Неувязка нрава в романе"Евгений Онегин". Индивидуальности типизации

Содержание

Оглавление

Введение 3
1. Параллелизм судьбы персонажа и автора 5
2. Вежливый нрав героя 8
3. Принцип противоречий нравов романа 12
Заключение 16
Перечень литературы 18



Введение

«Евгений Онегин» - тяжелое творение. Самая легкость стиха, обыкновенность содержания, знакомого с юношества читателю и демонстративно обычного, феноминально формируют добавочные трудности в осмысливании пушкинского романа в стихах.
Специфичная конструкция пушкинского романа в стихах, при которой хоть какое положительное выражение создателя здесь же неприметно может существовать превращено в ироническое, а словесная ткань как бы скользит, передаваясь от 1-го носителя речи к иному, делает способ насильственного извлечения отдельных цитат из текста в особенности рискованным.
Во уклонение данной опасности роман следует разглядывать не как механическую сумму выражений создателя сообразно разным вопросцам, особую хрестоматию цитат, а как базисный образный мир, доли которого живут и получают значение только в соотнесенности с цельным.
Все составляющие художественной структуры Евгения Онегина пронизаны воздушностью, исчезаемостью, начиная, условно разговаривая, с жанра. Романтизму характерно слияние жанров, это одна из его принципиальных установок.
«Романтизм отклоняет все классические условия и формы, - читаем мы в статье Н. А. Полевого О романах Виктора Гюго и вообщем о новейших романах, - перемешивает драму с романом, трагедию с комедией, историю с поэзиею».
Но пушкинское творение показывает в этом отношении что-то новое, превосходящее ступень смешения жанров.
Ю. Н. Тынянов писал, что вследствие непрестанных переключений из плана в чин жанр оказался необязательным, разомкнутым, пародически скользящим сообразно почти всем замкнутым жанрам сразу.
Пародируется и эпическая книга, что привносит в структуру Евгения Онегина составляющие поэмы комической и пьеса, а еще стихотворная комедия истока XIX в.
На образце этого жанра, видится, практически совершенно не учтенного при описании структуры Евгения Онегина, в особенности видна нескончаемая летучесть пушкинской художественной системы.
Таковым образом, очень дерзко ратифицировать, что художественное и нехудожественное моделирование человечной личности имеют нескончаемые, статически противопоставленные симптомы, какие имеют все шансы существовать имманентно описаны за пределами их обоюдной соотнесенности.

1. Параллелизм судьбы персонажа и автора

Водящая структурная изюминка романтичной поэмы - параллелизм судьбы персонажа и создателя, проходящих чрез приблизительно подобные тесты и приобретающих однообразный эксперимент - эксперимент романтичного отчуждения. Благодаря этому все происходящее наблюдается с 2-ух точек зрения сходу; формируется результат стереоскопичности; рождается чувство универсальности романтичного решетка.
Приятной иллюстрацией данных трудных сдвигов в функционировании текста является процесс модификации онегинской традиции в следующей доле российского романа. Уже не один раз подмечалось, что целый российский роман XIX в. корнями уходит в «Онегина» и этак либо по другому интерпретирует его оглавление.
Но в предоставленной связи нас интересуют 2 нюанса рецепции пушкинского романа. С одной стороны, сообразно отношению к следующей традиции «Онегин» выступает как типичный идеал - то, что Пушкиным мыслилось как ровная антагонистичность нормам поэтики романа, само перевоплотился в норму романной поэтики.
При этом конкретно «Онегин» определил почти все черты, какие в предстоящем стали соотноситься со спецификой российского романа. С иной стороны, контент «Онегина» в следующей традиции постоянно подвергается значимым и очень соответствующим трансформациям.
Различные создатели извлекают из трудного цельного пушкинского романа отдельные смысловые срезы, развивая и, сразу, схематизируя его структуру.
Толкование «Онегина» - постоянно проекция его на некое наиболее определенное и наименее объемное смысловое место. «Онегин» выступает сообразно отношению к следующей традиции не столько как писательский факт, насколько как факт действительности.
Этак было в южных поэмах Пушкина, Кавказском пленнике и Цыганах; этак, казалось, намечается и в Евгении Онегине. Как оказалось, создатель, как и его герой, пережил первоначальную стадию согласии, грубо контрастирующую с его нынешним состоянием.
Потом в биографии обоих последовала полоска остывания, при этом хозяйка встреча, скрещение житейских стезей создателя и его богатыря проистекает в переломный для обоих момент - в верхе отчуждения, при всем различии цветов
И создатель, и его герой, как оказалось, задумывали приемлимо романтичный поступок - разрыв с окружением, бегство в дальний край. Перед обоими, как оказалось, маячила некая опасность - сюжетный ход, вправду реализованный в авторской доле и оказавшийся неправильным в доле персонажа.
Этот внезапный контраст создателя и богатыря не подается под знаком разности, как некоторое количество позднее известие обоих к селе, полям и т. д. ; напротив, он замаскирован под принципиальное схожесть, благодаря чему внутренне, неприметно дезавуируется романтичный параллелизм. Настолько же трудные и с виду неприметные процессы протекают в сфере характерологии. Как отлично понятно, отображение поэтической деловитости Ленского насыщено ходовыми элегическими штампами очевидной, массовой литературы.
М. М. Бахтин заявлял в связи с сиим, что авторское повествование ведется в зоне персонажа, то имеется Ленского. Но в авторском же повествовании и, фигурально разговаривая, в той же зоне, появляются такие приметы поэзии Ленского, как постоянно вознесенные ощущения,

Порывы целомудренной мечты
И красота принципиальной простоты.

1-ые две черты имеют все шансы появиться полностью нейтральными, крайняя же для Пушкина - уже словечко, как в данный момент молвят, знаковое, аналогично тому как, предположим, для Баратынского словечко безмятежная.
Это - мелочь поэтической автохарактеристики Пушкина; это знак красы настоящей, органической; в конце концов, в эстетическом сознании самых чутких современников это амбиция самого романа - Евгения Онегина.

2. Вежливый нрав героя

Перечисляемые Пушкиным свойства открывают «модный», вежливый нрав богатыря.
Онегин прыгает на бал «с бомондом всей столицы», в театре «лорнет наводит на ложи самых престижных дам».
Он принадлежит к тому социуму, в каком месте, сообразно характеристике стихотворца, «говорят не русским одним словом, Святую терпеть не могут Русь».
И вот этот атрибут высочайшей поэзии оказался совместимым с Ленским, то имеется с творчеством очевидно другой стилистической и ценностной ориентации, при этом хозяйка линия совмещения затушевана, а его логика не разъяснена.
Примечательно отличие черт, какие дает В. В. Набоков поэзии Ленского в собственном именитом комменты к Евгению Онегину. Сообразно предлогу 7-й строфы 6-ой головы: Тут Пушкин затевает разработку темы Ленского. Он предполагает отображение естества этого юного заурядного стихотворца средством такого языка, который сам Ленский употребляет в собственных элегиях размытого смещением несфокусированных слов, то бесхитростно воспаряющего в псевдоклассической стилю неособенных французских рифмачей.
Сообразно предлогу же последующих ниже строк -

Порывы целомудренной мечты
И красота принципиальной простоты -

комментатор опасливо подразумевает: «Видится, в данных стихах, формируя образ Ленского, Пушкин имел о нем наиболее высочайшее мировоззрение, чем в гл. 6, XXI XXIII».
Разрешено прибавить: не элементарно наиболее высочайшее - принципиально противоположное!С иной стороны - образчик поэтического велеречия уже в кристально авторском повествовании, за пределами связи с любым персонажем: знаменитое отображение неизвестной столичной кросотки:

Однако та, которую не смею
Беспокоить лирою моею,
Как значительная луна,
Средь жен и дев поблескивает одна.

Спрашивается, в какой-никакой зоне появилось это сопоставление?Посреди аксессуаров стихов Ленского имеется, естественно, и луна - поэтическая мелочь, безотлагательно же сниженная авторской оценкой:. . . Ныне зрим лишь в ней Подмену тусклых фонарей. Воспринятие полностью в духе иного персонажа, трезвого, чуждого прекраснодушию Онегина:

. . Как данная глуповатая луна
На этом глуповатом небосклоне.

Сопоставление с луной, таковым образом, стало к этому времени практически уже запрещенным приемом, однако создатель, как оказалось, не преминул пользоваться им, при этом, никак не в сниженном, пародийном выражении!Значительная луна - это уже не подмена тусклых фонарей.
Новенькому лику пушкинской луны предшествуют один-два наиболее нейтральных стилистических пассажа. Однако все одинаково - пара последних варианта, и отсрочивающийся к Ленскому и бардовский, поданы в соответствующей для Евгения Онегина стилю острого и в то же время неаффектированного, натурального контраста. В той же стилю намечено перевоплощение 2-ух основных персонажей, настоящее либо гипотетическое. Сначала - о гипотетическом превращении, то имеется о Ленском.
Таковой подъезд принудил иначе поставить и хандру Онегина. Образ светского льва, нескончаемо удаленного от поожительных эталонов стихотворца, при переоценке вида скептического богатыря подрос в суровую фигуру, благородную стать вблизи с создателем. Строфы XLV-XLVIII первой головы предоставляют совсем новейший нрав взаимоотношений богатыря и создателя. Устанавливается целостность взоров:
Критерий света свергнув угнетение,
Как он, отстав от суеты,
С ним сдружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная верность,
Неподражательная аномалия
И острый, охоложенный разум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Влечений забаву мы знали пара:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар потух. . .

Выдержка

3. Принцип противоречий нравов романа

В литературе российского романтизма персонаж, отличавшийся, как Ленский, настолько высочайшей поэтической настроенностью, оставался традиционно предан себе. Однако поставим вопросец иначе: предсказывало ли что-либо в бывшем Ленском схожее модифицирование?
Белинский, полагая неправдоподобным перевоплощение Александра Адуева в трезвого дельца, ссылался на то, что тот был трижды романтиком - и сообразно нраву, и сообразно обучению, и сообразно происшествиям жизни. Видится, Ленский не уступил бы тут персонажу Адуеву-младшему, будучи еще трижды романтиком.
Нрав богатыря в конце головы оказался очень дальним от вида его в истоке. Известие создателя к нему еще коренным образом поменялось. Противоречия в тексте головы не укрылись от взгляда создателя.
Но тут произошла очень странноватая вещица: Пушкин не лишь не принял мер к устранению их, однако, как бы боясь, что читатели пройдут мимо данной индивидуальности текста, умышленно направил на нее интерес:

. . . Я кончил первую голову:
Пересмотрел всё это взыскательно;
Противоречий чрезвычайно немало,
Однако их поправить не хочу. . .

Завершающий стих способен начать подлинное сомнение: отчего же все-же создатель, видя противоречия, не лишь не желает поправить их, однако даже умышленно направляет на их интерес читателей?
Это разрешено разъяснить лишь одним: удивительно бы ни было возникновение тех либо других противоречий в тексте, они уже закончили рассматриваться Пушкиным как оплошности и недочеты, а сделались конструктивным составляющей, структурным показателем художественного решетка романа в стихах.
Принцип противоречий имеет место быть на протяжении только романа и на самых разных структурных уровнях. Это стычка разных черт персонажей в различных головах и строфах, резкая замена тона повествования, стычка текста и авторского к нему комментария либо же ироническая омонимия типа эпиграфа ко 2-ой голове: «О Русь !».
То, что Пушкин на протяжении романа дважды - в первой и крайней головах - напрямик направил интерес читателя на присутствие в тексте противоречий, естественно, не случаем. Это показывает на намеренный образный расплата.
Меж тем в романе Гончарова, как и во почти всех творениях естественной школы, дерзкость и немотивированность смены являлась семантически означающим и красивым ходом, свидетельствующим о неумолимости натуральных законов развития.
Однако, как оказалось, схожая дерзкость и немотивированность была уже предуказана пушкинским персонажем, но при одном существенном отличии. У Гончарова острый контраст зафиксирован, подчеркнут.
У Пушкина контраст сглажен, подан на обыкновенной, негромкой, разговорной интонационной волне. Сейчас о вправду свершившемся превращении - разочарованного, охлажденного Онегина в страстно, по-юношески влюбленного. Здесь разрешено освежить память, что оценки никоим образом не ждали такового перевоплощения.
Иван Киреевский выискал в Онегине неизбывную деревянность и неспособность обожать; Баратынский считал, что Онегин отжил, что ежели он и тоскует, то от пустоты сердца и т. д. И тот и иной исходили из эксперимента романтических творений: Киреевский ассоциировал Онегина с богатырями Байрона, а Баратынский - с богатырем собственной поэмы Цыганка Елецким. Интересно, что во мноом с данными понятиями совпадает самоощущение и саммнение Онегина, в особенности опосля дуэли и отъезда. Совпадает и не раз обнаруживаемое в тексте авторское известие к персонажу.
В конце концов, совпадает и авторская критика, выраженная, этак заявить, внетекстовым методом, то имеется в сопутствовавшем комменты. Этот комментарий в особенности главен, так как затрагивает делему адекватности персонажа избранному жанру, то имеется роману в стихах.
Чтецам Евгения Онегина внушалась мысль, что желая они имеют все шансы существовать и не довольны антипоэтическими поступками и думами заглавного богатыря, однако сейчас он в собственной тарелке, то имеется в собственном жанре - жанре не романтичной поэмы, а романа в стихах. И новости он себя станет поэтому. И вот, как оказалось, все ошиблись, в том числе и герой, и сам создатель, в разных собственных ипостасях - как персонаж художественного решетка романа и как создатель вступления!
Феномен, но, в том, что схожая система повествования преломилась в творении, стоящем, сообразно принятому понятию, у истоков российского реализма. Вообщем, все это и указывает, как трудна пиитика Евгения Онегина и как необыкновенно отразились в нем любовные составляющие.
Избранное Пушкиным построение различается большущий сложностью. С одной стороны, оно предполагает неизменное преодоление структуры методом выявления её, выведения её в сферу намеренного описания.
Это даст творению нрав не лишь «романа о героях», однако и «романа о романе». Неизменная смена местами персонажей из внетекстового решетка, героев романного места и таковых метатекстовых персонажей, как, к примеру, Муза - крепкий прием «Онегина», погружающий к резкому обнажению меры условности.
Мы встречаемся с самыми необыкновенными встречами: Пушкин сталкивается с Онегиным, Елизавета - с Вяземским.
Муза стихотворца то находится, как мифологическая аллегория, на лицейском экзамене перед Державиным, то, отождествляясь с сюжетными богатырями, ввязывается в выдуманное действие романа, как бы совпадая с его героиней.
Полностью верно примечание современных исследователей: «Пушкин, непременно следуя образцу Стерна, пародирует строгий метод построения просветительского романа, однако он еще пародирует и стерновскую отрывочность, канонизированную романтиками и превратившуюся, в свою очередность, в не наименее закостеневшую схему».

Литература

1. Альтшуллер Марк. Эра Вальтера Скотта в Рф. Многознаменательный роман 1830-х годов. СПб. , 1996.
2. Белинский В. Г. Совершенное сходбище сочинений. М. , 1953. Т. 7
3. Карамзин Н. М. Деяния Страны Русского. М. , 1989. Кн. 3-я. Т. 11.
4. Катенин П. А. Рассуждения и разборы. М. , 1981
5. Надеждин Н. И. Литературная оценка. Эстетика. М. , 1972.
6. Сельный Н. А. , Сельный К. А. Литературная оценка. Л. , 1990.
7. Пушкин А. С. Совершенное сходбище сочинений: В 10 т. М. ; Л. , 1949. Т. 10.
8. Томашевский Б. Пушкин. М. ; Л. , 1956. Кн. 1.
9. Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М. , 1968.
10. Удодов Б. Пушкин: художественная антропология. 2-е изд. , перераб. Воронеж, 1999.
11. Филиппова Н. Ф. Борис Годунов А. С. Пушкина. М. , 1984.

Больше работ по теме: