской местности, отличалось сложным полиэтническим и поликонфессиональным составом и незавершенностью процессов формирования единого сословия. Отсутствие в Сибири помещичьего землевладения, хотя и делало сельское население более однородным, но в нем сохранялась и, со временем усиливалась, разобщенность между русским и автохтонным населением, старожилами и ссыльнопоселенцами и переселенцами, православными, раскольниками и представителями других конфессий. Неформальная общественная организация (мирское общество, мир), стихийно возникавшая для удовлетворения хозяйственных потребностей и решения внутренних задач крестьянского коллектива, ограничивалась территорией одно-, двух деревенской общины, объединенных не только общими угодьями и формой хозяйственной деятельности, но и единым языком, вероисповеданием и, в целом, образом жизни.

Законодательные акты 60-80-х гг. XVIII в., рассматривали в качестве основы крестьянского самоуправления - мир, на официальном языке - селение, наряду с более крупными территориальными образованьями, типа погоста, слободы, волости. Так, указы 1765 и 1769 гг. устанавливали круговую ответственность в платежах податей и при поимке вора на жителей селения. В Екатерининском указе Экономическим директорам запрещалось вмешиваться в словесные разбирательства казенных поселян, которые вели «между себя избираемые в каждом селении». В 1783 г. подтверждалось право казаков, мещан и крестьян казенного ведомства производить самостоятельно в городах, местечках, селах, деревнях уравнение и раскладку положенных с них доходов. В «Установлении сельского порядка в казенных Екатеринославского наместничества селениях…» 1783 г. наряду с селениями, которые определяются как первичный территориальный уровень, появляются пятисотные участки для выполнения разных повинностей, в том числе и рекрутской. Введение этой единицы нарушало самостоятельность селения при установлении рекрутской очереди. В «Сельском положении», составленном Екатериной II, в качестве предполагаемой Жалованной грамоты свободным сельским обитателям, сельская управа должна была избираться в каждом селении, состоящем не менее чем из пяти дворов. В тоже время упоминается и вторая ступень сельского управления - погост. В Уложенную комиссию приказано было выборы производить среди крестьян по погостам, «по их обыкновениям».

Использование в качестве первичного, территориального уровня управления - селения, отвечало интересам, прежде всего, самого населения. Крестьяне были заинтересованы в том, чтобы органы крестьянского самоуправления, решавшие все вопросы жизнеобитания, включая такие важные, как судебные, окладные, действовали под контролем данного общества, на территории, где сложилась фактическая общественная организация. Но интересы общества не совпадали, с интересами государства, которое, в данном случае, исходило из удобства управления, а именно необходимостью наладить сбор податей и установить эффективный контроль за деятельностью органов крестьянского самоуправления. Порядок взимания денежных сборов с казенных поселян на государственные подати, земские повинности и мирские расходы во многом определяли размеры территории низовой административной единицы, ее социальный состав и структуру. Государство стремилось к организации крупной и однородной по сословному составу территориальной общности. Реально же, большинство селений Западной Сибири до 80-х гг. XVIII в. были неоднородны по сословному составу и незначительны по численности. По данным М. М. Громыко, из 40 селений Тюменского уезда к 1780 г. только 8 были сословно однородными. Наиболее крупные населенные пункты Тарского уезда в 70-е гг. только на 65 % были крестьянскими по сословному составу. Общая территория проживания, однородный характер деятельности порождали общие интересы, но удовлетворение их в сильной степени затруднялось разделением сельского населения на различные категории по формальному признаку - виду государевой службы или тягла, с запрещением составлять единое общество. Кроме государственных крестьян на территории слободы проживали и занимались землепашеством, но не являлись членами крестьянского общества, мещане, купцы, служилые казаки. Самостоятельные общества составляли ямщики, экономические крестьяне и однодворцы, даже если их земли располагались чересполосно с крестьянскими.

В 60-е гг. XVIII в., в связи с окончательной отменой десятинной пашни и натурального оброка оброчные и пашенные крестьяне Сибирской губернии были переведены на денежный оброк. Коммутация ренты являлась очередным шагом по формированию сословия государственных крестьян. До 1764 г. самостоятельные общества составляли однодворцы, организация которых была аналогична крестьянской. Государство разрешало «для разобрания ссор» учреждать выборных и старост. В 1764 г. однодворцы, не имеющие актов, подтверждающих дворянское состояние, были введены в состав казенных крестьян. Особые общества, организационно не связанные с крестьянскими, составляли разночинцы. После перевода крестьян на денежный оброк, разница между этими категориями оставалась только генетическая. Разночинцы - специфическая сибирская категория, происходившая от служилых людей XVII в., осевших на пашню. При образовании волостей они были включены в состав крестьянских обществ.

Сословная пестрота общин затрудняла выполнение мирских повинностей. Для крестьянина главным в самоуправлении было равное распределение общественных функций, а не доступность для всех членов данного общества участия в процессе управления. Кроме членов общества, на территории слободы проживали и пользовались казенными угодьями, но не участвовали в выполнении земских и мирских служб, посадские жители. Депутат Уложенной комиссии от черносошных крестьян Енисейской губернии отмечал, что посадские люди, проживающие в деревнях, «пашут собственные пашни и имеют прочие угодья как настоящие крестьяне, а только кроме сорока алтынной подати, ничего не платят и не участвуют в исполнении ни земской гоньбы, ни в исправлении мостов и дорог». Крестьяне просили у администрации либо выселить посадских людей в город, либо определить их в крестьянское сословие для равномерного распределения натуральных повинностей. Местные власти, отвечая на жалобы крестьян в «утеснении их по разным видам», пытались привести в соответствие род занятий и сословную принадлежность. Мероприятия в этом направлении проводились регулярно с 40-х гг. XVIII в. Более радикальный путь решения этой проблемы предложил М. М. Сперанский, проведя массовое зачисление мещан, занимающихся хлебопашеством и проживающих в сельской местности, в сословие государственных крестьян. Фактически посадские жители не только проживали на территории волости, занимались хлебопашеством на казенных землях, но и принимали активное участие в общественной жизни крестьянского общества, нередко оказывались в числе выборных начальников. Доля грамотных среди мещан и купцов была несомненно выше, чем в крестьянской среде, поэтому мещан часто избирали на должность волостных писарей.

Купцы и мещане, имеющие постоянное проживание в сельской местности, выходили из-под контроля городского общества и, поэтому крестьянское общество являлось единственным инструментом, с помощью которого государство могло контролировать выполнение ими государственных повинностей. В отношении посадских жителей государство проводило двойственную политику. С одной стороны, оно не признавало их членами крестьянского общества, с другой, исходя из интересов фиска, обязывало крестьянское общество контролировать исполнение государственных повинностей.

Манифестом 1764 г. бывших монастырских крестьян, под именем экономических, определили в сословие казенных крестьян. Экономические крестьяне составляли отдельные «экономические общества», по территории совпадавшие с бывшими монастырскими вотчинами. Для государства принципиальной разницы между государственными и экономическими крестьянами не было, и та, и другая категория являлись держателями казенных земель и, соответственно, выплачивали за это одинаковый с 1768 г. оброк. «Экономические общества» сохраняли некоторые традиционные обязанности перед монастырями. Выделение экономических крестьян в особую категорию сохранялось в ведомостях до середины XIX в., хотя с 80-х гг. XVIII в. категории экономических и государственных крестьян не имели различий в характере податных повинностей, образе управления и роде занятий. Благодаря этому, стало возможным слияние «экономических обществ» и обществ государственных крестьян в ходе реформы 1786 г.

Заключение

Благодаря привнесённому императрицей Екатериной II новому политическому взгляду на назревшие проблемы государственной модернизации в России, выраженному в «Наказе», правительственная идея правовой реформы преобразовалась, как было показано, в идею полного законодательного обновления правовой системы и перевода всего законодательного регулирования на качественно новый уровень. Под влиянием, очевидно, предыдущих опытов кодификации права в России, рождённых идеологией просвещённого абсолютизма новых представлений о взаимоотношениях Власти и Общества, а также ряда привходящих политических соображений, связанных с поисками новой легитимности власти, Екатерина II (в согласии с узким кругом ближайших сановников) пришла к мысли о созыве новой уложенной комиссии, основанной на достаточно широком для своего времени общественном участии.

Дискуссии по ряду вопросов, развернувшиеся в Собрании, приняли подчас острый, даже агрессивный характер в отстаивании сословных привилегий и в желании приобрести новые. Можно предположить, что такая острота (а нередко грубая агрессивность) стала неожиданной для императрицы по форме. Но по содержанию дискуссий ни разу прения не вышли на критику правительственного курса законодательных реформ в целом, ни по одной проблеме обсуждения не посягнули на принципы правового строя. Предположения по совершенствованию законодательства в общем виде дискуссий (не конкретных законопроектов!) в целом укладывались в рамки правительственного курса реформы, заданного «Наказом». Никакого активного закулисного или директивного вмешательства власти в работу Собрания (помимо нескольких частных моментов, о которых ниже) документально не прослеживается. Обсуждение всех вопросов шло в запланированном порядке. И начало русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. вовсе не было надуманным поводом роспуска Собрания: реально ситуация была такой, что многие депутаты занимали ключевые военные посты. И главное, роспуск Собрания депутатов вовсе не прекратил работы Комиссии, а переключил её внимание на другие формы работы.

Это переключение внимания на другие формы работы было не только вынужденным. Многонедельные обсуждения «на слух» старых законов были реально бесплодными. Обсуждения проблем без принятия конкретных решений - также. К этой мысли стала приходить и Екатерина II, и эта мысль была итогом изначального противоречия замысла и выполнения. Но чтобы уяснить это изначальное противоречие, необходима была практика реальной деятельности Собрания депутатов.

Материалы дискуссий и различные документы, представленные общему собранию, а также бумаги, подготовленные затем в «частных» комиссиях, содержат ценные сведения как о политике правительства, так и о взглядах общества. Рассмотрим три группы документов: во-первых, наказы, привезенные депутатами с мест; во-вторых, протоколы обсуждения законов, оглашавшихся в Большом собрании; в-третьих, проекты, представленные «частными» комиссиями, и материалы их обсуждения.

Все наказы были написаны раньше, чем началась работа Уложенной комиссии в Москве. Поэтому в них отражены взгляды и мнения, существовавшие на местах прежде, чем депутаты испытали бодрящее воздействие идей екатерининского «Наказа». Эти документы содержат массу информации, касающейся локальной истории, - множество подробных сведений о местных обстоятельствах и условиях жизни, в особенности о ее недостатках, но они почти не проливают света на политические взгляды и позиции в обществе. В дискуссиях по поводу действующих законов и по законопроекту о правах дворянства уже заметно влияние «Наказа» Екатерины, внушившего многим депутатам новые идеи или новые формулировки старых мыслей. Депутаты, обладавшие достаточно широким кругозором, часто приводили слова «Наказа» в поддержку либеральной политики, будь то в области торговли, дворянских или городских прав, личной свободы и даже крепостного права. Опираясь на авторитет государыни, они могли высказывать более смелые предложения, чем те, что вошли в наказы с мест. Наконец, законопроекты, составленные в «частных» комиссиях, при всей их неудовлетворительности и отвлеченности, отражают мнения как высших правительственных чиновников, так и рядовых депутатов: прежде чем придать проекту окончательный вид, его авторы советовались с чиновниками Сената и коллегий, а затем проекты проходили одобрение в Дирекционной комиссии.

Работа Уложенной комиссии была приостановлена раньше, чем «частные» комиссии по разным сословиям представили законопроекты о правах всех социальных групп, за исключением дворянства. Но подготовленные позднее проекты, переданные на рассмотрение в различные правительственные учреждения, имеют существенный интерес, так как они не только показывают направление мысли в высших правительственных сферах и обществе того времени, но и служат в известной степени источником позднейшего общего и частного законодательства.

Список литературы

Источники

1.Екатерина II. Записки императрицы Екатерины II. М., 1990.

2.Екатерина II. Сочинения. М., 1990.

Специальная литература.

3.Белявский М.Т. Наказы оренбургских однодворцев 1767 г. // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1982. № 6. С. 69 - 79.

4.Белявский М.Т. Сословия и сословный строй // Очерки русской культуры XVIII века. Ч. 2. М., 1987. С. 21-43.

5.Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. М., 2002.

6.В борьбе за власть. Страницы политической истории России XVIII в. Под ред. Е.В. Анисимова, Н.Я. Эйдельмана. М., 1988.

7.Вольтер и Россия. Под ред. А.Д. Михайлова, А.Ф. Строева. М., 1999.

8.Дружинин Н.М. Просвещённый абсолютизм в России.// Абсолютизм в России. М, 1964. С. 428 - 459;

.Дружинин Н.М. Социально-экономическая история России. М., 1987.

10.Екатерина II в воспоминаниях современников, оценках историков. М., 1998.

11.Ерошкина А.Н. Деятель эпохи «просвещённого абсолютизма» И.И.Бецкой. // Вопросы истории, 1993. №9.0.165-169.

12.Зорин А. Кормя двуглавого орла. М., 2004.

13.Ильин В. В., Ахиезер А.С. Российская государственность: истоки, традиции. перспективы. М., 1997.

14.Ильин В. В., Панарин А.С., Ахиезер А. С. Реформы и контрреформы в России. Циклы модернизационного процесса. М., 1996.

.История государства и права России. /Учебник. Под ред. Ю.П.Титова. М., 1996.

.История Европы. Т. 4. М.. 1994.

17.История Сибири Т. 2. Новосибирск, 1963.

18.Каменский А.Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992.

19.Каменский А.Б. Екатерина II. // Вопросы истории. 1989. № 3. С. 62 - 88.

20.Каменский А.Б. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М., 1999.

21.Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году ( К проблеме консолидации).// История СССР. 1990. № 1. С. 58 - 77.

22.Каменский. А. Б. Реформы в России XVIII века в исторической перспективе. // Сословия и государственная власть в России: XV - сер. XIX вв. Ч.1.М.,1994. С. 136-152

23.Ключевский В.О. История сословий в России. // Соч. Т. 6. М., 1989..

24.Ключевский В.О. Курс русской истории, т.5. // Соч. Т. 5. М., 1989.

25.Козлова Н.В. Русский абсолютизм и купечество в XVIII в. М., 2000.

.Курмачёва М.Д. Проблемы образования в Уложенной комиссии 1767 г. // Дворянство и крепостной строй России. XVI - XVIII вв. М., 1975. С.240 - 264.Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1983.

27.Любавский М.К. История царствования Екатерины II. СПб., 2000.

28.Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002.

29.Мамсик Т.С. Сибирская деревня в 1760-1850-е годы: социальная структура и социальные конфликты. Новосибирск, 1992.

.Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм. М., 1997.

31.Медушевский А.Н. Землевладельческое право в уложенных комиссиях XVHI в. // Иссследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1988. С. 114 - 126.

.Медушевский А.Н. Наказы в Уложенную комиссию 1767 - 1769 гг. как источник изучения социальных противоречий эпохи.// Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1987. С. 147-181.

33.Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. М., 1994.

.Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 2. СПб., 1999.

.Моряков В.И. Политические и социальные идеи консерватизма в «Наказе» Екатерины II // Вестник МГУ. Сер. 8. Ист. 1995. № 1 . С. 3 - 10.

36.Натуральнова Н.Н. Ещё раз о «Наказе» Екатерины Великой.// Екатерина Великая: эпоха российской истории. СПб, 1996. С. 149 - 152.

37.Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993.

38.Очерки истории СССР. Т. «Вторая половина XVIII века». М., 1958.

39.Павленко Н.И. Екатерина Великая. М., 1999.

.Павленко Н.И. Идеи абсолютизма в законодательстве XVIII в. // Абсолютизм в России. М., 1964. С. 389 - 427.

.Плавинская Н.Ю. Новые сведения о французских источниках «Наказа» Екатерины П. // Екатерина Великая: эпоха российской истории. СПб., 1996. С. 152- 153.

.Предприниматели и предпринимательство в Сибири. Вып.3: Сборник научных статей. Барнаул, 2001.

43.Рындзюнский П.Г. Церковь в дворянской империи (XVIII в.) // Русское православие. Вехи истории. М., 1989. С. 230 - 308.

44.Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Тт. 22 - 29. / Кн. XI - XV. М., 1993-1996.

45.Троицкий С.М. Дворянские проекты создания «третьего чина» // Общество и государство феодальной России. М., 1975. С. 226 - 234.

46.Троицкий С.М. Комиссия о вольности дворянства 1763 г. ( К вопросу о борьбе дворянства с абсолютизмом за свои сословные права). // Т. Россия в XVIII веке. М., 1978. С. 140 - 192.

47.Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. М., 1977.

48.Федосов И.А. Абсолютизм.// Очерки русской культуры XVIII в. Ч. 2. М., 1987. С. 7 - 20.

49.Федосов И.А. Просвещённый абсолютизм в России. // Вопросы истории, 1970. № 9. С. 34 - 55.

50.Шмидт С.О. Политика «просвещённого абсолютизма» в России середины XVIII века. // Россия и Испания: Исторические ретроспективы. М., 1987. С. 261-286.

51.Эйдельман Н.Я. «Революция сверху» в России. М., 1989

Содержание Введение . Сущность и особенности просвещенного абсолютизма . Екатерина II и идея государственной реформы . Манифест о созыве Уложенн

Больше работ по теме: