Мифологическое, историческое, поэтическое в контексте "Алкивиада" Е.А. Боратынского

Мифологическое, историческое, поэтическое в контексте «Алкивиада» Е. А. Боратынского

С. В. Рудакова

алкивиад боратынский стихотворение образ

Впервые в русской поэзии именно в книге «Сумерки» Е. А. Боратынского стихотворения объединяются не по жанровому, не по тематическому и не по хронологическому принципу - общим оказывается угол зрения, та степень высоты обобщения, на которой находится поэт, та общая идея, которая развертывается автором через совокупность всех поэтических образов сборника. Одним из первых, кто стал рассматривать «Сумерки» как книгу стихов, был А. Кушнер [8, с. 179]. Этой же точки зрения придерживаются и ряд других исследователей, например, Е. Н Лебедев [9, с. 114212], О. В. Мирошникова [12, с. 55], О. В. Зырянов [6, с. 32], хотя другие исследователи [1; 3; 10] считают, что «Сумерки» - это лирический цикл.

В «Сумерках» Боратынский подводит итоги многолетних размышлений о судьбе человека и человечества, которые рассмотрены им в контексте жизни природы и мироздания, в таком ракурсе сохраняется диалектика единства противоположностей. Именно поэтому «Сумерки» можно с полным правом назвать первой в русской литературе итоговой книгой стихов.

В центре «Сумерек» - Поэт. Это необычный лирический герой. Очень верно отметила И. Л. Альми: «Показательно, что название «Сумерки» ставит в центр внимания не авторское «я» как таковое, а некий внеличный комплекс» [1, с. 24]. Соответственно можно говорить, что герой Боратын-ского - это не просто его авторское «Я», с сохранением индивидуальности, с биографической конкретностью и одновременно многогранностью. Это, прежде всего, человек, Поэт, не просто чувствующий, но и мылящий. Не просто лирик, но философ, раскрывающий свой мир в предельно напряженных, обостренных человеческих эмоциях, человеческих ощущениях, размышлениях.

С одной стороны, он - Поэт-избранник, т.е. он представляет ту малую часть общества, что наделена огромным духовным потенциалом, стремится к чему-то возвышенному, не связанному с материальными, меркантильными интересами большинства. Это определяет ограниченность, сжатость того пространства, которое в той или иной мере соотносимо с лирическим героем книги стихов Боратынского. А с другой стороны, поэт представляет все человечество, и его судьба - это не индивидуальная судьба отдельно взятого субъекта с его метаниями, мыслями, мечтаниями, потерями, разочарованиями, стремлениями, ведь его трагедия - это отражение трагедии всего человечества. Лирическое единство «Сумерек» определяется общей направленностью размышлений Поэта, его жизненной позицией. Книгу «Сумерки» можно рассматривать как своеобразную исповедь художника, находящегося во враждебных отношениях с обществом, с современной эпохой, переживающего мучительное одиночество, жаждущего его преодолеть, ищущего пути этого, осознающего трагедию, переживаемую человечеством, как личную, рассматривающего собственную жизненную катастрофу как отражение катастрофы вселенского масштаба.

Высокий уровень обобщения, который становится приметой стиля позднего Боратынского, определяет, и то, что лирический герой «Сумерек» смотрит на мир с предельной высоты, и в фокусе его внимания - прежде всего значительное, масштабное, обобщенное.

Углубляясь в мир прошлого, герой Боратынского оказывается способным проникнуть в сознание человека того времени и взглянуть на мир его глазами, передав увиденное и прочувствованное читателю.

Боратынскому в его книге стихов удается выявить динамику изменений мира, общества, сознания отдельного человека - Поэта, который становится некой «лакмусовой бумажкой» общего состояния мира.

«Сумерки» являют собой реализацию желания поэта расширить содержание, вкладываемое в отдельно взятое стихотворение. Боратынский с самого начала стремится к большей завершенности каждого поэтического произведения, входящего в состав книги стихов, но, с другой стороны, пытается все свои творения объединить в некое целое, ведь мысль конкретного поэтического произведения продолжает развиваться и за пределами этого текста. Данная особенность позднего творчества Боратынского была предопределена его предшествующей эволюцией: с первых шагов в поэзии автор пытался писать не просто стихотворения на случай (это у него как раз менее всего получалось), способствующие «освобождению» художника слова от накопившихся мыслей, чувств, он хотел создать некую художественную «мозаику», характеризуемую единством мысли, цельностью образов. Попытки эти увенчались успехом. Завершением этого процесса стала публикация «Сумерек» в 1842 г., оказавшихся книгой вопросов и споров Поэта с собой и с жизнью о том, что есть жизнь и каково место в ней поэзии и т.д.

И важное место занимает в «Сумерках» стихотворение «Алкивиад». Впервые напечатанное в журнале «Московский наблюдатель» еще в 1835 году, войдя в состав «Сумерек», оно приобрело, как и многие другие тексты книги стихов Боратынского, новые смыслы. Наверное, поэтому до сих пор появляются порой прямо противоположные трактовки данного произведения. Попробуем и мы предложить свой вариант возможного прочтения этого текста в составе целого.

«Алкивиад» следует за самым напряженным, полным трагического отчаяния и боли стихотворением «Сумерек» - оно появляется после «Недоноска». Как и впервые оказавшись перед почти неразрешимой задачей, описанной в «Последнем поэте», - жить или, освободившись от страданий, уйти из жизни - лирический герой, Последний Поэт, вновь находит в себе силы, чтобы продолжить свой путь в поиске ответа на мучительные вопросы, что являет мир и человек в нем, а главное, каково назначение Поэта, нужен ли он людям. По сравнению с «Недоноском» в «Алкивиаде» происходит изменение временных координат: Последний Поэт из мира «невре- мени» переносится в «мифологическое время древности» [7, с. 114], в эпоху Эллады, пытаясь там обнаружить истинные ценности, идеалы, утраченные современным человеком и обществом.

Объектом художественного постижения в стихотворении «Алкивиад» становится прославленный исторический персонаж, который был хорошо известен не только своим современникам. Речь идет об Алкивиаде, рожденном около 451 года до н.э. Этот афинский политик запомнился потомкам не только своим стратегическим талантом, победами на море, смелыми дипломатическими решениями, но и многочисленными предательствами, а также огромным честолюбием и стремлением всегда быть первым [5, с. 90-106; 14, с. 4-13]. О нем самом и его деятельности размышляли в своих трудах еще историки античности, среди которых его современник Фукидид, Феопомп, автор «Греческой истории», продолжатель труда Фукидида, Плутарх, Корнелий Непот и другие. Благодаря их трудам сохранилась память об Алкивиаде. Способствовал увековечиванию памяти Алкивиада и У. Шекспир, посвятивший его жизни драму «Тимон Афинский».

Личность этого человека, даже спустя века, видится очень неоднозначной. С одной стороны, примечателен факт его долгой дружбы (выросшей из отношений ученика и учителя, окрепшей во многих военных походах) с одним из прославленных философов античности - с Сократом, о чем писал, например, Платон в своих «Диалогах Платона», в частности, в «Алкивиаде II», где воссоздан якобы имевший место разговор Сократа и Алкивиада о человеке и Богах, о вере, разуме и безумии. Подобное обстоятельство, а также многочисленные примеры проявления необыкновенного ума Алкивиада, который он демонстрировал в своей дипломатической и полководческой деятельности, говорят о нем как о человеке с развитым интеллектом, широкими познаниями и умением смотреть дальше многих, делая глубокие обобщения. Об этом, в частности, в своих работах размышлял Фукидид, отдавая должное уму и удивительным способностям древнегреческого политика. Но, с другой стороны, принадлежность Алки- виада к одной из богатейших афинских семей, сформировавшая в нем любовь к роскошной жизни, привычку ставить свои желания превыше всех иных, а также его необыкновенная красота, о которой Бион Борисфенский говорил: «Когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда стал юношей, - жены бросали мужей», - выставляли его личность в явно непривлекательном свете. Не случайно еще Корнелий Непот высказал такое суждение: «Никто не мог сравниться с ним ни в пороках, ни в добродетелях».

Но вот какая грань образа этого героя прошлого привлекла Боратынского - его непомерное честолюбие, красота, сводящая многих с ума, или талант стратега, способности философа, а может, что-либо иное - попробуем разобраться.

По мнению многих исследователей, текст этого антологического стихотворения раскрывает «вечный» образ тщеславия (об этом, например, говорит А. Жолковский) [4, с. 186-200]. Другие, например, Е. Н. Лебедев, считали, что в произведении представлен образ человека, мечтающего о славе «как о чем-то неизбежном, предрешенном, само собою разумеющемся [9, с. 153]. В обеих точках зрения, бесспорно, есть истина. Но вот позиция Н. Н. Мазур, высказанная в ее работе «К интерпретации Алкивиада Боратынского», прочитанной на Четвертых Эткиндовских чтениях [11, с. 541-556], кажется нам спорной. Хотя некоторым литературоведам даже «сама возможность превращения Алкивиада в романтическую фигуру меланхолии» «показалась странной» [15]. Сопоставление Мазур позы Алки- виада с традиционной позой Меланхолии и ее вариациями, созданными крупнейшими европейскими романтиками, среди которых Вордсворт, несколько Китсов, Шелли, Бодлер, Ламартин, Тассо и Байрон, очень интересно и по-своему убедительно, но только если анализировать стихотворение «Алкивиад» вне контекста книги стихов Боратынского, рассматривая его как самостоятельное произведение. Как нам видится, оказавшись в структуре «Сумерек», «Алкивиад», как и другие поэтические тексты книги, приобретает иной смысл, иную тональность.

На наш взгляд, в «Алкивиаде» сосуществуют два плана изображения мира античного героя. Последний поэт, оказавшись в пространстве жизни этого персонажа, наблюдает за ним и со стороны и как будто проникает в его духовный мир, описывая изнутри.

Как следствие, в «Алкивиаде» Боратынский по-иному представляет время и пространство. Его уже волнует не столько конфликт прошлого и настоящего, сколько противоречия, заложенные в отдельном периоде времени. Так, события «Алкивиада» отнесены к мифологизированному прошлому, но, пребывая в нем (для Алкивиада оно настоящее), герой душою устремляется в иные времена - в грядущее, далекое, для многих неизвестное.

Наверное, поэтому абсолютно по-разному характеризуется внешнее и внутреннее пространство героя. Так, внешнее пространство Алкивиада предельно сомкнуто и крайне для него агрессивно - «юный красавец» сидит перед медью, окруженный смеющимися над ним «мужами», что на него «казали перстом», и девами, что, «тайно любуясь челом благороднооткрытым, / Нехотя взор отводя, хмурили брови свои» [2, с. 184].

Как и «Новинское», восьмистишное произведение «Алкивиад» разделяется автором на две страницы [13, с. 36-37], только теперь они графически образуют меж собой некое зеркальное отражение, являя один разворот. В первой строфе воссоздан мир явный, в котором пребывает Алкивиад и другие:

Облокотясь перед медью, образ его отражавшей,

Дланью слегка приподняв кудри златые чела,

Юный красавец сидел, горделиво-задумчив, и, смехом

Горьким смеясь, на него мужи казали перстом.. .[2, с. 184].

Автор специально в этой части столь подробно и выразительно характеризует отношения во внешнем мире окружающих к герою, чтобы выявить двойственность ситуации и показать неоднозначность изображенного героя. Его внешность, почти божественная («кудри златые» как знак приобщенности солнцу, которым он обласкан), вызывает у мужчин зависть и горечь от собственного несовершенства, именно потому звучит их «горький» смех. Не имея возможности стать лучше Алкивиада, они предпочитают тыкать в него пальцами, подчеркивая его непохожесть на них, желая хоть так его унизить.

Однако на такую агрессию Алкивиад, в изображении Боратынского, никак не отвечает. В контексте стихотворения он внешне оказывается лишенным какого бы то ни было движения, все средства поэтической образности, задействованные автором в его описании, подчеркивают статичность образа Алкивиада: «облокотясь», «перед медью», «сидел», «глух был и слеп». Кажется, Поэт создает образ Алкивиада в соответствии с теми характеристиками, что сохранились во многочисленных исторических источниках времен жизни этого героя. Мы видим, что Алкивиад, упоенный своей красотой, никого не замечает вокруг: подобно Нарциссу, он занят увлеченным рассматриванием себя, а жесты его свидетельствуют о такой черте, как самолюбование.

Максимально значимым для понимания сущности главного поэтического образа стихотворения оказывается второй катрен:

Девы, тайно любуясь челом благородно-открытым,

Нехотя взор отводя, хмурили брови свои.

Он же глух был и слеп; он, не в меди глядясь, а в грядущем,

Думал: к лицу ли ему будет лавровый венок? [2, с. 184]

В этой строфе воссоздается духовное пространство: Последний Поэт как будто проникает в сознание людей античности, обнажая то, что таится в их душах. Именно здесь проявляется конфликт явного и скрываемого, внешнего и внутреннего, обусловленный, с одной стороны, общественными условностями, а с другой стороны, душевными потребностями... Интересна реакция дев на героя. Поэт подмечает, что, в отличие от мужчин, слабый пол увлечен красотой Алкивиада (Боратынский следует опять-таки тем фактам, что сохранила история). Но сложившиеся общественные стереотипы не позволяют девушкам открыто выразить свои чувства, однако, подчиняясь этим условностям, представительницы прекрасного пола испытывают не только сожаление, но и недовольство оттого, что приходится скрывать свое восхищение этим юношей.

И, обращая свой взор на Алкивиада, Поэт вдруг обнаруживает, что внутреннее пространство этого героя наполнено движением. Алкивиада отличает устремленность в будущее: «горделиво-задумчив», «не в меди глядясь, а в грядущем, думал». Поэт раскрывает ложность тех представлений, которые сложились у мужей и дев относительно личности Алкивиада, не сумевших понять его суть, увидевших лишь его необычную внешность и непривычное поведение. Выясняется, не в зеркало глядит Алкивиад, любуясь собою, он пытается заглянуть в свое грядущее. И сам текст подсказывает, что ищет для себя Алкивиад в том будущем, куда пытается проникнуть силой своего воображения, - славу, ведь размышления его сопровождаются прежде всего раздумьями о «лавровом венке», которым будет вознагражден за свои великие деяния. Но не столько слава, сколько то будущее, что с этой славой связано, влечет сознание Алкивиада.

Подобная противопоставленность внешнего внутреннему обусловливает неприятие миром людей Алкивиада: погрузившись в свои мечтания, тем самым отгородившись от соплеменников, он ничего, кроме ропота и недовольства, вызвать не может. Вглядываясь в духовный мир этого героя, Поэт неожиданно обнаруживает нечто общее, сближающее его, человека века железного, и Алкивиада, представителя века золотого. Оба они оказываются не поняты миром, оба находятся в состоянии некой духовной слепоты, обусловленной их абсолютной подчиненностью своей идее, погруженностью в свои творческие замыслы, а главное самодостаточностью. Так, об Алкивиаде сказано: «Он же глух был и слеп» [2, с. 184], о себе Поэт в стихотворении «Князю Петру Андреевичу Вяземскому» говорит: «Вам приношу я песнопенья, / Где отразилась жизнь моя: / Исполнена тоски глубокой, / Противоречий, слепоты» [2, с. 178]. Оба (и Поэт, и Алкивиад) размышляют о судьбе, о жизни, о будущем. И значит те идеи, что выдвигает Н.Н. Мазур по поводу Алкивиада, имеют под собой некоторые основания. Алкивиад - Последний Поэт - Боратынский, все эти образы связаны меж собою невидимыми нитями. Последний Поэт выявляет меж собою и древнегреческим героем не только различия, но и некоторую общность: оба эти героя, будучи порождением сознания автора, обнаруживают потребность и способность жить не суетным сегодня, а переноситься в иные эпохи, смотреть вдаль времен. Только один напряженно вглядывается в будущее, а другой - в прошлое, автор же пытается постичь судьбу каждого индивида, и человеческого сообщества в целом. Потому, может быть, глядя на Алкивиада, вспоминается портрет самого Боратынского 1820-х годов, сохранившийся на литографии Ф. Шевалье.

Боратынский, помещая «Алкивиада» сразу же после «Недоноска», подчеркивает, что трагедия, совершающаяся в общемировом пространстве, оказывается предрешенной еще в далекой Древней Греции, где отнюдь не все было так безоблачно. Поэт обнаруживает, что на, казалось бы, «безмятежном челе» Эллады уже лежала глубокая складка скорби, рожденной непониманием, уже в эпоху, когда царил культ искусства и чувств, в душах людей поселился раздор, разводящий их в пространстве и во времени, приводящий к осознанию суетности человеческих устремлений и пониманию невозможности полного слияния отдельной частной жизни со всеобщей мировой судьбой.

Алкивиад, всю жизнь метавшийся между Афинами и Спартой, не находя нигде успокоения, уже не может жить в своем времени, потому внутренний взор его устремляется в будущее. Но для Поэта это значит одно: «первобытный рай муз» таковым уже не является, ибо, если здесь появляется отдельный житель (это Алкивиад), который не просто ощущает время, но испытывает недовольство своим сиюминутным состоянием, сие равнозначно тому, что «рай» разрушен. Ведь там, где появляется время, подчиняющее все своему ходу, там рушится идеальный мир, ибо рай - это божественное и вечное.

Есть в стихотворении выход еще на одну важную для «Сумерек» проблему - проблему вечности, которая, по-разному варьируясь, обнаруживается почти в каждом произведении книги Боратынского.

«Алкивиад» строится на приеме композиционного кольца: в начале и конце стихотворения упоминается одна и та же деталь, связанная с Алки- виадом, - это медь, в которую глядится герой («облокотясь перед медью» и «не в меди глядясь»). Для современников Боратынского слово «медь» ассоциировалось со знаменитым памятником, увековечившим память о Петре I (вспоминается и «Медный всадник» Фальконе, а также одноименная поэма А.С. Пушкина). Но можно говорить, что и в античности это понятие рождало похожие ассоциации, которые в том числе были связаны и с Ал- кивиадом, о чем мог знать и Боратынский. Так, существует предание, что спустя несколько веков после смерти Алкивиада во время одной из войн древние римляне по совету оракула воздвигли на площади народного голосования две статуи - умнейшего и мужественнейшего из людей античности, ими оказались статуя Пифагора и статуя Алкивиада. Герой умер, но память о нем осталась. Не о таком ли своем будущем размышляет Алкиви- ад в стихотворении поэта. Не потому ли уже в своем настоящем герой Боратынского утрачивает юношескую энергию, замирая, становясь все более похожим на тот памятник, что будет возведен в его честь.

А значит, для Поэта, лирического героя и рассматриваемого стихотворения, и книги «Сумерки», немаловажной оказывается мысль о том, что человек смертен, конечен, но память о нем, если он того достоин, вечна. А потому духовная связь предков с потомками не будет оборвана. А кроме того, в «Алкивиаде» выражается идея, что пусть и не сразу, но дела человека могут быть оценены по заслугам другими поколениями.

Список литературы

1.Альми И. Л. Сборник Е. А. Боратынского «Сумерки» как лирическое единство // Вопросы литературы. Метод. Стиль. Поэтика. - Владимир, 1973. - Вып. 8. - С. 2381.

2.Баратынский Е. А. Полное собрание стихотворений. - Л.: Сов. писатель, 1989.

3.Дарвин М. Н. Русский лирический цикл: Проблемы истории и теории. - Красноярск: Красноярский гос. ун-т, 1988.

4.Жолковский А. Где кончается филология? Осенние зачистки на летних территориях // Звезда. - 2007. - №1. - С. 186-200.

5.Знаменитые греки и римляне: 35 биографий выдающихся деятелей Греции и Рима. Сборник / авторы и сост. М. Н. Ботвинник и М. Б. Рабинович. - СПб.: Эпоха, 1993. - С. 90-106.

6.Зырянов О. В. Субъектная архитектоника стихотворных книг в свете исторической поэтики // Авторское книготворчество в поэзии: материалы Международной научно-практической конференции: в 2 ч. - Омск, 2008. - Ч. 1. - С. 25-36.

7.Козубовская Г. Л. Лирика Е. А. Баратынского и проблема творчества: дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1980.

8.Кушнер А. Книга стихов // Вопросы литературы. - 1975. - № 3. - С. 178-188.

9.Лебедев Е. Н. Тризна. Книга о Е. А. Боратынском. - М.: Современник, 1985.

10.Ляпина Л. Е. Лирический цикл в русской поэзии 1840-1860-х годов: автореф. дис... канд. филол. наук. - Л., 1977.

11.Мильчина В. Слухи о смерти филологии сильно преувеличены. «Европейская поэзия и русская культура»: Четвертые Эткиндовские чтения // Новое литературное обозрение. - 2006. - № 6. - С. 541-556.

12.Мирошникова О. В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика. - Омск: ОмГУ, 2004.

13.Сумерки. Сочинения Евгения Боратынского. - М.: Тип. А. Семена при Императорской Медико-хирургической академии, 1842.

14.Суриков И. Е. Ксенические связи в дипломатии Алкивиада // Античный мир и археология. - Саратов, 2002. - Вып. 11. - С. 4-13.

15.Ямпольский М. О прочитанном. Медь Алкивиада // Стенгазета. - 16 октября 2006. - [Электронный ресурс]: <http://www.stengazeta.net/article.html?article=2161>

Больше работ по теме: