Принцип изображения советского солдата в военной прозе

 














Принцип изображения советского солдата в военной прозе


СОДЕРЖАНИЕ


ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. «ЛЕЙТЕНАНТСКАЯ» ПРОЗА КАК ОСОБОЕ ЯВЛЕНИЕ В ВОЕННОЙ ПРОЗЕ 40-60 ГГ.

Выводы

ГЛАВА 2. ПРИНЦИП ИЗОБРАЖЕНИЯ СОВЕТСКОГО СОЛДАТА В ПРОИЗВЕДЕНИИ В.НЕКРАСОВА «В ОКОПАХ СТАЛИНГРАДА»

.1 Образ главного героя лейтенанта Керженцева

.2 Типичное и неожиданное в изображении советских солдат на примере образов второстепенных героев

Выводы

ГЛАВА 3. ПРИНЦИП ИЗОБРАЖЕНИЯ СОВЕТСКОГО СОЛДАТА В ПРОИЗВЕДЕНИИ Ю.БОНДАРЕВА «ГОРЯЧИЙ СНЕГ»

.1 Принцип изображения советского солдата у Ю.Бондарева: от генерала до лейтенанта

.2 Психологичность изображения в произведении на примерах образов Кузнецова, Уханова, Дроздовского

Выводы

ГЛАВА 4. СХОДСТВО И РАЗЛИЧИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ СОВЕТСКОГО СОЛДАТА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В.НЕКРАСОВА И Ю.БОНДАРЕВА

Выводы

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ


ВВЕДЕНИЕ


Данная работа посвящена исследованию принципа изображения советского солдата в русской военной прозе 40-60 г.г. на примерах В.Некрасова «В окопах Сталинграда» и Ю.Бондарева «Горячий снег».

Актуальность данного исследования заключается в том, что в настоящей работе будут рассмотрены принципы изображения советского солдата в «лейтенантской» прозе, как особом явлении в русской военной прозы 40-60 г.г.; показаны сходство и различие данного принципа у В.Некрасова и Ю.Бондарева, чем это обусловлено и как выражено.

Основной целью данной работы является раскрытие принципа изображения советского солдата в русской военной прозе 40-60 г.г. на примерах В.Некрасова «В окопах Сталинграда» и Ю.Бондарева «Горячий снег». Достижение поставленной цели требует решения следующих частных задач:

показать особенность «лейтенантской» прозы в рамках военной прозы 40-60 гг.

рассмотреть главные и второстепенные образы произведений В.Некрасова и Ю.Бондарева;

провести сопоставительный анализ принципа изображения советского солдата в произведениях В.Некрасова и Ю.Бондарева.

Основная цель и задачи работы определили структуру данного исследования. Работа состоит из введения, четырех глав и заключения.

В качестве материала исследования использовались произведения В.Некрасова («В окопах Сталинграда») и Ю.Бондарева («Горячий снег»), критические статьи.

Во введении определяется общее направление работы, формулируются основная цель и задачи исследования, устанавливается научная новизна и практическая значимость работы.

В первой главе рассматривается лейтенантская проза как особое явление в военной прозе 40-60 г.г. Центральной проблемой второй и третьей глав становится исследование принципа изображения советского солдата в произведениях В.Некрасова «В окопах Сталинграда» и Ю.Бондарева «Горячий снег». В четвертой главе проводится сопоставительный анализ принципа изображения советского солдата в произведениях В.Некрасова и Ю.Бондарева. В заключении подводятся итоги исследования, формулируются основные выводы.

Прошлое не отяжеляет рассказ о настоящем, а сообщает ему большую драматическую остроту, психологизм и историзм. Так поступает Юрий Бондарев со своими персонажами: внешний облик и характеры его героев показаны в развитии и только к концу романа или со смертью героя автор создаёт его полный портрет. Подобное изображение требует от автора особой зоркости и непосредственности в восприятии персонажей, ощущения их реальными, живыми людьми, в которых всегда остаётся возможность тайны или внезапного озарения, тем более в таких резких, грубо, подчас бесповоротно меняющих психику человека обстоятельствах, каковым является война.

Виктору Некрасову оказался ближе толстовский подход к изображению войны: без лакировки и пафоса, но со «скрытой теплотой патриотизма». Поскольку повествование «В окопах Сталинграда» ведется от первого лица, то все события, происходящие в повести, увидены глазами главного героя - Юрия Керженцева. Тем не менее нельзя назвать изображение персонажей излишне личностным, переданным лишь сквозь отношение к ним главного героя. Некрасов показывает солдат и через отношение их друг к другу, и по их поведению в бою и на отдыхе, и в тылу, в относительно мирной жизни, сталкивая их порой с людьми, хоть и не далекими от войны, то, во всяком случае, не настолько к ним приближенными, как его герои.

Глава 1. «Лейтенантская» проза как особое явление в военной прозе 40-60 гг.


Еще до войны литература стала средством пропаганды. Перед войной многие верили, что победа достанется «малой кровью, могучим ударом». Несмотря на то, что и во время войны идеологические стереотипы и принципы тоталитарной пропаганды в годы войны остались такими же жесткими, как в довоенное время, людей, сплотившихся ради спасения Родины охватило чувство общности, которое позволило Б.Пастернаку назвать этот трагический период в истории страны «живым». Писатели и поэты приняли участие в народных ополчениях, оказались в действующей армии.

Великая Отечественная война отражена в русской литературе XX века глубоко и всесторонне, во всех своих проявлениях: армия и тыл, партизанское движение и подполье, трагическое начало войны, отдельные битвы, героизм и предательство, величие и драматизм Победы. Авторы военной прозы, как правило, фронтовики, в своих произведениях они опираются на реальные события, на свой собственный фронтовой опыт. В книгах о войне писателей-фронтовиков главной линией проходит солдатская дружба, фронтовое товарищество, тяжесть походной жизни, дезертирство и геройство. На войне разворачиваются драматические человеческие судьбы, от поступка человека зависит порой его жизнь или смерть. Писатели-фронтовики - это целое поколение мужественных, совестливых, многое испытавших, одаренных личностей, перенесших военные и послевоенные невзгоды. Писатели-фронтовики являются теми авторами, которые в своих произведениях выражают точку зрения, что исход войны решает герой, сознающий себя частицей воюющего народа, несущий свой крест и общую ношу.

В это время в литературу пришли те, кто сам воевал, сидел в окопах, командовал батареей, бился за "пядь земли", побывал в плену. Литературу этого периода называли "литературой лейтенантов" (Ю.Бондарев, В.Быков, Г.Бакланов, К.Воробьёв, В.Астафьев, Б.Васильев, В.Богомолов). Их крепко били. Били за то, что они "сузили" масштаб изображения войны до размеров "пяди земли", батареи, окопа, леска… Писатели-лейтенанты писали не о победах на фронтах, а о поражениях, окружении, отступлении армии, о неумном командовании и растерянности в верхах. За образец писателями этого поколения был взят толстовский принцип изображения войны - "не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой… с развевающимися знамёнами и гарцующими генералами, а … в крови, в страданиях, в смерти". Аналитический дух "Севастопольских рассказов" вошел в отечественную литературу о войне двадцатого века.

"Литература лейтенантов" - лейтенантская проза - сделала картину войны всеохватной: передовая, плен, партизанский край, победные дни 1945 года, тыл… Лейтенантская проза стала необходимым основанием всего накопленного культурного, нравственного, социального опыта людей, прошедших через Великую Отечественную войну и вынесших из неё уроки таких необходимых для существования человека качеств, как надежда, мужество и толерантность, которые помогали воспринимать человечество в целом и каждую личность в отдельности. Лейтенантская проза», войдя в состав «военной прозы», задала главные ориентиры художественных поисков для этого жанра. В «лейтенантской прозе» очень ясно прозвучала тема судьбы и нравственного выбора. На войне, перед лицом постоянно ожидаемой смерти, человек просто вынужден делать свой нравственный выбор: сказать правду или солгать, струсить и предать или же погибнуть, но остаться верным долгу.

Первой в ряду подобных произведений стала повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946). Ее отличала достоверность. В ней отразился дорогой ценой оплаченный опыт офицеров с передовой, безымянных защитников Сталинграда, которые, не жалея себя, сражались за каждый клочок родной земли. Именно эта повесть и стояла у истоков «лейтенантской прозы», более чем на десятилетие опередив последующие за ней «Горячий снег» (1965 - 1969) Ю. Бондарева, «Навеки девятнадцатилетние» (1979) Г. Бакланова, «Убиты под Москвой» (1961) К. Воробьева.

Эта книга была опубликована сразу же после войны в журнале «Знамя» (1946, №8-9) под названием «Сталинград» и лишь позже ей дали название «В окопах Сталинграда». Ее появление заставило растеряться литературную общественность: никому неизвестный автор, простой офицер, повесть написана простым, не возвышенным (в духе «за Родину, товарищи!») стилем, ни слова о партии, всего несколько мелькнувших упоминаний о Сталине. На всевозможных обсуждениях звучали стереотипы: «взгляд из окопа», «автор дальше своего бруствера не видит». Но «В окопах Сталинграда» - книга не только о военных действиях. Она прежде всего о людях, о тех, кто сумел выстоять и победить. В условиях войны, как страшного испытания душевных и физических сил человека, характеры людей проявляются по-разному. На первый взгляд кажется, что писатель не дает оценок происходящему (в самом деле, его герой осторожно дает оценки окружающим его людям, неприязнь и симпатию объясняя только личными причинами, не осуждая и не применяя мораль партийца и коммуниста, что для того времени - удивительная редкость), но сама интонация некрасовского текста расставляет все на свои места.

Юрий Васильевич Бондарев, бывший офицер-артиллерист, воевавший в 1942 - 1944 годах под Сталинградом, на Днепре, в Карпатах. Одно из достоверных произведений, написанных Бондаревым о войне - роман «Горячий снег» о Сталинградской битве, о защитниках Сталинграда, для которых он олицетворял защиту Родины. Его военные произведения пронизаны романтическими сценами. Герои его повестей и романов - мальчики, вместе с совершаемым героизмом ещё успевающие подумать о красоте природы. Например, горько плачет по-мальчишечьи лейтенант Давлатян, считая себя неудачником не потому, что его ранили и ему больно, а оттого, что он мечтал попасть на передовую, хотел подбить танк. В романе Ю. Бондарев попытался развить традиции «лейтенантской прозы» (тем более что она к этому времени переживала определенный кризис). Герои романа гибнут, не дожив, многого не узнав. Но (и это самое важное) они узнали главное: истинную ценность дружбы и любви, каждого мига жизни, прошли проверку на человечность через испытание огнем.

Бондареву уже нельзя приписать тот «взгляд из окопа», в котором обвиняли Некрасова. Герои Бондарева - не только офицеры и рядовые, но и высшие чины - воюют, как в окопах и у орудий, так и чертя стратегические планы на картах. Среди образов Бондарева - как бывший в плену Чибисов, так и Главнокомандующий. Произведение Ю.Бондарева, в сравнении с повестью В.Некрасова, охватывает больше «областей» войны, показывает нам войну во всех ее проявлениях, с разных ракурсов, как «сверху», так и из окопа. При этом Бондарев не разделяет взгляд на войну на «окопный» и «генеральский», смешивая и сталкивая ситуации и сближая образы, заставляя читателя проводить аналогии между генералом и лейтенантом, между рядовым и офицером.


Выводы


Война, прокатившаяся по людям и судьбам, оставила нам неизгладимый след и немалое наследство в литературе. И особняком в военной литературе выделяется проза «лейтенантского поколения». Поколения, чью молодость забрала и безжалостно искалечила война. Поколения, ушедшего на войну детьми, а вернувшегося стариками.

"Литература лейтенантов" показала нам войну во всех ее проявлениях: передовая, плен, партизанский край, победные дни 1945 года, тыл… Лейтенантская проза стала тем самым необходимым основанием всего накопленного культурного, нравственного, социального опыта людей, переживших такое тяжелое событие, как Великая Отечественная Война, и сумевших вынести из неё уроки таких необходимых для существования человека качеств, как надежда, мужество и толерантность, опытом, который было важно, не растеряв ни крупинки, передать следующим поколениям, ради которых они сражались и погибали. Войдя в состав «военной прозы», «литература лейтенантов» задала главные темы художественных поисков для этого жанра.

В «лейтенантской прозе» особенно ясно прозвучала тема судьбы и нравственного выбора. На войне, перед лицом постоянно ожидаемой смерти, человек просто вынужден делать свой нравственный выбор: сказать правду или солгать, струсить и предать или же погибнуть, но остаться верным долгу. И от его выбора зависит, останется ли он человеком или лишь сломанной войной бездушной марионеткой.

«Лейтенантская проза» из всей военной литературы стала наименее агитационной, беспристрастно судя не рядовых и офицеров, не трусов и храбрецов, не патриотов и предателей, даже не советских солдат и немецких, а лишь Человека, как он есть. Ибо на войне человек становится тем, что есть на самом деле, без единого слоя наносной фальши.


Глава 2. Принцип изображения советского солдата в произведении В.Некрасова «В окопах Сталинграда»


.1 Образ главного героя лейтенанта Керженцева


Повествование в повести В.Некрасова ведется от первого лица: это делает ее похожей на дневниковые записи, очерки. Вообще очерк был излюбленной формой писателей военного времени. Описывается почти каждый день пребывания военного инженера лейтенанта Керженцева на фронте. Кроме описаний боев, в повести много воспоминаний героя, его размышлений о пережитом, о том, как изменила его война. Стыд, неловкость испытывает Юрий за то, что он, командир, «не знает, где его взвод, полк, дивизия». А ведь казалось, что самое страшное - отступление под Москвой - уже позади. Но наши войска снова отходят. Юрий чувствует свою вину перед мирными жителями, которых они не могут защитить. Он чувствует свою ответственность за то, что кажется ему самым страшным - «бездеятельность и отсутствие цели».

Война - это трудная работа, это не только бои, но и тяжелый физический труд. Кем только не приходится быть порой бойцу на войне: и столяром, и плотником, и печником. Кроме боевых качеств, на фронте еще ценится умение выжить, приспособиться к условиям.

Кровь, пот, окопы, смерть... К этому, казалось, давно должен был привыкнуть Юрий. Но не может. Нельзя привыкнуть к тому, что смерть все время рядом... Хотя в повести нет трагического тона, но главный герой каждый раз ощущает смерть товарищей как личную трагедию, при этом говоря об этом спокойно и без надрыва. Но это спокойствие - кажущееся, спокойствие мужчины, офицера, держащего себя в руках, несмотря на весь окружающий его ужас.

«…Лазаренко ранен в живот. Я вижу его лицо, ставшее вдруг таким белым, и стиснутые крепкие зубы.

Капут, кажется...- Он пытается улыбнуться. …Он весь напрягается. Хочет приподняться и сразу обмякает. Губа перестает дрожать.

Мы вынимаем из его карманов перочинный ножик, сложенную для курева газету, потертый бумажник, перетянутый красной резинкой. В гимнастерке комсомольский билет и письмо - треугольник с кривыми буквами.

Мы кладем Лазаренко в щель, засыпаем руками, прикрыв плащ-палаткой. Он лежит с согнутыми в коленях ногами, как будто спит. Так всегда спят бойцы в щелях…».

«…Через два часа раненый умер. Его фамилия Фесенко. Я узнаю это из красноармейской книжки…

…Перебираемся в соседний блиндаж, где лежат раненые. Их четыре человека. Один бредит. Он ранен в голову. Говорит о каких-то цинковых корытах, потом зовет кого-то, потом опять о корытах. У него совершенно восковое лицо и глаза все время закрыты. Он, вероятно, тоже умрет.

Убитых мы не закапываем. Мины свистят и рвутся кругом без передышки…».

Главный герой повести Юрий Керженцев, кажется, менее всего подходит для военной жизни. Архитектура, живопись, музыка, книги - вот что интересовало его до войны. Не зря же разведчик Чумак говорит ему: «А я думал, Вы стихи пишете. Вид у Вас такой, поэтический». Но его отношение к Юрию меняется от полного пренебрежения до глубокого уважения и признания его мужества.

Керженцев малоразговорчив, хотя его нельзя назвать замкнутым и не общительным. Он старается найти общий со всеми, он недоумевает над необщительностью и отчужденностью Фарбера. Но при этом мы редко слышим от героя каких-либо пространных рассуждений вслух. В диалогах со второстепенными персонажами главный герой немногословен и краток. Однако его внутренний монолог непрерывен, именно на нем построено все повествование.

Юрий Керженцев рассуждает о природе русского патриотизма, о том самом «русском чуде», о «скрытой теплоте патриотизма», о которой писал еще Л. Толстой, о том, что это сильнее, чем немецкая организованность и танки с черными крестами.

«…спроси его, что такое социализм или родина, он, ей-богу ж, толком не объяснит: слишком для него трудно определяемые словами понятия. Но за эту родину - за меня, Игоря, за товарищей своих по полку, за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае - он будет драться до последнего патрона. А кончатся патроны - кулаками, зубами... вот это и есть русский человек. Сидя в окопах, он будет больше старшину ругать, чем немцев, а дойдет до дела - покажет себя…».

Керженцев не спорит яростно, как Игорь Свидерский, о невозможности победы немецкой армии, но чувствуется его внутреннее несогласие с Георгием Акимовичем, утверждающим, что по всем правилам войны немцы должны победить, скрытое возмущение словами Калужского. Но именно что скрытое и внутреннее - вслух и громко выражать оценку и мнение о чем-либо автор предоставляет второстепенным героям.

Керженцев не кричит о защите Родины, бия себя в грудь, не бросается словами о непобедимости советской армии, но чувствуется, что мысли о вынужденном отступлении терзают его, что беспокойство за судьбу сданных городов не отпускают его.

«…Неужели немец так глубоко вклинился? Воронеж... Если он действительно туда прорвался, положение наше незавидное... А по-видимому, прорвался-таки, иначе не отводили бы нас без боя. Да еще с такого рубежа, как Оскол. А до Дона, кажется, никаких рек на нашем участке нет. Неужели до Дона уходить…».

Мы чувствуем его боль из-за того что пришлось сдать оборону, оставить немцам еще один рубеж, еще одна часть родной земли будет осквернена захватчиками. Его мучает мысль о том, что отступление - бесславное, без боя, без борьбы, без попытки отстоять святое - родную землю. Но приказ - это приказ.

«…Обороны на Осколе более не существует. Все, что вчера еще было живым, стреляющим, ощетинившимся пулеметами и винтовками, что на схеме обозначалось маленькими красными дужками, зигзагами и перекрещивающимися секторами, на что было потрачено тринадцать дней и ночей, вырытое, перекрытое в три или четыре наката, старательно замаскированное травой и ветками,- все это уже никому не нужно. Через несколько дней все это превратится в заплывшее илом жилище лягушек, заполнится черной, вонючей водой, обвалится, весной покроется зеленой, свежей травкой. И только детишки, по колено в воде, будут бродить по тем местам, где стояли когда-то фланкирующего и кинжального действия пулеметы, и собирать заржавленные патроны. Все это мы оставляем без боя, без единого выстрела...».

Взгляд главного героя (автора?) напряженный и изучающий. Специфика условий войны заставляет замечать каждую мелочь, вглядываться в людей, запоминая каждую черту лиц и характеров. Глазами Керженцева мы выхватываем из хаоса войны разрозненные картинки: сколько мин и пулеметов осталось, как застегнут на все пуговицы начштаб Максимов, как вьются оводы над рекой, в небе - немецкие бомбардировщики, в подвале - кошка с котятами, раненная осколком.

Но Керженцев, инженер, выполняя обыденную военную работу (минируя берег, копая окопы), мыслями то и дело переносится к довоенной жизни, к родному городу, к родному дому, перебирая в памяти каждую мелочь, каждую деталь: от киевских каштанов и Крещатика до усов старого кота и бабушкиных пилюлей. Он словно находит спасение в этих воспоминаниях от бесконечных ужасов войны, от нечеловеческой усталости.

«Вспоминается наша улица - бульвар с могучими каштанами; деревья разрослись и образовали свод. Весной они покрываются белыми и розовыми цветами, точно свечками. Осенью дворники жгут листья, а дети набивают полные карманы каштанами. Я тоже когда-то собирал. Мы приносили их домой целыми сотнями. Аккуратненькие, лакированные, они загромождали ящики, всем мешали, и долго еще выметали их из-под шкафов и кроватей. Особенно много их всегда было под большим диваном. Хороший был диван - мягкий, просторный. Я на нем спал. В нем было много клопов, но мы жили дружно, и они меня не трогали. После обеда на нем всегда отдыхала бабушка. Я укрывал ее старым пальто, которое только для этого и служило, и давал в руки чьи-нибудь мемуары или "Анну Каренину". Потом искал очки. Они оказывались в буфете, в ящике с ложками. Когда находил, бабушка уже спала. А старый кот Фракас с обожженными усами жмурился из-под облезшего воротника... Бог ты мой, как все это давно было!.. А может, никогда и не было, только кажется...».

Казалось бы, мелочи, обычные, малолиричные воспоминания, перебирающие обыденные бытовые детали, а сколько тоски и боли! Герой думает о потерянном родном городе, о друзьях - кто-то уже погиб, а о чьей-то судьбе ему неизвестно, остается лишь надеяться на лучшее. И все это сквозь то же упорное, монотонное выполняемое дело - для жизни, для смерти, для войны. А поверх только одна мысль - отступление, отступление. И тяжелое чувство вины. «Тихо. Удивительно тихо. Даже собаки не лают. Никто ничего не подозревает. Спят. А завтра проснутся и увидят немцев. И мы идем молча, точно сознавая вину свою, смотря себе под ноги, не оглядываясь, ни с кем и ни с чем не прощаясь...».

Керженцева мучает мысль о том, что в ходе отступления за ними остаются мирные села, мирные жители. Хоть он и не размышляет о том, как им придется с немцами, но эти мысли висят в воздухе, свербят душу. Глазами героя мы видим лица жителей оставляемой территории, чувствуем его мучительную вину перед ними, вину невольную, но от этого не менее тяжелую. Керженцев чувствует, что как офицер, несет большую ответственность за все происходящее, чувствует вину от того, что находится не на своем месте, не выполняет свой долг перед Родиной, не может ответить в эти испуганные лица хоть что-то обнадеживающее и вынужден опускать глаза и отмахиваться от вопросов.

«…Я не могу смотреть на эти лица, на эти вопросительные, недоумевающие глаза. Что я им отвечу? На воротнике у меня два кубика, на боку пистолет.

Почему же я не там, почему я здесь, почему трясусь на этой скрипучей подводе и на все вопросы только машу рукой? Где мой взвод, мой полк, дивизия? Ведь я же командир...».

Хотя война, и работа, и ответственность офицера и инженера, однако Керженцев внимателен к окружающим его людям: к своему другу Ширяеву и ординарцу Волегову, к инженеру Георгию Акимовичу, к замкнутому, молчаливому Фарберу. Это не какая-то особая душевность героя или сентиментальность. Это суровое бытие войны, сближающее людей, заставляющее приглядываться к ним, быть теплым с близкими - завтра ты можешь это не успеть. Главный герой подчас груб с товарищами, раздражителен и малообщителен, но в душе он испытывает сильную привязанность, нежность к многим из них - не только к своему ординарцу, которого любит как брата, но и к Игорю, тяжело переживая то, что война их разделяет, испытывая страх от мысли, что он может больше никогда не увидеть его; к Ширяеву, которого он уважает как хорошего бойца и умного командира, и просто как веселого товарища, с которым легче делить тяготы войны; к Чумаку, с которым вначале он вступает конфликт, но впоследствии начинает испытывать симпатию, уважая и ценя в нем его задиристость, легкую, ненатужную смелость, его острый язык и умение пошутить в тяжелый момент, даже его взрывную вспыльчивость, от которой сам же вначале не раз страдает.

Однако отчасти в этом и заслуга главного героя. Керженцев - явно интеллектуальный тип человека с тонкой душевной организацией, человека размышляющего. Но при этом, сталкиваясь с людьми менее интеллигентными, менее образованными, он умеет видеть в них что-то лучшее, чего он, возможно, сам лишен: практичность, хозяйственную сметку и безупречную преданность своего ординарца, отчаянную храбрость Седых, дальновидность Пилипенко. И видя в них это, он учится ценить в людях что-то иное, чем то, что ценят люди его круга, его типа.

«…Ведь у меня и раньше были друзья. Много друзей было. Вместе учились, работали, водку пили, спорили об искусстве и прочих высоких материях... Но достаточно ли всего этого? Выпивок, споров, так называемых общих интересов, общей культуры? Вадим Кастрицкий - умный, талантливый, тонкий парень. Мне всегда с ним интересно, многому я у него научился. А вот вытащил бы он меня, раненого, с поля боя? Меня раньше это и не интересовало. А сейчас интересует. А Валега вытащит. Это я знаю... Или Сергей Веледницкий. Пошел бы я с ним в разведку? Не знаю. А с Валегой - хоть на край света. На войне узнаешь людей по-настоящему. Мне теперь это ясно. Она - как лакмусовая бумажка, как проявитель какой-то особенный…».

Но при этом герой не судит других людей, тех, кто, возможно, не «вытащил бы с поля боя». Не судит он и Калужского, во всяком случае, мы не слышим из его уст слов осуждения. Если герой выражает свое недовольство, то делает это через действие, как и положено партийцу, что можно увидеть в эпизоде с разведчиком, снимающим часы с убитого немца. Но и возмутившись этим, восстав, герой постепенно приходит, хоть и не к принятию подобных вещей, то, по крайней мере, к пониманию и неосуждению. И в ситуации с Абросимовым мы почти не слышим слов осуждения, хотя без сомнения осуждение со стороны автора тут есть - он выражает его словами Ширяева и Фарбера, майора Бородина. Единственное реакция Керженцева на недопустимое поведение Абросимова - уход, отстранение.

«В армии не договариваются, а выполняют приказания,- перебивает Абросимов.- Что я вам утром приказал? …И, вдруг опять рассвирепев, машет в воздухе пистолетом.- Шагом марш в атаку! Пристрелю, как трусов! Приказание не выполнять!..

Мне кажется, что он сейчас повалится и забьется в конвульсиях.

Всех командиров вперед! И сами вперед! Покажу я вам, как свою шкуру спасать...

Я больше не могу слушать. Поворачиваюсь и ухожу…».

Попав в горящий Сталинград, Керженцев вдруг ощущает весь груз ответственности, возможно, потому что остался на какое-то время без друзей (не считая своего ординарца), возможно, потому что оказался среди незнакомых людей, многие из которых ждут его офицерского приказа. Но растерявшись поначалу, он приходит в себя - среди боя и смуты, среди сменяющих друг друга кадров войны, как страшных, так и курьезных даже в своем ужасе.

Стычка с Чумаком показывает читателю, чего стоит главный герой не только как командир и боец, но и просто как мужчина, как человек с сильной волей. Разговор с Фарбером окончательно убеждает нас, что герой - человек образованный, интеллигент. Однако интеллигент, умеющий найти общий язык со всеми, понять не только себе подобных, но и людей иного типа, иного склада характера.

Но главный герой у Виктора Некрасова - не идеальный образ непогрешимого русского офицера, или бесстрашного коммуниста «чистые руки - горячее сердце». У него есть свои слабости и человеческие привычки. Он любит лимон, он раздражается, чувствуя себя виноватым перед своим людьми, его самолюбие задевает вызывающее поведение Чумака. Но при всем этом ему чужд снобизм и высокомерие офицера - то, что мы увидим у героев Бондарева. Он не пачкает рук случайной наживой и мародерством (позорными и неизбежными спутниками любой, самой священной войны). Он сдерживает свое самолюбие ради дисциплины в батальоне. Он весь светлый и чистый, но при этом живой, без нимба и прикрас. Керженцев чужд ложного героизма, он признает, если не знает, как можно выполнить задание. Но при этом понимает, что сделать нужно и придется. «И что такое вообще храбрость? Я не верю тем, которые говорят, что не боятся бомбежек. Боятся, только скрыть умеют. А другие - нет. Максимов, помню, говорил как-то: "Людей, ничего не боящихся, нет. Все боятся. Только одни теряют голову от страха, а у других, наоборот, все мобилизуется в такую минуту и мозг работает особенно остро и точно. Это и есть храбрые люди".

Мы видим, как сменяется настроение героя: он то настроен на работу, на деятельность, то предается воспоминаниям, не отрываясь от основного потока войны. А то мы видим, как его одолевает усталость, то, что Борис Слуцкий позже назовет в своем стихотворении «усталая ранняя старость», старость юноши, видевшего слишком много, испытавшего слишком страшное для своего «возраста радости». «Люся спрашивала тогда, люблю ли я Блока. Смешная девочка. Надо было спросить, любил ли я Блока, в прошедшем времени. Да, я его любил. А сейчас я люблю покой. Больше всего люблю покой. Чтоб меня никто не вызывал, когда я спать хочу, не приказывал...». Усталость человека, долгое время живущего тяжелой жизнью, с частыми нервными напряжениями. Если, конечно, можно назвать «тяжелой жизнью» жизнь в аду, которым является любая война. В данном контексте это звучит скорее эвфемизмом.

Что касается образа главного героя в непосредственно батальных сценах, в самой гуще событий войны, то нельзя сказать, что он как-то особенно изменяется или выделяется автором. Вообще эти страницы произведения наиболее «очерковые», если можно так выразиться. Фразы короткие, сухие, рубленые, но выразительные и четкие. Герой делает то, что положено делать на войне - он атакует, он стреляет, он помогает товарищам, его ранят. Но при этом параллельно идет поток сознания. Обостренные чувства отмечают все вокруг: холод, от которого мерзнут пальцы, выстрелы, стоны, серое небо, пули, снег. Кадры и детали мелькают как вокруг, так и в сознании героя, заставляя нас ощущать эту обостренность восприятия во время боя.

Мы не слышим от главного героя жалоб или возмущения во время и после сцен сражения и атак. Однако мы чувствуем его боль и горечь, когда он говорит о погибших и раненных товарищах, о Карнаухове, чье тело остается у немцев - его не забрать и не похоронить. Керженцева ужасает это простота смерти на войну, хотя, казалось бы, он уже давно должен к этому привыкнуть. Но главный герой каждый раз заново ощущает трагедию смерти таких юных, еще ничего, кроме войны не успевших в этой жизни ребят.

«…Всего батальон потерял двадцать шесть человек, почти половину, не считая раненых.

Простые гробы из сосновых необструганных досок. Темнеют три ямы.

Просто как-то это все здесь, на фронте. Был вчера - сегодня нет. А завтра, может, и тебя не будет. И так же глухо будет падать земля на крышку твоего гроба. А может, и гроба не будет, а занесет тебя снегом и будешь лежать, уткнувшись лицом в землю, пока война не кончится.

Три маленьких рыженьких холмика вырастают над Волгой. Три серые ушанки. Три колышка. Салют - сухая, мелкая дробь автомата. Минута молчания. Саперы собирают лопаты, подправляют могилы.

И это все. Мы уходим.

Ни одному из них не было больше двадцати четырех лет…».

С болью Керженцев думает о погибшем Карнаухове, о том, каким он его видел последний раз, о том, что Карнаухов так и не успел прочесть ему свои стихи, о том, что, возможно, Карнаухов предчувствовал свою смерть.

Подобные мысли преследуют каждого на войне, и главный герой не исключение. В мирной жизни нормальный человек избегает мыслей о смерти, живет так, словно в его распоряжении вечность. Иное дело - на войне. Смерть окружает людей, она везде и всюду, и невозможно игнорировать ее присутствие, забыть о ней. Человек на войне остро ощущает свою смертность, понимает, что каждую минуту, каждую секунду он может больше не увидеть своих близких, не успеть улыбнуться им, не успеть выполнить свою задачу. Смерть повсеместна и вездесуща, не спрятаться и не укрыться, да и невозможно - долг воина как раз в обратном.

Керженцев редко размышляет о своей смерти, о том, что возможно, он больше не увидит своих родных, друзей. Но чувствуется, что эти мысли неотступно преследуют его, прорываясь сквозь привычные размышления и воспоминания. Однако главный герой гонит их от себя, понимая, что может поддаться панике, позволить ужасу войны навалиться на разум, погасить его. А этого нельзя допустить - он офицер, он командир, его долг служить примером бойцам, держать голову ясной.

Главный герой как воин и офицер - явно человек действия. Ему нестерпимо быть без дела в общей деятельности войны. Он чувствует себя потерянным, не имея боевой задачи. По тону повествования мы можем ощутить как он напряжен вне военных действий и как собран, сосредоточен, находясь на передовой. Война, сражение - для него не повод отличиться, сделать военную карьеру, получить орден. Война - дело, ради которого он здесь находится, дело, которое он старается выполнить на совесть, и герой невыносимо страдает, когда вынужденно отстранен от него.

«…Да, самое страшное на войне - это не снаряды, не бомбы, ко всему этому можно привыкнуть; самое страшное - это бездеятельность, неопределенность, отсутствие непосредственной цели. Куда страшнее сидеть в щели в открытом поле под бомбежкой, чем идти в атаку. А в щели ведь шансов на смерть куда меньше, чем в атаке. Но в атаке - цель, задача, а в щели только бомбы считаешь, попадет или не попадет…».

В этой устремленности к действию Некрасов вовсе не хочет показать какую-то особенную, необычайную смелость главного героя. Нет, Керженцев открыто признает, если испытывает страх, растерянность, тяжесть груза ответственности командира и офицера. Но это не мучает его, это лишь преодолимые трудности. А бездеятельность пугает его, заставляет испытывать чувство неполноценности и вины.

Главный герой у Виктора Некрасова - наиболее устраненный от какой-либо политики и пропаганды персонаж. Если мы и слышим какие-либо политические рассуждения, то, как правило, от второстепенных героев (Ширяев, Фарбер). Почти все упоминания, могущие быть отнесенными к этой области - либо обычные военные шутки («посадим Гитлера в бочку со вшами и руки свяжем, чтоб чесать не мог»), либо разговоры простых, далеких от политики бойцов (Седых, Лазаренко).

Единственное серьезное упоминание Гитлера - в конце повести, когда герой читает Чумаку речь фюрера о взятии Сталинграда и после размышляет, каким образом пришли к победе советские войска, не будучи подготовлены к войне лучше, чем немецкие, не имея лучших боеприпасов и немецкой организованности. Но и тогда он не дает никакой оценки этому, не говорит о патриотизме и силе духа. Мы слышим только радость от победы, упоение бойца, отстоявшего свою Родину. «…А за теми вот красными развалинами,- только стены как решето остались,- начинались позиции Родимцева - полоска в двести метров шириной. Подумать только - двести метров, каких-нибудь несчастных двести метров! Всю Белоруссию пройти, Украину, Донбасс, калмыцкие степи и не дойти двести метров... Хо-хо!

А Чумак спрашивает почему. Не кто-нибудь, а именно Чумак. …Эх, Чумак, Чумак, матросская твоя душа, ну и глупые же вопросы ты задаешь, и ни черта, ни черта ты не понимаешь. Иди сюда. Иди, иди... Давай обнимемся. Мы оба с тобой выпили немножко. И Валегу давай. Давай, давай... Пей, оруженосец!.. Пей за победу! Видишь, что фашисты с городом сделали... Кирпич, и больше ничего... А мы вот живы. А город... Новый выстроим. Правда, Валега? А немцам капут».

Единственное упоминание Сталина (что так удивило и возмутило литературную общественность того времени) - от второстепенного героя - от второстепенного героя, при этом главный герой не высказывается в ответ никакого связного мнения. И хотя, высказывание о Главнокомандующем - положительное (а какое оно могло еще быть от партийца и сталинградца Некрасова), но как это далеко от «железобетонных» образов Сталина в других произведениях военной прозы, хотя бы у Бондарева.

«…- А все-таки воля у него какая...- говорит Ширяев, не подымая глаз. - Ей-богу...

У кого? - не понимаю я.

У Сталина, конечно. Два таких отступления сдержать. Ты подумай только! В сорок первом и вот теперь. Суметь отогнать от Москвы. И здесь стать. Сколько мы уже стоим? Третий месяц? И немцы ничего не могут сделать со всеми своими "юнкерсами" и "хейнкелями". И это после прорыва, такого прорыва!.. После июльских дней. Каково ему было? Ты как думаешь? Ведь второй год лямку тянем. А главнокомандующему за весь фронт думать надо. Газету и то, вероятно, прочесть не успевает. Ты как думаешь, Керженцев, успевает или нет?

Не знаю. Думаю, все-таки успевает.

Успевает, думаешь? Ой, думаю, не успевает. Тебе хорошо. Сидишь в блиндаже, махорку покуриваешь, а не понравится что, вылезешь, матюком покроешь, ну иногда там пистолетом пригрозишь... Да и всех наперечет знаешь,- и каждый бугорок, каждую кочку сам лично облазишь. А у него что? Карта? А на ней флажки. Иди разберись. И в памяти все удержи - где наступают, где стоят, где отступают. "Нет, не завидую я ему. Нисколечко не завидую...".

И хотя главный герой не любит упоминаний о важности выполняемой им и его бойцами задачей, чувствуется, что он хорошо это понимает, и, посмеиваясь над Ипполитом Астафьевым с его «исторической миссией», Керженцев в душе признает частичную его правоту. Война будто бы соединяет советских солдат, оставшихся наедине со смертью, с остальным миром, так же воюющим с фашизмом», как и они, здесь, на Сталинградской земле.

«…Авиация союзников совершила небольшие налеты на Лаэ, Саламауа, Буа на Новой Гвинее и на остров Тимор. Бои с японцами в секторе Оуэн-Стэнли стали несколько более интенсивными. В Монровию, столицу Либерии, прибыли американские войска.. А здесь, на глубине четырнадцати метров, в полутора километрах от передовой, о которой говорит сейчас весь мир, я чувствую себя так уютно…»

Подводя итог, можно сказать, что образ лейтенанта Керженцева в повести - это образ не бойца и не коммуниста как таковых. Это образ прежде всего Человека. Человека, такого же, как все, не лучше и не хуже. Человека, имеющего семью, родных, друзей, курящего, имеющего предпочтения в еде, знающего немецкий, любящего музыку Чайковского и читающего поэзию, самолюбивого, но сдержанного, молчаливого, но проницательного. Все эти мелкие детали делают образ главного героя человечным, а не агитационно-патриотичным. Но при всем том этот «обычный» человек, там, в горящем Сталинграде, сотворил Подвиг. Подвиг ради жизни на земле.


2.2 Типичное и неожиданное в изображении советских солдат на примере образов второстепенных героев


Типичного в изображении советского солдата в произведении В.Некрасова мало. Да и как могло быть иначе, ведь «В окопах Сталинграда» стало «первой ласточкой» в прозе «поколения лейтенантов». Некрасов первым увел изображение войны от политики и агитации, и простым, четким языком военного рассказал - просто то, что было с ним и его товарищами, предоставив судить и оценивать читателю. В повести «В окопах Сталинграда» не чувствуется надрыва и боли, свойственным произведениям Васильева, Бакланова и даже (пусть не столь сильно) Бондарева. Но писал-то человек, воевавший на одной из самых страшных передовых, участвовавший в боях, где вершилась история! Тем не менее, осознание этого хоть и есть у Некрасова, но он не делает акцент на этом.

Повесть больше всего похожа на дневниковые записи, и второстепенные персонажи порой кажутся более ярким, чем главный герой - ведь мы видим их его глазами, его напряженным взглядом человека на войне, взглядом, ухватывающим каждую деталь. Второстепенные персонажи обрисованы как внешне, так и с познанием их характеров. При этом автор рассказывает о них тепло и с нежностью, либо с легкой неприязнью и насмешкой, но всегда очень человечно. Сильно чувствуется автобиографичность, тот факт, что эти образы не просто литературные персонажи - это люди, которых писатель любил или знал.

Самые яркие образы среди второстепенных персонажей - это ординарец Волегов и друг Керженцева Игорь Свидерский. Менее яркие, но все же запоминающиеся - комбат Ширяев, разведчик Чумак, начальник штаба Абросимов, командиры рот Фарбер и Карнаухов. Впрочем, все персонажи в произведении, даже эпизодичные, обрисованы коротко, но ярко и четко, что, видимо, объясняется ранее упоминавшимся нами феноменом взгляда человека на войне, взгляда, ухватывающего каждую мелочь.

Образ Игоря Свидерского, друга главного героя, сразу же вызывает симпатию у читателя. Это интеллигентный парень, дипломант художественного института, и чувствуется, что возмужал он только на войне. Но в нем нет ни капли слабины или томности, которую невольно ожидаешь от первоначального впечатления обрисованного образа. Он ярый патриот, горячо защищающий Родину не только с оружием в руках, но и в спорах, готовый кинуться на каждого, кто посмеет усомниться в победе советских войск. Он резко и грубо обрывает Калужского, говорящего, что, возможно, вскоре, немцы победят, и мы видим, что он горд, вспыльчив, склонен к максимализму, и - вместе с тем - как он горячо любит Родину, не может смириться даже с предположением, что захватчики могут победить. «…Игорь подымает вдруг голову. Похудевшее, небритое лицо его стало каким-то бурым под слоем загара и пыли…

Знаешь, чего сейчас мне больше всего хочется, Калужский?

Вареников со сметаной, что ли? - смеется Калужский.

Нет, не вареников... А в морду тебе дать. Вот так вот размахнуться и

дать по твоей самодовольной роже... Понял теперь? …Командир тоже называется... Я вот места себе найти не могу от всего этого. А ты - "мы еще можем пригодиться родине". Да на кой ляд такое дерьмо, как ты, нужно родине!..»

В целом образ Игоря Свидерского светлый и ясный. Веселый, общительный, самолюбивый, неравнодушный к женской красоте, он словно менее «военный», что ли, по сравнению с другими героями повести.

Но при этом он сильнее Керженцева переживает их вынужденную бездеятельность, отступление войск. К войне он относится, в отличие от главного героя, не как к тяжелой работе, которую необходимо выполнить и выполнить хорошо, а как к личной драме, личной своей обиде от немцев, которые задолжали ему бой чести. Он словно носит войну в себе, не забывая о ней ни на минуту, в контраст Керженцеву, который на войне лишь телом и разумом, сердцем же весь в довоенной мирной жизни.

Образ ординарца Волегова, Валеги - самый яркий и самый лиричный из второстепенных персонажей в повести. Автор изображает его с нескрываемой нежностью, с братским, даже в чем-то отцовским, чувством. Главный герой не раз и не два восхищается жизненной хваткой и сметкой своего ординарца, его предусмотрительной заботой о Керженцеве, его ненавязчивой преданностью, его спокойным мужеством. «…У Валеги характер диктатора, и спорить с ним немыслимо. А вообще это замечательный паренек. Он никогда ничего не спрашивает и ни одной минуты не сидит без дела…».

Но не только восхищение испытывает Керженцев к своему ординарцу. Юный, но не по годам умный и сметливый, смелый Валега дорог Керженцеву как брат.

Однако хотя Керженцев относится к своему ординарцу, как к не по годам разумному младшему брату, ординарец к нему относится как заботливая нянька к непослушному, но любимому малышу. Чувство братской любви связывает этих двух героев. Человеку необходимо любить, чтобы чувствовать себя живым, и это вдвойне относится к человеку на войне. Там, где смерть тебя подстерегает со всех сторон, любовь вдвойне ценнее и нужнее. Валега не только заботливо опекает Керженцева, но и предан ему всей душой, по-детски ревнует его к Седых, готов рисковать жизнью ради Керженцева, при этом считает, что не более чем выполнение его долга перед лейтенантом. И Керженцев платит ему взаимностью, хотя не отдает себе отчета, в том насколько ординарец ему дорог.

«..Привык я к тебе, лопоухому, чертовски привык... Нет, не привык. Это не привычка, это что-то другое, гораздо большее. Я никогда не думал об этом. Просто не было времени…».

Насколько ординарец чувствует себя ответственным за иной раз непрактичного, забывчивого и рассеянного своего лейтенанта, настолько и Керженцев чувствует свою ответственность за него, считая, что взял на себя ее в тот момент, когда попросил Валегу разделить его судьбу на войне, стать его ординарцем.

Не раз Керженцев думает о возможной смерти товарищей, друзей, но не позволяет себе даже думать о том, что Валега, его такой родной, юный, но не по годам взрослый ординарец может погибнуть. А ведь это война, где все может случиться и в любой момент. Тем более что рисковать своей жизнью ради Керженцева Валега считает чем-то самим собой разумеющимся. Это единственный раз, когда Керженцев упоминает о такой возможности - в разговоре со своим другом Игорем:

«…А с ребятами что делать будем?

С какими? С Валегой и Седых?

Их ведь надо на пересыльный отправлять.

Ни на какой пересыльный не пойдут. Мы сами с тобой сдадим повозку и лошадей. А их я не отдам. Я с Валегой девять месяцев воюю. И до конца войны будем вместе, пока не убьет кого-нибудь…».

Похожие отношения офицер - ординарец можно увидеть в романе Владимова «Генерал и его армия», но у В.Некрасова эта дружба-служба изображена лучше, ярче, без истового поклонения как у Владимова, что объясняется как спецификой героев (персонажи Некрасова моложе, ближе друг к другу по возрасту и чину, чем у Владимова) так и разницей эпох, в которые жили авторы, писавшие об одной и той же страшной войне.

Валега не только преданный ординарец, он и храбрый солдат, расторопный, умный, флегматичный, выполняющий свой долг перед Родиной, как что-то само собой разумеющееся. Уважение - вот что вызывает это образ у читателя с первых же строк. Ум, сметливость, заботливая опека «своего» лейтенанта делают этот образ таким зрелым, что с трудом верится, что герою всего восемнадцать лет.

В каком-то смысле называть образ Валеги второстепенным будет не совсем точно. Своей цельностью, приземленностью и в то же время поэтичностью, он дополняет и оттеняет образ главного героя. Офицер, интеллигент, инженер, образованный Керженцев и - ординарец, рабочий, неграмотный Валега. И в то же время - непрактичный, порой растерянный, подчас страшащийся ответственности, подчас сомневающийся в себе лейтенант и - сметливый, хозяйственный, безоговорочно преданный, расторопный Валега. Эти образы построены на контрасте, но не противопоставляются, а дополняют друг друга и дополняют удачно.

С Ширяевым мы сталкиваемся с первых же страниц произведения, но до самого конца повести образ будет дополняться все новыми и новыми чертами. Автор сразу же набрасывает четкий внешний портрет: «лихой, с золотым чубом и в залихватски сдвинутой на левую бровь пилотке... В полку у нас его называют Кузьма Крючков». Казалось бы, сразу же такая типичная характеристика - лихой комбат, веселый и ладный. Но перелистнув несколько страниц, мы видим и другую сторону - Ширяев не зря комбат, он строгий и резкий командир, и это неожиданно в нем даже для автора, выражающее свое удивление устами главного героя. «…Ширяев слушает молча, плотно сжав губы. Смотрит куда-то в сторону. Не вставая и не глядя на командиров рот, говорит медленно, почти без выражения:

Если потеряется еще хоть один человек - расстреляю из этого вот пистолета.- Он хлопает себя по кобуре.- Понятно? …Глаза у него узкие и колючие. Я никогда не видал его таким…».

Позже мы увидим Ширяева в бою, отважным бойцом и умным стратегом, имеющим понятие о дисциплине. И в то же время он - легкий, веселый собеседник, умеющий посмеяться с товарищами не хуже, чем умеющий отдавать приказы и подчиняться им. Образ Ширяева - самый светлый и оптимистичный в повести.

Не менее яркий и запоминающийся образ - разведчик Чумак. При первом появлении в произведении у него происходит столкновение с главным героем, и первое впечатление, что создается у читателя - отрицательный персонаж, мародер и нарушитель дисциплины. Но всегда необходимо помнить, что у В.Некрасова нет отрицательных персонажей как таковых. А образ Чумака постепенно вырисовывается все ясней и четче, и предстает уже в ином свете. При этом отрицательные черты, замеченные вначале, никуда не деваются - Чумак действительно задира и грубиян, неохотно подчиняющийся военной дисциплине, он действительно не брезгует мародерством. Но он честный и щедрый по отношению к своим товарищам парень, отважный и дерзкий, и уважает смелость в людях. Хулиган и задира в довоенной жизни, он и на войне остается таким. Однако под прессом войны он меняется, как и другие, мягчеет душой (как это ни странно), начинает понимать ценность истинной дружбы.

Хоть подчиненный из Чумака неважный, однако командир своим разведчикам он образцовый: знает каждого из своих людей как свои пять пальцев, готов при необходимости отдать жизнь за каждого из них, и не задумываясь, вступается за них перед начальством, из-за чего и происходит их с Керженцевым столкновение. Нежность и сентиментальность проступает в образе Чумака, когда говорит о своих разведчиках, и грубый, порой развязный Чумак, вначале производящий впечатление опасного и неуправляемого человека, предстает перед нами уже в другом свете. «…Понимаешь, до войны для меня ребята были, ну, как бы это сказать, ну, чтобы пить не скучно одному было. А сейчас... Вот есть у меня разведчик один. Да ты его знаешь, комбат, тот самый, из-за которого мы с тобой поругались вроде. Так я за него, знаешь, зубами горло перегрызу. Или Гельман - еврей. Куда хочешь посылай, все сделает.

Он прерывает себя на полуслове и, круто повернувшись, выходит из блиндажа…».

При всех своих недостатках, Чумак - человек беспрецедентного мужества, ни в чем не уступающий главному герою. Даже перед самим лицом смерти, когда герои уверены, что им не вырваться из окружения, Чумак не проявляет ни капли трусости или слабости.

«…Он смотрит мне прямо в глаза. Я вижу в его зрачках свое собственное изображение.

Не уйдем, лейтенант? - Губы его почти не шевелятся. Они сухие и совсем белые.

Нет! - говорю я.

Он протягивает руку. Я жму ее. Изо всех сил жму…».

Особняком в повести предстает образ начштаба Абросимова. Абросимова до сцены с атакой мы видим лишь мельком. Только оценка Лисагора дополняет первое мимолетное впечатление Керженцева. Но после ошибки, допущенной им в атаке, нарушения приказа и превышения власти, что на войне может привести (и приводит) к пагубным последствиям, у читателя может сложиться отрицательное мнение об этом образе, что будет так же неверно, как и в случае с Чумаком.

Пусть впечатление от этого образа и не сглаживается последующими положительными характеристиками, но и однозначным подлецом В.Некрасов его не делает. Понятно, ведь в его поведении нет злого умысла или осознанного желания смерти своим бойцам. Жажда победы, пьяное бешенство боя, собственная опасная несдержанность, и (что уж греха таить) осознание своей власти, права отдавать приказы - вот что толкает Абросимова, заставляет сделать ту непоправимую ошибку. Но все же это не Зло. И автор не судит сурово Абросимова, как не судит его и главный герой. И все же бросает ему жесткий упрек устами Фарбера.

Образ Фарбера, на наш взгляд, один из самых интересных среди образов второстепенных персонажей. Поначалу он обрисован лишь с первого впечатления главного героя, обрисован достаточно четко и резко: «Я до сих пор не могу раскусить его. Впечатление такое, будто ничто на свете его не интересует. Долговязый, сутуловатый, правое плечо выше левого, болезненно бледный, как большинство рыжих людей, и страшно близорукий, он почти ни с кем не разговаривает. До войны он был аспирантом математического факультета Московского университета. Несколько раз я пытался завести с ним разговор о прошлом, о настоящем, о будущем, старался расшевелить его, возбудить какими-нибудь воспоминаниями. Он рассеянно слушает, иногда односложно отвечает, но дальше этого не идет. Все как-то проходит мимо, обтекает его, не за что зацепиться. Чувство любопытства, так же как и чувство страха, у него просто атрофировано…».

Непривлекательный на первый взгляд образ, тем не менее, с самого начала вызывает интерес - настолько разительно он отличается от образов других персонажей, даже от главного героя, наиболее близкому ему по типу и по духу.

Позже мы увидим этот образ еще четче, когда он раскроется в сцене разговора с Керженцевым и сцене суда над Абросимовым. Образ человека думающего, постоянно погруженного в свой внутренний мир, в свои мысли, человека, склонного к самоанализу и даже к самоосуждению (процесс, вызванный условиями войны) - вот каким В.Некрасов изображает Фарбера. Однако при всей какой-то почти расслабляющей интеллигентности, некой отрешенности, в глазах других офицеров, граничащей с расхлябанностью, этому образу не откажешь в обаянии. Фарбер неоспоримо смел, как военной отвагой, так и личной духовной храбростью, но при этом сам себя считает почти трусом. Он хороший командир, но считает себя малополезным и никчемным в военной деле человеком.

В разговоре с Керженцевым Фарбер открывается нам как на редкость умный, с высоким интеллектом, глубоко мыслящий человек, который, однако, мучается сознанием своей неполноценности, бесполезности (что совершенно необоснованно, так как в «батальных» сценах Фарбер предстает перед нами как ответственный командир, знающий свое дело). Он склонен сравнивать себя с другими людьми, и сравнение это он делает не в свою пользу, несмотря на очевидное свое превосходство в интеллекте и образовании. Он корит себя (совершенно на наш взгляд, необоснованно) за то, что мало занимался военным делом, целиком посвящая себя науке. «…кто во всем этом виноват? Кто виноват?... Я сам виноват. Мне просто было до войны неинтересно заниматься военным делом. На лагерные сборы смотрел как на необходимую - так уже заведено, ничего не поделаешь,- но крайне неприятную повинность. Именно повинность. Это, видите ли, не мое призвание. Мое дело, мол, математика и тому подобное. Наука...».

Фарбер горько упрекает себя, считая, что таким поведением он наносил, а возможно, и продолжает наносить вред делу Победы. Он тяжело переживает свою замкнутость, отчужденность от других людей, свою неприспобленность интеллигента. И сравнивая себя с ладным, все умеющим, открытым и обаятельным Ширяев, Фарбер острее чувствует свою неполноценность.

Однако в беседе с Кереженцевым, Фарбер приоткрывается перед ним, видимо, устав от постоянного душевного одиночества, растревоженный вопросами Ширяева. И этот разговор идет на пользу обоим героям - между ними протягивается ниточка понимания.

Не менее ярки и другие, не столь важные, даже эпизодичные образы: жизнерадостного Седых, безупречного Максимова, поэтичного и скромного Карнаухова и других.


Выводы


Таким образом, мы выяснили один из главных принципов изображения людей на войне в произведении В.Некрасова - не судить. Некрасов в своей повести не осуждает никого, но и не оправдывает. Он лишь беспристрастно показывает образы и события войны, изредка давая неназойливую оценку устами главного героя, тем не менее, незаметно подчеркивая, что эта оценка - вовсе не истина в последней инстанции, и не обязана приниматься читателем. Морали как таковой, в повести почти. Некрасов, как и Бондарев, предоставляет читателю самому делать выводы и расставлять акценты.

Героев В.Некрасова лишь условно можно разбить на положительные и отрицательные. Никого Некрасов не показывает «черным» подлецом, намеренно несущим гибель, совершающим предательство. Никого не изображает этаким образцом советского солдата, «без страха и упрека» идущего на подвиг.

Образы в повести живые, человечные. Герои боятся, совершают ошибки, имеют личные неприязни и симпатии. Но их личные человеческие качества почти никак не отражаются на их боеспособности (не считая эпизода с Абросимовым). Порой даже кажется, что война сама по себе, а люди сами по себе. Это происходит от того, что о самих военных событиях и заданиях В.Некрасов рассказывает как бы мимоходом, между делом, не заостряя внимания читателя, говоря о смертях и сражениях спокойным обыденным тоном, смешивая страшные события с курьезными и бытовыми.

А вот образы своих героев В.Некрасов выписывает очень внимательно. Каждый, даже самый эпизодический герой, даже набросанный мельком, видится ясно и четко, не менее ярко, чем герой главный. Эта яркость образов, присущая многим произведениям «лейтенантской прозы», происходит, как мы уже выше упоминали, из особенно усиленных реакций человека на войне.


Глава 3. Принцип изображения советского солдата в произведении Ю.Бондарева «Горячий снег»


.1 Принцип изображения советского солдата у Ю.Бондарева: от генерала до лейтенанта


Диалектика души, величайшее художественное открытие Льва Толстого, плодотворно разрабатываемое последующими поколениями писателей, не предполагала анализа характеров в отъединенности от окружающей среды и ее воздействий. Напротив, только обстоятельства, в которые поставлен жизнью человек, вызывали в нем движение к духовности.

Возникало взаимодействие объективного и субъективного, наиболее благоприятное для индивидуализации персонажей, с одной стороны, и для соединения в общее целое всех разрозненных и разнонаправленных элементов художественной структуры - с другой. Развертывалась своего рода цепная реакция, в которую вовлекались все без исключения лица, детали внешнего и внутреннего мира. Сверхзадача писателя получала импульс для самосильного воплощения в действии.

В диалектике характеров и обстоятельств открывается главный принцип художественной типизации в творчестве Юрия Бондарева: коллизия характеров служит средством сцепления особенного и общего. Источником движения при этом становится единство и борьба противоположностей, а результатом - качественное преобразование индивидуальности.

Этот революционно-преобразующий психологический процесс протекает у Бондарева в каждом отдельном случае по-своему.

Человек, вполне уже сложившийся и достаточно определенный, оставаясь самим собою, мог при этом открыться с неведомой и непредполагаемой полнотой, как это было с Бессоновым. В трагическую минуту он обнаружил такую, казалось бы, не свойственную ему сторону характера, которая как раз и была необходима для постижения его истинной глубины. Оказалось, что Бессонов - человек, которому не чужды естественные человеческие переживания и душа его не защищена от сострадания, что он вовсе не «железный» генерал со стальными нервами, закалившимися от войны и права распоряжаться чужими жизнями, а такой же человек, как все, тяжело переживающий смерть Веснина, даже не бывшего его близким другом.

Как обычный человек, не чуждый слабостям, Бессонов открывается, находясь в лоне семьи, провожая на войну любимого сына. И характерно, что Веснин и еще немногие видят и понимают эту внутреннюю, глубоко скрытую уязвимость Бессонова, и стараются скрыть от него горестную правду о его сыне не только для того, чтобы ему иметь светлой голову во время боя, но и для того, чтобы не надломить хрупкий стержень его души, держащийся только ради понимания того, что он, Бессонов, необходим сейчас Родине, необходим в этой войне здесь и сейчас.

Или по-другому: характер, не совсем еще определившийся, но по своему ясный, стремительно и резко обретал нравственно-психологическую монолитность. Так случилось с Кузнецовым, повзрослевшим на двадцать лет в ходе трагического, скачкообразного познавания мира, потерявшим свою юношескую мягкость и ломкость, почерствевший и ожесточившийся, но не душой, а характером, приобретя в этом стремительном, анормальном взрослении одновременно и силу, и слабость.

Часто характеры, с виду понятные, неожиданно менялись, становились сильнее или наоборот надламывались. Слетели внешняя, напускная бесшабашность и безответственность с Уханова; Дроздовский, выглядевший таким прямым и прочным, как тугая струна, надорвался, сдал. Обстоятельства между жизнью и смертью не терпели ничего фальшивого, иллюзорного, искусственного. Война испытывала каждого, молола своим жерновом, жевала, выплевывая уже иного человека - или закаленного воина, или сломанного и потерянного.

Потому-то, пройдя сквозь одни и те же испытания, Уханов и Дроздовский, сбросившие внешнюю мишуру, открылись по-разному, соответственно своей истинной сущности. Уханов не потеряв своей резкости и смелости, скинул с себя маску удалой бесшабашности и развязности. Дроздовский, растеряв всю свою показную подтянутость, открылся слабым и безвольным, к тому же стратегически неграмотным командиром.

При кажущейся аналогии нельзя не уловить коренного различия в поведении Дроздовского и Бессонова. Все здесь прямо противоположно и с точки зрения военной целесообразности, и с точки зрения человечности. Оба они видели свою задачу в сохранении командирской твердости и дистанции. Но Бессонов пережил душевное потрясение, когда эта его предопределенная его положением дистанция уничтожилась, соединив его с людьми, чьей жизнью он распоряжался.

В этом смысле командарм как бы сделает шаг в сторону людей типа Деева, который открыто и жарко любит своих разведчиков, пехотинцев, артиллеристов. Бессонов не уподобится Дееву, но поймет и оценит его не только как отличного командира дивизии, но и прекрасной души человека.

Дистанция же, отделяющая Дроздовского от артиллеристов батареи, - придуманная, нарочитая, лишенная смысла. И за свою душевную глухоту Дроздовский горько заплатит. Стоя в стороне, он лишился силы и доверия своих бойцов и подчиненных ему офицеров. Стена отчуждения, которой он себя окружил, вскоре будет выстроена и со стороны бойцов, осудивших своего командира за бездушие и жестокую опрометчивость, с которой он посылает на верную, а главное - бесполезную смерть Сергуненкова. Конечно, потери на войне неизбежны, и командиру часто приходится принимать жестокие решения, распоряжаться чужой жизнью и смертью.

Но это оправданно лишь в том случае, если подобные вещи случаются не напрасны, если это необходимо для победы, для обороны, для конечного результата сражения. В противном случае же - это преступная халатность если даже исключить сантименты, факт жизни и смерти человека, остается небрежность по отношению к человеку, как военной единицы, решающей возможный исход сражения. Единицы, бойцы, пары рук у орудия - как это не назови, но бросаться зря этим нельзя.

И ошибка Дроздовского не в том, что он посылает на смерть человека - это право командира в страшных условиях войны, а в том, что он неправильно оценивает ситуацию, неверно рассчитывает шансы на успех предприятия, и из-за его ошибки Сергуненков гибнет зря. Именно это не может простить ему автор, в то время как главный герой не руководствуется разумными доводами, а просто ненавидит в Дроздовском бездушие и жестокость.

Бондарев не торопится подсказывать читателю искомое решение, заставляя самостоятельно вглядываться в характеры персонажей и побудительные мотивы их действий. Никогда не пользуется Бондарев приемом авторских отступлений. Таким образом, мы вовлекаемся в движение повествования, становясь не просто свидетелями, но и своего рода соучастниками изображенных событий и судеб. Благодаря этому нам становится яснее диалектика характеров и обстоятельств, их внутренняя логика и закономерность, мы пробиваемся к познанию внутренней борьбы характеров. Даже таких, казалось бы монолитных, как Бессонов.

Когда танковые немецкие части прорвали первую линию обороны и вышли на южный берег Мышковой, ситуация повернулась так, что если бы оборона была прорвана на всю ее глубину, успех ноябрьского наступления был бы сведен на нет, все пришлось бы начинать заново, подорвался бы боевой дух, поддерживающий армию. И Бессонов командует, «словно свинцово вбивая взглядом каждое слово: - Полкам драться в любых обстоятельствах. До последнего снаряда. До последнего патрона.... Без моего личного приказа ни шагу назад! Отходить права не даю! Это прошу помнить ежесекундно!». Командарм не хотел успокаивать или обманывать себя и своих подчиненных. Он шел на высоту к Дееву с уже обдуманным и твердым решением, представляя, чего будет стоить выполнение его приказа, какие потери понесут полки. И все-таки шел, понимая, что это его долг и крест.

Жестокость и жалость как разные проблемы гуманизма в годы Отечественной войны не раз вставали перед командирами различных рангов и положения. Выбор требует от командира, принимающего жестокое решение, высочайшего чувства ответственности, силы духа и ясного понимания цели.

Бессонов бросает навстречу немецких танкам полки и бригады, ясно отдавая себе отчет в неизбежности больших потерь. Но не отступает от принятого решения ни на шаг, потому что думает о том же, о чем думал Веснин: «… иначе к черту надежды на поворот в войне, иначе опять все сначала».

При этом командарм ведет себя как лично храбрый человек, готовый разделить общую участь. Он не покидает НП дивизии, даже когда командующий фронтом пришлет за ним полковника Осина с предложением вывести командарма из боя. Он остается на переднем крае, рискуя своей жизнью в такой же мере, в какой рискуют люди, выполняющие его приказ.

По видимости ситуация и поступки Бессонова и Дроздовского могут показаться в чем-то сходными: и тот, другой, выполняя задачу, проявляют непреклонность граничащую с жестокостью. Но это только видимость. По сути же поведение Дроздовского во всем противоположного бессоновскому и представляет собой акт бессмысленной жестокости. Бессонов находит себя в единении с другими - с теми, кто в силу своего положения был бесконечно удален от командарма и по его приказу бился до последнего во имя общей цели. Дроздовский переживает трагедию отчужденности от тех, с кем так близко свела его жизнь, не только с подчиненными, но и с товарищами, отчужденность, которую он сам и создал, соблюдая свою надуманную «дистанцию командира».

Подобно Бессонову, но по иным мотивам - эгоистическим и тщеславным, Дроздовский устанавливает дистанцию, отделяющую его от товарищей по батарее. Свой командирский долг он превратил в догму, в абстрактное понятие, лишенное самого главного - гуманистического долга. И это обернется против него самого: Дроздовский надломится под тяжестью своей отчужденности от людей, неразделимости своего одиночества.

И автор показывает нам это в финале повествования, сводя, сближая образы, и не только Бессонова с Кузнецовым, подчеркивая их сходство, проявившееся сейчас, после победного боя, но и Бессонова с Кузнецовым, подчеркивая их различие, тоже проступившее ясно только к финалу, но уже назревавшее. Мы видим, как Дроздовский отстранен от своих оставшихся в живых бойцов, как дистанция, которую он так заботливо соблюдал для лучшего

Сложноразвитая система художественных образов и конфликтов в военной прозе Юрия Бондарева подчинена разработке и анализу характеров, их внутренним коллизиям, обусловленным обстоятельствами военной жизни.

Сражение на реке Мышковой, создавая общие для всех обстоятельства, стимулировало одновременно и драматизм индивидуальной психологии, и разностороннее развитие богато выраженного морально-этического содержания «Горячего снега».

Единство и борьба таких тесно сплетенных на войне противоположностей, как жизнь и смерть, бесстрашие и малодушие, становилось почвой для качественного обновления характеров главных героев - людей во всех отношениях различных и в силу этого различия как бы поляризирующих два источника драматического развития фабулы.

Один из ее полюсов - это Ставка, командующий армией, определяющие задачи глобального масштаба, предрешающие дальнейшую судьбу войны; другой - артиллерийская батарея, практически выполняющая эту общую задачу на своем огневом рубеже, батарея, которой командуют совсем юные лейтенанты.

И генералы, и лейтенанты представлены в романе как живые характеры, со своей системой жизненных представлений, связей и чувств. Вначале мы еще не очень ясно представляем, что получится из молодых героев романа, как сложится их судьба и как развернутся их характеры в трагических обстоятельствах, так же как не можем предугадать, как отразится достижении поставленной цели на душевной диалектике и поступках командующего армией. Но уже на первых страницах видим каждого из героев отчетливо и динамически-перспективно. Правда характеров является основным условием нашего доверия к дальнейшему развитию событий.

Бессонов охарактеризован очень скупо и на первый взгляд однокрасочно. Он молчалив, замкнут, резок, требователен. Глубина и сложность его душевного склада откроются только в трагически ошеломляющей тишине бывшего переднего края, не позволившей на этот раз сдержать поток чувств, идущих из самого сердца. Однако и раньше мы можем видеть намеки на то, что командарм - не просто застывший в своем мундире генерал, обнаруживающий какие-то чувства лишь за разрабатыванием стратегии боя.

Именно за ходом мыслей Бессонова и Кузнецова (и изредка Веснина) мы можем следить на протяжении повествования, все остальные герои выражают свои мысли в основном вербально. У Бессонова же и Кузнецова процесс мышления непрерывен, даже в горячке боя - как у Бессонова в НП, так и у Кузнецова на передовой. При этом Бондарев часто пользуется выражениями типа «мысль не выходила», «кружилось в голове» «в голове мелькнуло». Он словно пытается передать особенность мышления человека на войне, в сражении.

Мы замечаем это уже в эпизоде с танкистом, в горячке боя поддавшимся страху смерти и совершившим военное преступление. Одним приказом Бессонов почти обрывает его жизнь, чтобы не заразить паникой войска, но заметив его молодость, прислушавшись к словам Веснина, дает ему шанс искупить свою вину, вспоминая при этом своего сына, пропавшего без вести, возможно, находящегося в плену.

Бессонов - жесткий, резкий командир, склонный к твердым решениям, но порой он сам страдает от своей жесткости, страдает от того, что его считают жестоким. Он думает с горечью, что его, наверное, считают излишне жестким, несправедливым, в чем нет его вины - ведь война, ее ужас, ее непреклонные требования заставляют быть подчас жестоким, обрекать людей на смерть, требовать от них того же самопожертвования и несгибаемости, какой война требует от него самого.

Однако, даже испытывая горечь от уверенности в том, что его считают «бездушным», хладнокровным генералом, он упрекает мысленно своих подчиненных в том же - в сокрытии истинных чувств, в подобострастии перед вышестоящим, в желании показать перед ним свое мнимое бесстрашие. Мнимое не потому, что Бессонов считает своих соратников трусами, а потому, что по его мнению они проявляют показное чувство храбрости в ненужный момент, делая его бесполезным. «Бессонов смотрел из-под век в одну точку перед собой…и странная, раздражающая мысль не выходила у него из головы: «Почему нередко хотим выглядеть в неестественном свете глупого бесстрашия, пускаем пыль в глаза? Почему скрываем нормальное, человеческое? Что они думают обо мне? Машина власти без сердца и нервов? От моего мнения зависит военное счастье каждого и даже опасность смерти не может нас уравнять? Так они думают обо мне или не так…»

Кузнецов, напротив, по-юношески открыт, порывист, доверчив, искренен той естественной и подкупающей искренностью, какая свойственна только очень молодым и очень добрым людям. Он застенчив и самолюбив, и часто страдает от своей неуверенности и неопытности, от того, что ему, такому юному, приходится командовать людьми старше и опытнее его. К своему офицерскому положению он еще не привык, и «поминутно помня о двух новых кубиках в его петлицах, сразу обременивших его ответственностью, все же каждый раз чувствует свою неуверенность», разговаривая с солдатами старше его годами и опытом.

Во взводе это уже поняли и потому относятся к Кузнецову хорошо и доверчиво, но без положенного чинопочитания. Увидев его утром на маленькой степной станции перед опустевшим вагоном «солдаты, не переставая толкаться, притоптывать валенками, не вытянулись в уставном приветствии («Привыкли, черти!» - подумал Кузнецов), лишь прекратили на минуту разговоры». Было в нем, как видно, что еще очень домашнее, не военное, вроде «школьного голоса», каким подавал команды его лучший друг, командир второго взвода Гога Давлатян, чей образ еще более детский и «домашний», чем образ Кузнецова. Образ Давлатяна оттеняет Кузнецова, делая его менее «домашним», более зрелым, так же как образ мягкого, человечного Веснина оттеняет образ Бессонова, но не только выделяя его жесткость и непреклонность, а и наоборот - открывая другую сторону души генерала, особенно после гибели Веснина, в которой Бессонов невольно и безосновательно винит себя, горько жалея, что не позволил себе впустить в душу чувство дружбы и привязанности к человеку, который (как Бессонов сейчас осознает) был ему, оказывается так дорог, не дал развиться их отношениям. А теперь уже поздно - нет человека, и не будет ничего, что могло бы случиться, что могло бы появиться между ними.

Именно тогда достигает наибольшей высоты этическая, философская мысль романа, а также его эмоциональная напряжённость, когда происходит неожиданное сближение Бессонова и Кузнецова. Это сближение без непосредственной близости: Бессонов наградил своего офицера наравне с другими и двинулся дальше. Для него Кузнецов всего лишь один из тех, кто насмерть стоял на рубеже реки Мышкова. Их близость оказывается более возвышенной: это близость мысли, духа, взгляда на жизнь. Например, потрясённый гибелью Веснина, Бессонов винит себя в том, что из-за своей необщительности и подозрительности он помешал сложиться между ними дружеским отношениям ("такими, как хотел Веснин, и какими они должны быть"). Или Кузнецов, который ничем не мог помочь гибнущему на его глазах расчёту Чубарикова, терзающийся пронзительной мыслью о том, что всё это, "казалось, должно было произойти потому, что он не успел сблизиться с ними, понять каждого, полюбить...".

В этом сближении генерала, ответственного за операцию, могущую переломить ход всей войны, и лейтенанта, выполняющего со своими бойцами эту операцию, видится особый ход мыслей автора. Бондарев словно хочет еще раз выделить извечные идеи того, что перед лицом смерти все равны, и для защиты Родины все в одном строю, и неважно, генерал ты или рядовой - долг у всех один, смерть для всех одна, посылаешь ли ты людей на нее во имя победы, или сам идешь, не склоняя головы.

Разделённые несоразмерностью обязанностей, лейтенант Кузнецов и командующий армией генерал Бессонов движутся к одной цели -- не только военной, но и духовной. Ничего не подозревая о мыслях друг друга, они думают об одном и в одном направлении ищут истину. Оба они требовательно спрашивают себя о цели жизни и о соответствии ей своих поступков и устремлений. Их разделяет возраст и опыт, и роднит, как отца с сыном, а то и как брата с братом, любовь к Родине и принадлежность к народу и к человечеству в высшем смысле этих слов.


3.2 Психологичность изображения в произведении на примерах образов Кузнецова, Уханова, Дроздовского

война проза советский солдат

Тот самый ураган чувств, позволивший преодолеть самого себя, который возник естественно, стал как бы рефлексом человеческого поведения. Он сделал очень молодых людей героями, способными на великий подвиг. Степень их причастности к событию, решающему судьбы народов, о чем они не рассуждают в эти страшные часы и минуты единоборства со смертью, уже не поддается рациональным мотивировкам, расчленяющему анализу. Ведь человек предстает перед нами, таким, какой он есть. И этот самый обыкновенный человек, преодолевший в какую-то минуту себя, уже забывает о себе.

Кузнецов не анализировал, что с ним произошло, но ощутив в себе неудержимую злость боя, он вроде бы потерял особую и единственную ценность своей жизни, которая как бы не принадлежала ему и значительность которой даже тайно от всех не сумел бы взвесить в своем сознании. Он потерял чувство обостренной опасности и инстинктивного страха перед танками, перед смертью или ранением, «перед всем этим стреляющим и убивающем миром, как будто все на земле зависело от его действий, от его решительной неосторожности, от странной звенящей невесомости во всем теле».

И важно, что забыв о себе, Кузнецов продолжал оставаться самим собою - человеком в высшем значении этого слова. Не придатком к орудию, из которого он стрелял, не думая больше о цене своей жизни, а человеком, выше всего ценящим человека и его жизнь. Поэтому эта «батальная» сцена романа, написанная исключительно точно, одновременно и самая его лиричная.

« - В землянку»!...Слышишь, ты? - кричал Кузнецов Зое. - Я не хочу видеть, как тебя убьют! - Но в чудовищно приближенном к глазу калейдоскопе, сквозь ринувшиеся в перекрестие прицела дымы, он различал тупые лбы танков и снова нажимал ручной спуск, посылая снаряд».

«Ударом сбоку Кузнецова отбросило от панорамы, прижало к земле, комья земли обрушились на спину. И когда он уже лежал, в голове мелькнула злорадно-счастливая мысль, что его и сейчас не убило. И другая мысль - как вспышка в мозгу:

Зоя! В ровик! В ровик!

И он поднялся возле станицы, чтобы увидеть ее, - где она, - но сейчас же его снова ослепило вторично разорвавшейся молнией.

Что-то толкнуло его в грудь: Зоя упала около него на бок, цепко двумя руками, схватила его за борта шинели, дыша в потное его лицо, прижимаясь к нему так тесно и плотно, что он почувствовал боль и увидел ее прижмуренные глаза, ее веки, черные от пороха; ищущее защиты ее тело замерло, вжавшись в его тело.

Только бы не в живот, не в грудь… Я не боюсь… если бы сразу… Только бы не это!...

А он едва слышал, что говорила она, губами почти касаясь его губ, слабо улавливал этот, как в полусне, заклинающий шепот под вращающими жерновами грохота. При каждом разрыве ее тело вдавливалось еще плотнее в ее тело - и тогда он, стиснув зубы, обнял ее с инстинктивной последней защитой перед равной судьбой, соединившей их, простившей все, с последней помощью, как взрослый ребенка, притиснул ее голову к своей потной шее. И так, накрепко обняв, ждал последней секунды, чувствуя, как взрывной волной Зоины волосы кидало ему на лицо, удушая горячим запахом сгоравшего тола… «Сюда, к колесу орудия… прижать ее спиной к колесу! Он защитит от осколка, если…».

Именно эта мысль - о необходимости защитить перед страшным ликом войны живое, не чужое существо, еще более беззащитное, чем он сам, помогает Кузнецову обрести силу духа в смертельном хаосе сражения. Конечно, мысль о том, что здесь, среди страха и смерти он защищает Родину, живет в Кузнецове, но эта мысль абстрактна, эфемерна, полное ее осознание приходит лишь после боя, после победы. А сейчас рядом - слабое существо, просящее защиты, пощады. И это заставляет Кузнецова ежеминутно помнить, ради чего он сражается, ради чего подвергает себя смертельной опасности. Благодаря этому в нем окончательно формируется мужчина-защитник, мужчина-воин.

И Кузнецов и Давлатян, ничем не походили не только на Бессонова, но и на своего товарища и командира батареи лейтенанта Дроздовского. «Еще в училище он выделялся подчеркнутой, будто врожденной своей выправкой, властным выражением тонкого бледного лица - лучший курсант в дивизионе, любимец всех командиров-строевиков».

Когда после долгой, утомительной ночи в холодной, насквозь продуваемой теплушке солдаты поеживались и толкались, стараясь разогреться, Дроздовский, «голый по пояс, играя крепкими мускулами гимнаста, молча и энергично растирался снегом… и в том, как он умывался и растирался пригоршнями снега, было что-то демонстративно-упорное».

Обычно, как корсетом, затянутый ремнем, новой портупеей, Дроздовский двигался гибкой, упругой походкой, и «перед ним расступались, замолкали от одного его вида, а он шел, словно раздвигая всех взглядом, в то же время отвечая на приветствия коротким небрежным взмахом руки». С самого начала в образе Дроздовского, казалось бы, таком привлекательном, подтянутом, истинном офицере чувствуется некое неприязненное отношение автора. В изображении словно усилена резкость, все черты заострены и чуть утрированы, что наводит на мысль о фальши, о натянутости этого образа. И верно, в конце мы видим, что этот образ был ложен, был своего рода маской для истинного Дроздовского. Но война не терпит масок и фальши.

Кем он станет к концу войны - Иверзевым или Бессоновым? Наверно, Иверзев в молодости был таким же, мелькнет невольное сравнение читателя. А может, таким был и молодой Бессонов? Однако безукоризненная выправка и парадность, чем так бравирует Дроздовский, мало вяжутся с образом командующего, резко обрывающего Скорика, выкатывающего глаза, стараясь показать свою военную подтянутость, правильность. «…Зачем уж так по-фельдфебельски?».

Зато Кузнецов уж наверняка не обещал ничего похожего. Он стесняется отдавать приказы резким командирским тоном, он не умеет заставить своих людей беспрекословно выполнять приказы. В нем не чувствовалось командирской «струнки», и трудно было предположить, что именно он окажется в сердцевине драматического сюжета «Горячего снега».

Пройдут сутки, и мы подобно, Бессонову, узнаем и не узнаем в этом мрачно-сероглазом «с запекшимися губами, обострившимся на исхудалом лице носом лейтенанте, с оторванными пуговицами на шинели, в бурых пятнах снарядной смазки на полах, с облетевшей эмалью кубиков в петлицах» того, прежнего Кузнецова.

Голос его по-уставному силился набрать бесстрастную и ровную крепость, и услышав этот голос, Бессонов ощутил «сухую судорогу в горле», не нашел в себе силы спрашивать о чем-либо. «Ожигающий ветер неистово набросился на огневую, загибая воротник, полы полушубка, выдавливая из воспаленных век слезы, и Бессонов, не вытирая этих благодарных и горьких ожигающих слез, уже не стесняясь вниманием затихших вокруг командиров, тяжело оперся на палочку…». Крайне важно, что все связи Кузнецова с людьми, и прежде всего с подчинёнными ему людьми, истинны, содержательны и обладают замечательной способностью развития. Они на редкость не служебны - в отличие от подчёркнуто служебных отношений, которые так строго и упрямо ставит между собой и людьми Дроздовский. Он проявляет снисхождение к Уханову, нарушающему военную дисциплину, он не любит быть излишне резким с расхлябанным, трусоватым Чибисовым. Во время боя Кузнецов сражается рядом с солдатами, здесь он проявляет своё хладнокровие, отвагу, живой ум. Но он ещё и духовно взрослеет в этом бою, становится справедливее, ближе, добрее к тем людям, с которыми свела его война.

Отдельного повествования заслуживают отношения Кузнецова и старшего сержанта Уханова -- командира орудия. Как и Кузнецов, он уже обстрелян в трудных боях 1941 года, а по военной смекалке и решительному характеру мог бы, вероятно, быть превосходным командиром. Но жизнь распорядилась иначе, и поначалу мы застаём Уханова и Кузнецова в конфликте: это столкновение натуры размашистой, резкой и самовластной с другой -- сдержанной, изначально скромной. Уханов смел и бесшабашен, даже подчас во вред военной дисциплине. С первого взгляда может показаться, что Кузнецову предстоит бороться и с бездушием Дроздовского, и с анархической натурой Уханова.

Но на деле оказывается, что, не уступив друг другу ни в одной принципиальной позиции, оставаясь самими собой, Кузнецов и Уханов становятся близкими людьми. Не просто людьми вместе воюющими, а познавшими друг друга и теперь уже навсегда близкими. А отсутствие авторских комментариев, сохранение грубого контекста жизни делает реальным, весомым их братство.

Образ Уханова, поначалу противоречивый, раскроется окончательно лишь к концу повествования, как многие из образов в «Горячем снеге». В первых главах мы видим грубовато-резкого, вызывающе недисциплинированного сержанта. И, однако, этот образ даже в первых главах нельзя назвать однозначно отрицательным. Уханов не развязен как Нечаев, не высокомерен, как Дроздовский, но ясно дает понять, что не разрешит кому-либо собой командовать, унижать свое человеческое достоинство. В иных обстоятельствах это было бы только похвально, но не на войне. На войне нарушение дисциплины ведет за собой хаос, которого и так более чем достаточно. На войне хороший боец забывает о достоинстве человека и помнит только о воинском долге, как это показывает Некрасов в поведении Керженцева, Ширяева, Валеги.

Чем-то образ Уханова напоминает образ Чумака, но и тут персонаж повести В.Некрасова выглядит иным, в лучшем свете. Ведь, несмотря на вызывающее поведение разведчика с Керженцевым, в целом он подчиняется военной дисциплине, да и после того, как убеждается в мужестве Керженцева, начинает подчиняться и ему. Кредо Чумака можно выразить так: ты не можешь мной командовать, если ты ничего не стоишь. Кредо же Уханова: никто не может мной командовать. И, конечно, для условий военного времени подобное поведение недопустимо. Однако именно из-за военного времени Уханов чувствует некую безнаказанность своего поведения. «Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут». У героя словно идет неслышный нам внутренний разговор, отголоски, которого отдаются в его поведении. Уханов ведет себя так, видимо, потому что отчаянно боится смерти, но из стыда, из мужской гордости заставляет себя перебороть этот страх, что выливается в такое вызывающее отношение к окружающей его действительности: а нам все равно умирать, так чего еще бояться. Мы ведь не видим, как ведет себя Уханов в эпизоде с налетом на поезд. Мы видим других героев, испытывающих страх смерти, чувство унижения, досаду, а Уханов показывается нам лишь впоследствии, когда разыскивая его, Кузнецов встречает сержанта в деревне, преспокойно грызущего семечки. Но не бравада ли это? Почему Уханов скрылся после налета, рискуя быть заподозренным в дезертирстве? Не потому ли, что пережил большее потрясение, чем другие и не хотел, чтобы кто-либо видел его слабость? Но мы можем лишь предполагать это. Автор не дает однозначного ответа.

Однако постепенно образ Уханова раскрывается и с лучшей стороны. Он, несомненно, смел и незауряден, он верный товарищ, несмотря на всю свою безответственность и бесшабашность. Если сравнить его с другими офицерами и бойцами батареи, он производит впечатление самого зрелого и опытного из них. Он уже сложившийся человек, он имеет опыт общения с людьми разного типа и склада характера и легче ориентируется в различных жизненных ситуациях. Именно он успокаивает заистерившего Чибисова, разбирается в ситуации с разведчиками, при этом деликатно переадресовывая окончательное решение к Кузнецову, что явно свидетельствует о его уже начинающем появляться уважении к командиру взвода. И если ранее Уханов, третируя грубовато-дружески Кузнецова, всячески демонстрировал свою независимость от подобного командира, которого в душе явно считал не слишком подходящим для этого дела, то в бою, увидев, как Кузнецов держится перед лицом смерти, он начинает соблюдать субординацию, основанную с его стороны на искреннем уважении.

И теперь всю неприязнь, все высокомерно-снисходительное отношение Уханов переносит на Дроздовского, поведшего себя, по его мнению, недостойно командира и воина. И если в начале произведения мы видим лишь банальное хулиганское полу-неповиновение, то в финале это вырастает в злобное презрение со стороны Уханова, и в почти ненависть со стороны Кузнецова.

Но сам автор не до конца осуждает поведение Дроздовского. Ведь на войне такое может случиться с каждым, а Дроздовского еще окончательно подламывает гибель Зои. В самом финале мы видим Дроздовского уже как трагичную фигуру, вызывающую жалость, а не неприязнь.

Как мы узнаем из разговора Уханова с Кузнецовым, до войны он работал в уголовном отделе, и именно этим объясняется его опытность и проницательность. При этом умея видеть всех насквозь, он не позволяет никому заглянуть в свою душу, частично раскрываясь лишь перед Кузнецовым, да и то лишь после того, как Уханов увидел, что этот хрупкий лейтенантик сражается как герой, и не раскисает в самых страшных ситуациях (здесь можно сразу провести параллели со сходной ситуацией в повести Некрасова в отношениях Керженцева и Чумака).

И сразу становится заметно, как меняется сам Уханов в бою, в деле, как слетает с него маска бесшабашной удали, мнимой развязности, как сосредоточен и собран становится он, забывая о грозящей со всех сторон смерти.


Выводы


Итак, мы можем сказать, что основной принцип изображения советских солдат (от рядовых и до генералов) у Юрия Бондарева основан на контрастности и динамичности.

Образы у Бондарева не статичные, не застывшие. Они развиваются в ходе развертывания повествования, раскрываются полнее, больше, и иной раз совсем с неожиданной стороны, сбрасывая маски и фальшь, представая перед читателем в другом свете.

Контрастность в изображении Бондарева состоит в его принципе сводить противоположные на первый взгляд образы, сталкивать их, но из этого сталкивания выводить не противопоставление, а наоборот, сближение. Из различий образов Бондарев выводит их конечное сходство и сближает то, что, казалось бы, сближенным быть не может.

Динамика образов у Бондарева - тоже несомненный факт, хотя это касается не всех героев. Давлатян, к примеру, никак не развивается в ходе повествования, не меняет своей сущности, как это случается с Дроздовским.

А вот где динамика образов, несомненно, проявлена, так это в изображении Кузнецова, Уханова, Бессонова, Дроздовского, Зои, Рубина. Все эти образы меняются, порой полностью и бесповоротно. Они контрастируют и оттеняют друг друга, как Кузнецов и Бессонов, они сталкиваются автором в конфликтах, чтобы ярче выделить ту или иную черту характера героев, показать их в развитии.

Иные из образов, поначалу кажущиеся монолитными, впоследствии тоже будут увидены развивающимися, предстающими перед читателями с иной, неожиданной стороны. Так, к примеру, это происходит с образами Бессонова и Дроздовского. И те из героев, чьи образы статичны и неизменны, служат, однако, чтобы оттенять и помогать большем раскрытию и развитию динамичным образам (Давлатян, Сергуненков, Скорик).


Глава 4. Сходство и различие изображения советского солдата в произведениях В.Некрасова и Ю.Бондарева


Особенность изображения персонажей у В.Некрасова в том, что давая внешнюю характеристику персонажу, он немедленно проводит параллели с характеристикой внутренней. Так чаще всего и бывает в жизни: наружность человека, как правило, совпадает с его внутренним содержанием. Однако писатели часто поддаются соблазну выделить контрастом разницу между внешним поведением и внутренним истинным «я» героя, как это можно увидеть в образах героев в произведении Ю.Бондарева «Горячий снег». В этой особенности прозы В.Некрасова чувствуется как его большая искренность как писателя, так и его большая проницательность как человека. Он не делит героев на хорошие и плохие персонажи. Те из героев, которых можно условно отнести к отрицательным, тем не менее, вряд ли тянут на «злых гениев». К примеру, недостойно себя поведший Абросимов с точки зрения В.Некрасова - просто человек, совершивший ошибку. Ужасную ошибку, повлекшую за собой трагедию, но, тем не менее, ошибку, а не намеренное зло.

Герои Бондарева, напротив, права на ошибку не имеют. Совершивший похожую трагическую промашку Дроздовский сурово осуждается автором, беспощадно отвергается своими товарищами.

Бондарев, чтобы показать своих героев в развитии, чуть злоупотребляет, на наш взгляд, той самой контрастностью характера с внешностью. Дроздовский, выглядящий истинным офицером, безупречным и подтянутым, оказывается на поверку слабым и глупым; бесшабашный, подчас грубый и резкий Уханов - смелым и организованным бойцом, не растерявшимся в хаосе сражения. Застенчивый, неуклюжий, неопытный Кузнецов в бою проявляет себя героем.

Конечно, и у Некрасова проявляется эта контрастность, хотя бы в образе Чумака, первоначально производящем плохое впечатление. Но Некрасов не злоупотребляет эти приемом. Он вообще воздерживается от окончательной оценки своих персонажей. И если даже образ персонажа меняется, то не резко, не контрастно. Черты образа не искажаются, не меняются полностью, лишь дополняются новыми деталями, вырисовывая образ точнее и полнее.

Однако и у Некрасова, и у Бондарева образ солдат и офицеров аполитичен (не считая высших чинов в «Горячем снеге»), лишен ложного героизма, пафоса и налета ура-патриотичности.

Но у Некрасова образы бойцов все же более светлые, поднимающие дух. Герои Бондарева, при несомненном таланте писателя и уникальности произведения, кажутся мрачными и унылыми: вечно погруженный в самокопание Кузнецов, неприятно грубый и резкий Уханов, жалкий, пришибленный войной Чибисов, развязный Нечаев, надменный Дроздовский. Однако никак нельзя упрекнуть в этом автора - это тоже было, и было правдой. При том, что ужас войны одинаково сильно изображен у обоих писателей, у Некрасова все более светло и чисто, хотя ни в коем случае не приглажено или смягчено. Образы в повести «В окопах Сталинграда» более ясные, менее трагичные, менее надрывные.

В произведении Бондарева же, хотя изображены те же солдаты и офицеры, от образов героев тянет истеричностью, некой разбитостью. Образ санинструктора Зои Елагиной, хоть и вносит лиричность в произведение, но добавляет трагичности, и к тому же неприятный налет пошлости, поднимая, однако, больную тему женщины на войне. Герои то и дело ругаются из-за пустяков, вступают в мелкие ссоры, поддевают друг друга. Те же самые ситуации у Некрасова разрешаются по-иному, без чувства унижения и досады со стороны героев. В образах повести В.Некрасова чувствуется большее достоинство в сравнение с образами героев «Горячего снега».

Опять же, огромная разница между поведением героев Бондарева и Некрасова в сценах сражения. Во время налета самолетов на поезд, где едет батарея, все ведут себя не по-военному истерично, и после Кузнецов испытывает злость и унижение, глядя на своих бойцов, унижение от того, что их «заставили испытать страх смерти». Какое может быть унижение, ведь страх смерти - нормальное явление на войне, где смерть повсюду? Этого нет у Некрасова, как нет и налета трагичности, несмотря на то, что смерть, каждодневная и вездесущая, несомненно, присутствует в повести.

Образы солдат и офицеров у Бондарева, на наш взгляд, более нарочиты, не так искренни и реалистичны, как в повести Некрасова. Ни Бондареву, ни Некрасову нельзя отказать в умении показать всю горькую правду войны. Однако если герои Некрасова примиряются с этой горечью, как с неизбежным злом, то герои Бондарева несут ее в себе постоянно, ни на минуту не забывая об этом.

Керженцев, к примеру, углубляясь в воспоминания о родном городе, родном доме, друзьях и близких, умеет уйти мысленно от происходящей с ним здесь и сейчас войны. Это ничуть не ослабляет его, напротив, помогает обрести силу духа, спокойствие и ясность ума.

Фарбер, отрешенный от окружающей его страшной действительности, и на войне остается вежливым, погруженным в себя интеллектуалом, держащимся особняком, несмотря на невольную близость, возникающую между воюющими вместе.

Нет подобных образов у Бондарева. Каждый из его героев находится на войне всем своим существом, каждую секунду помня, где он, помня страх смерти и ужас, окружающий их. Это-то и делает образы героев «Горячего снега» более трагичными, нежели героев повести В.Некрасова.

Кроме того, важно отметить еще одно, немаловажное отличие между образами в произведениях двух писателей: несмотря, на то, что и у Некрасова, и у Бондарева образы яркие, реалистичные, детально и внимательно прорисованные, однако у Бондарева сильней выражены внутренний мир героев, ход их мыслей, их эмоции и чувства. У Некрасова мы можем наблюдать такое лишь на примере изображения главного героя, лишь его внутренний мир доступен нам, остальных героев мы как бы видим сквозь его образ, через его восприятие.

В произведении Бондарева герои больше рассуждают, больше размышляют, и все их помыслы так или иначе связаны с войной. Мы постоянно (и много чаще, чем у Некрасова) слышим, как отдаются приказы, слышим военные сводки и сообщения, озвучиваются стратегические планы. Его герои думают о том, что происходит здесь и сейчас, а здесь и сейчас - война. Это объяснимо и понятно в образе Бессонова - ведь он командарм. О чем еще может думать командующий, находящий на передовой, где разворачивается важная операция, от успеха которой зависит дальнейший ход войны? Однако и лейтенант Кузнецов, если не считать нескольких быстро промелькнувших воспоминаний, даже не промелькнувших, а сверкнувших, как молния, в минуты наибольшего душевного напряжения, все время обращен мыслями к войне, к своей боевой задаче. Он, то думает о собственной приближающейся гибели, то его охватывает боевое бешенство, ненависть к захватчикам, то желание защитить Зою, то жалость к раненным и погибшим бойцам, то ярость против Дроздовского. Мысли и эмоции сменяют друг друга резко и быстро, и благодаря этому можно почувствовать напряженность сознания героя, то как он чувствует происходящие вокруг него ужас и хаос.

Таким образом, через эти два образа Бондарев передает восприятие войны человеком. Мы ощущаем это двойное видение, этот взгляд с разных ракурсов, этот параллельный ход мыслей двух разных, почти ничем несвязанных людей, чьим связным является война.

Подобного «параллельного зрения» в повести Некрасова нет, как и нет аналога «параллельным» образам Бессонов-Кузнецов, Бессонов-Дроздовский. Как мы уже говорили, в произведение Некрасова мы видим происходящее события и участников глазами главного героя, в то время как у Бондарева мы имеем возможность сравнивать два взгляда сквозь призму двух образов главных героев, причем эти образы можно считать как условно сближенными, так и диаметрально противоположными. Следовательно, в «Горячем снеге» изображение имеет двойной ракурс, и это позволяет нам сравнить взгляд «сверху» и так называемый «взгляд из окопа», видение человека, руководящего войной и человека, вершащего войну. Тем более, что в финале повествования Бондарев сводит эти два взгляда, сближает и сливает в конечном итоге, отдавая предпочтение взгляду «из окопа». Конечно, с художественной точки зрения подобный принцип изображения имеет большие преимущества, более ценен, имеет больше возможностей развить образы, преломить видение читателя.

В повести Некрасова с войной связаны действия героев, внутренне же главный герой даже отстраняется от мыслей о происходящем вокруг него, словно стараясь отгородиться от войны стеной из мирных воспоминаний довоенного времени. Да и другие герои, если и размышляют о войне, то больше в абстрактном, психологическом направлении. Они сравнивают себя довоенных с теми, какими они стали сейчас, как изменились люди вокруг, как изменились их отношения с другими людьми. «…Игорь ничего не отвечает, насвистывает. Он здорово осунулся за эти дни нос лупится, кокетливые когда-то - в линеечку - усики обвисли, как у татарина. Что общего сейчас с тем изящным молодым человеком на карточке, которую он мне как-то показывал...»; «…Понимаешь, до войны для меня ребята были, ну, как бы это сказать, ну, чтобы пить не скучно одному было. А сейчас... Вот есть у меня разведчик один. Да ты его знаешь, комбат, тот самый, из-за которого мы с тобой поругались вроде. Так я за него, знаешь, зубами горло перегрызу…».

Разница между героями Некрасова и Бондарева еще и в том, что персонажи Некрасова - в большинстве своем уже обстрелянные бойцы, воющие уже не первый год, освоившие, как, к примеру, Фарбер, да и главный герой, не одну военную профессию, понимающие уже, что война - это не только атаки, ордена, и «не посрамим, братцы», что война - это тяжелая каждодневная работа, мало имеющая отношение к подвигам и орденам. Работа, порой почти невыполнимая из-за недостатка материалов, нехватки рук, которые на войне - каждая наперечет. Однако герои Некрасова делают всю эту обыденную работу с таким же устремлением и серьезностью, с какой выполняют боевые операции и ходят в атаку. Или вернее будет сказать наоборот - что ходят в атаку с такой же сноровкой и сосредоточенностью, с какой работают на войну.

«…Сидят в углу, грызут семечки, изредка перебрасываются словами. Вид усталый.

Целый день кайлили в туннеле, а утром придем, опять за кирку. Ни спины, ни рук не чувствуешь.

Гаркуша протягивает руку, жесткую, заскорузлую, точно рогом покрытую сплошной мозолью…».

В то время как большинство из героев произведения Бондарева (бойцы, командир батареи, командир взвода, командир орудия) - молодые, иные еще необстрелянные, иные, уже успевшие повоевать, но немного. Они часто путаются в своих приказах, они поддаются эмоциям в своих личных отношениях, таща личные симпатии и неприязни за собой в хаос сражения, чего, конечно, лучше не делать. И однако же иногда именно эти эмоции помогают им сохранить разум, ясность рассудка в месиве войны. Так, когда лейтенант Кузнецов защищает Зою у орудия, не думая, о том, что их все равно может убить обоих, возможно, даже одним и тем же осколком. Он не мыслит в этот момент разумно и рационально, он только чувствует где-то под хаосом скачущих в потрясении мыслей, что это ему необходимо - сберечь живое, приникшее к нему существо, ищущее его защиты, его поддержки. И теплота этого чувства помогает им обоим уберечь свой разум от потрясений в ужасе и смерти, которые окружает их отовсюду.

Образы Бондарева не то чтобы более человечные. Но они более приземленные, более реалистичные, хотя - одновременно и более пафосные, чем образы повести Некрасова. Герои Бондарева подвержены страстям в большей степени, чем герои Некрасова.

При этом ни в коем случае не имеется в виду, что герои «В окопах Сталинграда» - сухие и механизированные, что это лишь образы, в которых отражается война. Но если сравнить образы бойцов и офицеров в повести Некрасова и образы командиров и бойцов батареи в произведении Бондарева, то мы сможем увидеть, что у Некрасова как офицеры, так и простые бойцы в большинстве своем - зрелые люди, не всегда по возрасту, но всегда по психологии своей, по образу мышления, это опытные бойцы (если не считать нескольких эпизодических персонажей), которые несут бремя войны стойко и без жалоб. Если сравнить даже восемнадцатилетнего ординарца Валегу и командира батареи Дроздовского, то насколько же более зрелым и серьезным выглядит необразованный ординарец рядом с подтянутым и молодцеватым (но лишь внешне!) комбатом.

Образы большинства героев произведения Бондарева имеют в себе нечто инфантильное, нежное. Самым ярким примером может, пожалуй служить лейтенант Давлатян - с его «школьным голосом», большими глазами, частыми приступами застенчивости, нежной его дружбе с Кузнецовым, постоянному смущению от присутствия Зои.

Но и сам главный герой - совсем еще мальчик, с его робостью, резкостью, которой он пытается скрыть свое смущение, его невольную реакцию на девушку, которая в общем-то поначалу мало значит для него, лишь волнует своим присутствием Женственности, с его подростковой завистью к тем, кто уверенней его и имеет больше полномочий (завистью не злой и жадной, а ревнивой завистью подростка, который видит у соседа лучший велосипед). И чем ярче проступает инфантильность в образе героя в начале повествования, тем страшнее выглядит метаморфоза с его стремительным взрослением после пройденного ада, после всех потерь.

Детские черты мы видим и в ревнивом Дроздовским, к тому же любителем «поработать на публику» со этой его торжественной парадностью, молодцеватой, но несколько нарочитой подтянутостью, демонстративными обтираниями, истеричностью, которая появляется в нем после первого боевого шока, склонностью устраивать сцены.

Инфантильность проступает и в Зое с ее тягой быть возле мужчин батареи, с ее манерой полуфлирта, так опасно раздражающей мужчин, с ее нарочитой смелостью, которая не вяжется с глубоко живущим в ней страхе, оказавшись раненной, показаться мужчинам, окружающим ее, в невыгодном свете, в унижающем положении. Страхе, так сильно укоренившимся в ней, что она готова на самоубийство ради того, чтобы избежать подобной участи.

Слабость и глупость больного ребенка видна и в Чибисове - сломленном, задавленным вечным страхом, которым окружила его война. Возможно, это наиболее инфантильный персонаж в произведении

Единственный персонаж, в котором почти нет детских, инфантильных черт, это Уханов. Умный, опытный и снисходительный к слабостям других, он выглядит взрослым и сильным на фоне всей этой вереницы героев, выглядящей детским хороводом. Однако и в нем, в этой его бесшабашности, в склонности к ухарским выходкам тоже есть нечто подростковое, ребячливое.


Выводы


Таким образом, мы выяснили, что основные отличия принципа изображения советского солдата в произведениях В.Некрасова и Ю.Бондарева - это, во-первых ракурс изображения: у Некрасова мы видим все и всех вокруг глазами главного героя, воспринимаем других героев через призму взгляда главного; у Бондарева же видение войны разделено между двумя героями и раздвоено между двумя пространствами. Мы видим бойцов батареи, солдат вокруг глазами Бессонова, строгого командующего, отмечающего каждый недочет, старающегося запомнить старших офицеров, цепляющего зорким глазом отношения между солдатами и командирами.

Во-вторых, основные качества, по которым можно противопоставить образы героев Некрасова и образы героев Бондарева - зрелость / инфантильность. И если у Некрасова мы видим в основном зрелых воинов, опытных бойцов, рано повзрослевших молодых мужчин, уже приспособившихся к тяготам войны и мало о них упоминающих, то у Бондарева, напротив, мы видим целый ряд героев, в чьих образах проступает инфантильность. Даже на простом перечислении интерьера/ экстерьера в произведении можно увидеть разницу, где Керженцев осматривая новую обстановку, оценивает прежде всего боеспособность нового места, а не го комфорт. Герои Некрасова крайне редко жалуются на банальные бытовые неудобства, которые с такой щедростью преподносит война. Мы совсем мало слышим жалоб героев, где им пришлось спать, что им пришлось есть. Другое дело - герои произведения Бондарева. Мы часто замечаем жалобы на холод, на неудобства, на усталость после переходов, на дурную водку, запаздывающее питание - все то, о чем деликатно молчит Некрасов.

Основные же сходства в принципе изображения советского солдата в произведениях Некрасова и Бондарева - это реалистичность, непафосность, избегание изображения ложного героизма, желание показать образы героев, такими, какими запомнились их прототипы авторам. Цель и того, и другого писателя - показать всю горькую правду войны, не замутняя истины.

И поэтому очень важно сделать образы героев живыми, дышащими, страдающими, показать читателю сквозь призму их сознания лихорадку боя, горечь потери товарищей, радость победы, все невзгоды и радости, через которые их проводит война. И потому очень важна для писателей правда характеров, жизненность образов.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Особняком в военной литературе выделяется проза «лейтенантского поколения», показавшей нам войну во всех ее возможных проявлениях: передовая, плен, партизанский край, победные дни 1945 года, тыл. Войдя в состав «военной прозы», «литература лейтенантов» задала главные темы художественных поисков для этого жанра: тема судьбы и нравственного выбора.

На войне, перед лицом постоянно ожидаемой смерти, человек просто вынужден делать свой нравственный выбор: сказать правду или солгать, струсить и предать или же погибнуть, но остаться верным долгу.

Главных принцип изображения людей на войне в произведении В.Некрасова - не судить. Образы в повести человечные, настоящие. Герои боятся, совершают ошибки, имеют личные неприязни и симпатии. Но их личные человеческие качества не отражаются на их боеспособности.

Основной принцип изображения советских солдат (от рядовых и до генералов) у Юрия Бондарева основан на контрастности и динамичности.

Образы у Бондарева не статичные, не застывшие. Они развиваются в ходе развертывания повествования, раскрываются полнее, больше, и иной раз совсем с неожиданной стороны, сбрасывая маски и фальшь, представая перед читателем в другом свете.

Контрастность в изображении Бондарева состоит в его принципе сводить противоположные на первый взгляд образы, сталкивать их, но из этого сталкивания выводить не противопоставление, а наоборот, сближение. Из различий образов Бондарев выводит их конечное сходство и сближает то, что, казалось бы, сближенным быть не может.

Динамика образов у Бондарева - тоже несомненный факт, хотя это касается не всех героев.

Основные отличия принципа изображения советского солдата в произведениях В.Некрасова и Ю.Бондарева - это, во-первых ракурс изображения: у Некрасова мы видим все и всех вокруг глазами главного героя, воспринимаем других героев через призму взгляда главного; у Бондарева же видение войны разделено между двумя героями и раздвоено между двумя пространствами.

Во-вторых, основные качества, по которым можно противопоставить образы героев Некрасова и образы героев Бондарева - зрелость / инфантильность. И если у Некрасова мы видим в основном зрелых воинов, опытных бойцов, рано повзрослевших молодых мужчин, уже приспособившихся к тяготам войны и мало о них упоминающих, то у Бондарева, мы видим целый ряд героев, в чьих образах проступает инфантильность.

Основные же сходства в принципе изображения советского солдата в произведениях Некрасова и Бондарева - это реалистичность, непафосность, избегание изображения ложного героизма


БИБЛИОГРАФИЯ


1.Вайль Б. Некрасов Виктор Платонович. БЭС.- С. 329

2.Гладилин А. «Пишу Вам как подписчик „Огонька» // Огонек, 1989, 8-15 апр.

.Горбунова Е. Юрий Бондарев: очерк творчества. - М.: Сов. Россия, 1989. - 432.с.

.Дзюба И. Не сдавшийся лжи // Радуга.- Киев.- 1990.- №2.

.Идашкин Ю.В. Грани таланта: О творчестве Юрия Бондарева. М.: 1983

.Положий В.И. Концепция героической личности в творчестве Ю.Бондарева. М.: 1983

.Бондарев Юрий Васильевич. Горячий снег: Роман / Бондарев Юрий Васильевич. - М.: Соврем. писатель,1994. - 366с

.Некрасов Виктор Платонович. В окопах Сталинграда: Роман. Рассказы. Повесть / Сост. Т.П. Голованова. - Л.: Лениздат, 1991


Принцип изображения советского солдата в военной прозе СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ ГЛАВА 1. «Л

Больше работ по теме:

КОНТАКТНЫЙ EMAIL: [email protected]

Скачать реферат © 2017 | Пользовательское соглашение

Скачать      Реферат

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОМОЩЬ СТУДЕНТАМ