Жизненный и писательский путь Феофана Прокоповича

 














Жизненный и писательский путь Феофана Прокоповича


В числе деятелей в области литературы и культуры в Петровскую эпоху самую выдающуюся роль играл Феофан Прокопович. Родился он в семье мелкого торговца в Киеве в 1681 г.; светское имя его было Елеазар. Рано лишившись отца, он был взят на воспитание своим дядей - наместником Киевского братского монастыря и ректором Киево-Могилянской академии - Феофаном Прокоповичем, который, однако, скоро умер, и мальчик перешел на попечение одного киевлянина. С большим успехом окончив киевскую академию, Прокопович поступил в одну из польских униатских школ, для чего ему самому пришлось принять унию. Став учителем, он скоро после этого принимает монашество с именем Елисея, а затем направляется в Рим, в коллегию св. Афанасия, учрежденную для греков и славян с целью их окатоличения. Блестящие способности Прокоповича сразу же выделили его среди других воспитанников коллегии. Он получил возможность работать в Ватиканской библиотеке, начальник коллегии давал ему частные уроки, стараясь при этом - но безуспешно - склонить его к поступлению в иезуитский орден. Свое пребывание в Риме Прокопович использовал для серьезного изучения патристики, философии и произведений римских и греческих классиков. Одновременно он обнаружил большой интерес к старинным и новым памятникам римской архитектуры и живописи. Около 1704 г. он возвратился в Киев, по пути заведя знакомство с рядом заграничных ученых, вернулся в православие и с именем Феофана вновь постригся уже в православное монашество.

Тут же он был определен - 23 лет - учителем поэзии в академии.

Пройдя через католическую схоластическую школу, Прокопович, однако, не только не поддался влиянию схоластики и католической догмы, но на всю жизнь остался непримиримым их врагом, едко, с юмором, порой с сарказмом высмеивая все, что соприкасалось с католической теорией и практикой. Дух здоровой критики и тяга к философскому реализму и рационалистическим системам мировоззрения характеризовали собой весь его жизненный и писательский путь. Если для католичества наука и философия были лишь служанками богословия, то Феофан Прокопович без колебания богословскую догму и церковную практику стремился подчинить светским интересам. В борьбе двух сил - церкви и государства, соперничавших в современной ему России, - он безоговорочно стал на сторону государства. По складу своего мировоззрения, по своей натуре и по своим симпатиям он был выразителем у нас идей Ренессанса и реформации.

Уже в своем курсе пиитики, читанном им в киевской академии и составленном преимущественно на основе руководства Я. Понтана, он старался умерить те крайности схоластической науки о поэзии, которые превращали эту науку в собрание чисто формальных предписаний для версификаторских упражнений и экспериментов, лишенных живого содержания, а часто и смысла. Он возражает против злоупотреблений символами и аллегориями и очень неодобрительно относится ко всякого рода стихотворным ухищрениям, говоря о них как о пустяках и ребяческих побрякушках. Он рекомендует искусству поэзии учиться в первую очередь на образцах классической литературы - на произведениях Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Катулла, Сенеки, Плавта, Теренция и некоторых других. Не будучи в своем изложении курса новатором, Прокопович, однако, в большей мере, чем его учителя, ставит себе целью ориентировать поэзию на здравый смысл и естественность. Это сказалось уже в его первом литературном выступлении - в трагедокомедии «Владимир», написанной им в 1705 г. по обязанности учителя поэзии и разыгранной студентами киевской академии.

В 1706 г. Феофан стал преподавателем риторики и написал ее учебник, так же как и учебник поэтики, на латинском языке. В новом своем курсе, служившем главным образом руководством к произнесению проповедей, он гораздо решительнее, чем в курсе поэтики, порывает с установившейся католической традицией церковного красноречия. Здесь он заявляет себя энергичным ее противником. «Весьма ложное обуяло нас мнение, - говорит он, - ибо мы нелепейшим образом думаем, что если не пойдем в польские школы, то есть в фабрики испорченного красноречия, то будто бы не можем изучить ораторского искусства». Он сурово порицает искусственность и вычурность католической проповеди и ратует за простоту и содержательность. «Самый обыкновенный недуг нашего времени, - пишет он, - есть тот, который мы можем назвать курьезным слогом, потому что в числе других средств для приобретения ученой знаменитости ученые хвастуны усвоили себе манеру выражаться как можно удивительнее и необыкновеннее». Не ограничивая ораторского искусства одними лишь потребностями церкви, Феофан Прокопович обстоятельно говорит и о красноречии судебном и историческом. Предвосхищая Ломоносова, он, взамен целого ряда дробных подразделений слога, устанавливает лишь три его вида - высокий, средний и низкий, тем ослабляя обязательную регламентацию ораторской речи и предоставляя ей бо?льшую свободу.

Свои теоретические взгляды на искусство красноречия Прокопович применял и к собственной проповеднической практике, в частности в речи, обращенной им в Киево-Софийском соборе в 1706 г. к Петру I, которого он тогда увидел впервые. В этой речи не было ни обычных для того времени витиеватых ухищрений, ни искусственного панегирического парения. В торжественных и в то же время безыскусственных выражениях Феофан прославлял Петра за его воинские подвиги, за ревность к просвещению, за заботу о правосудии, за его трудолюбие и простоту, за то, что он возвышает своих подданных в меру их личных заслуг, а не по признаку их родовитости или богатства. Эта речь понравилась Петру и заставила его обратить внимание на Прокоповича.

В 1708 г. Прокопович стал преподавать философию и одновременно физику, арифметику и геометрию - науки, до тех пор отсутствовавшие в академической программе. Одновременно на него были возложены обязанности префекта киевских училищ.

В 1709 г., через две недели после Полтавской битвы, Петр проезжал через Киев, и Феофан в его честь и в его присутствии произнес похвальное слово, насквозь проникнутое публицистическим пафосом и в то же время чуждое риторической шумихи, характерной, например, для трех слов Стефана Яворского, произнесенных по поводу той же Полтавской победы. С негодованием говорит Феофан об измене Мазепы; «Пси не угрызают господий своих, звери свирепые питателей своих не вредят; лютейший же всех зверей раб пожела угрызти руку, ею же на толь высокое достоинство вознесен... лжет бо, сыном себе российским нарицая, враг сый и тело-любец».<#"justify">Для истории литературы наибольший интерес представляет собой деятельность Феофана Прокоповича как драматурга и как стихотворца.

В 1705 г., как мы знаем, разыграна была в Киеве студентами академии его трагедокомедия, полное заглавие которой следующее: «Владимир, славенороссийских стран князь и повелитель, от неверия тмы в свет евангельский приведенный духом святым от рождества христова 988, ныне же от православной академии Могилянской Киевской на позор российскому роду от благородных российских сынов, добре зде воспитуемых, действием, еже от пиит нарицается трагедокомедия лета 1705, июля 3 дня показаний». Сюжет пьесы - водворение христианства на Руси и сопутствующая этому борьба князя с врагами новой веры - языческими жрецами и одновременно с самим собой, с неизжитыми еще страстями и приманками языческой жизни. Пьеса представляла собой одновременно апологию Владимира как реформатора, которому Русь обязана своим просвещением, и осмеяние упрямых и своекорыстных поборников невежественной старины. Отсюда и ее жанровое наименование, идущее еще от Плавта и утвержденное поэтикой Понтана - «трагедокомедия», т. е. такой род драматических произведений, в котором, по определению Прокоповича, «вещи смешные и забавные перемешиваются с серьезными и печальными и лица низкие - с знаменитыми».

Обращенная в далекое прошлое, пьеса Прокоповича, кстати сказать, тесно связанная по содержанию с незадолго перед тем произнесенной им проповедью в день Владимира, живо перекликалась с современностью, и реформаторская деятельность Владимира, протекавшая в борьбе с врагами новой веры, исторически ассоциировалась с преобразовательной деятельностью Петра I и с его борьбой с защитниками старины, преимущественно с консервативным духовенством. Трагедокомедия, таким образом, как и все почти, что писал Прокопович, была насквозь публицистична и дидактична. Публицистика дает себя знать не только в основной части пьесы, но и в ее эпилоге. Пьеса построена в соответствии с теми теоретическими положениями, которые даны Прокоповичем в его курсе поэтики. Она состоит из пяти актов, предваряется прологом и заканчивается эпилогом. Пролог является обычным предисловием. Вслед за ним идет «протазис», обнимающий первый акт и заключающий в себе главное содержание пьесы, самую ее сущность. Появляется посланная адом тень убитого Владимиром его брата Ярополка, сообщающая верховному жрецу Перуна Жериволу, орудию адских сил, о намерении Владимира переменить веру и упразднить языческих богов. Жеривол и сам уже успел подметить охлаждение Владимира к богам. Раньше он приносил им обильные жертвы, от которых вдоволь сыты были и жрецы, вчера же он дал лишь одного козла:


Тако престарелого, тако бестелесна,

Тако изнуренного, иссохша, бесчестна,

Тонка, лиха, немощна, бескровна, бесплотна,

Еще ножа не приях, а смерть самохотна

Постиже его.

Вслед за этим Ярополк рассказывает о своей предсмертной борьбе с Владимиром, пользуясь приемом уподобления, который Феофан рекомендовал как существенное украшение эпопеи и трагедии:


Един со двоими

Всуе брахся [боролся], весь люти на мечах носимий.

Яко медведь, емуже в перси ловец силний

Вонзет рожен, мечется всуе и бездильний

Гнев ярит и олико борется крепчае,

Толико в онь железо входит глубочае,

Сице аз бедний брахся.


«Протазис» заканчивается тем, что Жеривол высказывает намерение вступить в борьбу с Владимиром.

Во втором акте - «эпитазисе» - начинается развитие самого действия. Жрецу Курояду, собирающему народ на праздник Перуна, жрец Пияр говорит о том, что он в пустынном лесу встретил бегущего Жеривола, простоволосого, со страшным воплем созывающего адские силы для отпора христову закону, который Владимир хочет утвердить на Руси. Вслед за тем приходит и сам Жеривол, творящий заклинания. По его зову появляются бес мира, бес плоти и бес хулы. Каждый из них обещает помешать Владимиру принять христианство. Бес мира надеется на то, что Владимир не преклонит свою выю перед распятым нищим Христом. Бес хулы поносит Христа как злодея, а бес тела, уязвивший уже Владимира тремястами любовных стрел, напоенных ядом, и в дальнейшем рассчитывает удержать его в своей власти любовью к тремстам женам. Жрецы радуются и вместе с идолами начинают петь й плясать.

Третий акт - «катастазис» - должен заключать в себе изображение препятствий и замешательств (perturbationes). Действительно, здесь Владимир, уже испытывающий отвращение к языческим богам, еще полон колебаний и нерешительности, как ему отнестись к славам греческого философа. Он обращается за советом к своим сыновьям Борису и Глебу, и Глеб предлагает отцу еще раз внимательно выслушать греческого философа. В это время приходит Жеривол с жалобой на то, что боги умирают с голода, но Владимир смеется над его словами. Между философом и жрецом происходит спор. Жеривол бранится и издевается над философом и задает ему бессмысленные вопросы, так что философ, обращаясь к Владимиру, говорит: «Се ли мудрецы ваши? Аз овчому стаду не дал бы сицевого вождя». Удаляясь, Жеривол грозит «смирить хульника делом». Философ - в духе богословских воззрений Прокоповича - разъясняет Владимиру основные догмы христианского учения и окончательно располагает его к себе и к христианской вере.

В четвертом акте - продолжение «катастазиса» и приступ к развязке. В душе Владимира происходит сложная душевная борьба, которая передается в его монологе, занимающем почти весь акт, притом в выражениях, часто совпадающих с тем, что говорится в проповеди Прокоповича на день Владимира. Владимира искушают вызванные Жериволом бесы, и он готов поддаться им, забыв проповедь философа. Бес мира смущает его тем, что принятие христианства «породит укоризну его славе». Он говорит:


....не повергу ли греческим под нози

Царем венца моего? И их же на мнози

Усмирих победами, тем сам подчиненней буду,

Буду не оружием, - едним побежденний

Словом философовим!


Обычно побежденный принимает закон победителя. Весь мир знает, что у него достаточно силы, чтобы сидеть рядом с римским царем. Его могут заподозрить в том, что он принял новую веру не ради веры, но из страха перед греками. Наконец, ему поздно становиться учеником. Но, в конце концов, он побеждает свою гордыню:

прокопович церковный проповедь реформа

Дым есть токмо - людская хула и слава!

А яко стар учуся - то ли будет бидно:

Учитися доброго во всяком не стыдно

Есть времени: «до смерти (обще гласит слово)

Всяк человик учится».


Но на смену искушения гордости Владимира одолевает искушение плоти. Как быть ему с тремястами женами? Неужели пренебречь ими?


Увы мни! Весь тлею

Жегом огнем сердечним, весь внутр изгараю;

Пламень внийде в утробу. О горе! не чаю

Жив быти, аще прийму закон нелюбимий,

Иго тяжкое, ярем неудоб носимий! -


произносит он и высказывает сомнение в божественности учения Христа и в пригодности этого учения для людей:


Отсюду мнится неподобно

Учение христово: учит утоляти

Похоть плотскую. Како ее есть - уязвляти

Естество? Естеству се наносится нужда.

Кого убо он есть бог? Воля его чужда

Есть смотрения, богу отнюдь не свойственна:

Аще он есть создатель мира вещественна,

То почто созданию своему противный

Закон вносит? Аще же ин кто мир сей дивний

Произведе в бытие, ин убо кто мира

Начало есть, убо есть о нем ложна вира.


Но, в конце концов, вновь вдумываясь в речь философа, Владимир понимает, что он стал жертвой бесовского навождения. Он выходит победителем из своей внутренней борьбы и окончательно решает принять христианство. Вслед удаляющемуся Владимиру раздается пение хора. «Прелесть», олицетворяющая триста жен, поет ему песню, напоминающую ему о его былых утехах:


Познай любезне,

Кто зовет слезне.

Кого любиши?

Камо бежиши?

В кие идешь страны?

Откуда гнев на ны?

Плач тя не утолит,

Глас мой не умолит;

Тако еси твердий,

Тако жестосердий!

Любве ми едина!


Кая се измина?

В пятом акте дается развязка, или катастрофа. Жрецы приходят в отчаяние: князь запретил им жертвоприношения, и они умирают с голода. Идолов Владимир приказал всюду сокрушать, они отданы на поругание:


Дети студнии, кумир рассекше подробну

Во главу, аки в сосуд, испраздняют стомах.

Вожди Мечислав и Храбрый заставляют самих жрецов низвергать своих богов. Жрецы грозят всякими бедствиями, если будет сокрушен Перун, но вождей это не пугает, и они низвергают всех идолов. Затем Храбрый сообщает Мечиславу подробности крещения Владимира. В последнем явлении приходит вестник с грамотой от князя, принявшего в крещении имя Василия. В грамоте сказано о том, что князь


Оставльше кумиры

Бездушниа, восприя истинния виры

Истинный закон христов.


Заключается пьеса Прокоповича хором апостола Андрея с ангелами. Апостол Андрей, считавшийся патроном православной церкви, предрекает будущую судьбу Киева и затем изображает процветание города в позднейшую пору, совремеиную Прокоповичу, а также произносит панегирик гетману Ивану Мазепе, киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому, Стефану Яворскому и др. Особенно прославляется Мазепа за его покровительство Киево-Печерской лавре и академии.

Когда пьеса Прокоповича разыгрывалась студентами киевской академии, Мазепа, по распоряжению Петра, шел на соединение с польским королем Августом II для совместных действий против Швеции. В эпилоге трагедокомедии это событие нашло себе живой отклик. Прокопович так говорит о предстоящей схватке Карла XII с Мазепой:


Но некий лев ярится и на мужа сильна

Ногти острит. Но ярость твоя есть бездильна,

Звере гордый! Поспешно, о вожду великий,

Поспешно иди: будет свирепий и дикий

Хищник раздран от тебе и издшет вскори,

Ты же наречешися от всих Сампсон вторий.

Хор заканчивается благопожеланием Петру и Мазепе.


Свою трагедокомедию, которую Прокопович называет «недозрелым плодом трудов своих», он написал в соответствии с теми правилами, которые сам излагал в своем курсе поэтики. Этот курс, как сказано, находился в большой зависимости от руководства иезуитского теоретика Понтана «Institutiones Poeticae!» В согласии с учением Понтана находятся и выбор исторического сюжета для пьесы и единство действия и времени.

Последнее правило обязывало к тому, что в пьесе изображалась не вся жизнь какого-либо лица, а лишь одно какое-либо важное событие из нее и притом такое, которое могло бы совершиться в промежуток от одного до трех дней. Если же действие, изображенное в пьесе, обусловливалось какими-либо предшествовавшими действиями, то о них должно было сообщаться в рассказе, вложенном в уста какому-либо из действующих лиц. К этому необходимо присоединить и требование единства места, предписывающее, чтобы действие происходило на одной определенной территории, например в одном городе, хотя бы в разных частях его.

Все эти правила, как нетрудно видеть, соблюдены в пьесе Прокоповича. Состоя из пяти актов, будучи написана на исторический сюжет, она изображает лишь один эпизод из жизни Владимира - принятие им христианства. Действие происходит в небольшой период времени, не превышающий положенных сроков, и в одном месте - в Киеве. Действия и события, предшествующие основному действию, передаются в речах Ярополка, жрецов, вождей Мечислава и Храброго.

Что касается элементов историзма в пьесе Прокоповича, то они, разумеется, весьма относительны. Под руками у него были очень скудные исторические источники, вроде «Синопсиса» Иннокентия Гизеля, которые не могли дать писателю сколько-нибудь солидного материала. Впрочем, Феофан и не считал обязательным для драматического произведения точное соответствие его историческим фактам. Следуя в известной степени за Аристотелем, он полагает, что драматург, излагая какое-либо событие, не старается точно определить, как оно произошло, но изображает его так, как оно могло бы совершиться. Он вымышляет различные душевные состояния действующих лиц и физические проявления этих состояний. Драматург и поэт вообще должны изображать типические черты своих персонажей, находящиеся в соответствии с их саном, положением, происхождением. Ссылаясь на Аристотеля, Прокопович говорит о том, что «поэзия есть нечто более превосходное и более философское, чем историческое», и далее: «Поэт не имеет намерения, подобно историку, передавать события памяти потомства, но имеет в виду научать людей, какими они должны быть в том или другом роде жизни».

В согласии с этими основными положениями Прокопович изображает Владимира, наделяя его теми чертами, которые должны приличествовать князю-реформатору. В пьесе показана внутренняя борьба Владимира, вытекающая из столкновения всего предшествующего его жизненного опыта с новым его сознанием и с тем душевным кризисом, который в нем созрел. Эта борьба обусловливает собой драматизм пьесы.

Оправдывая свое наименование - трагедокомедии, пьеса Прокоповича рядом с серьезными моментами, присущими трагедии, содержит в себе и моменты комические, притом поданные в остро-сатирическом плане.

Соединение серьезного и комического, чуждое драматургической практике московской академии, не было совершенной новостью, если иметь в виду практику иезуитской драматургии в ее лучших образцах и отчасти некоторые драматические опыты киевской академии, как, например, пьесу «Алексей человек божий» или «Рождественскую драму» Димитрия Ростовского. Но, во-первых, в огромном большинстве этих пьес комическое не переходит в сатиру, во-вторых, комическому элементу в них уделено все же сравнительно скромное место. Если в обеих указанных киевских пьесах мы и встречаем комические пассажи (но не сатирические), то они все-таки сосредоточены в одной лишь части этих пьес, а не проникают всю пьесу насквозь, на всем протяжении, как это мы имеем в трагедокомедии Прокоповича. Что же касается сатирической и обличительной силы, которая достигается Прокоповичем путем изображения комических персонажей - Жеривола, Курояда и Пияра, то она, несомненно, превосходит собой все то, что мы имеем в предшествовавшей и современной Прокоповичу школьной драматургии. Главный жрец - Жеривол - обжора, лгун, ханжа, трус, лицемер и распутник. К тому же он - воплощение крайнего невежества, притом очень самомнительного. Курояд говорит о нем:


Аз дивную вещь видех: когда напитанний

Многими жертвами, он лежаще в охлади,

А чрево его бяше превеликой клади

Подобное; обаче в ситости толикой

Знамение бысть глада и алчбы великой:

Скрежеташе зубами на многи без мери,

Движа уста а гортань!..

И во сне жрет Жеривол.


Только перед смертью потеряв аппетит, он «едного токмо пожирает быка на день». Он старается уверить, что не ему нужны жертвы, - он может сам купить мяса, - а богам, у которых нет денег и которые могут умереть с голода. Чтобы убедить князя не отступать от языческой веры, он лжет ему, говоря о чудесном явлении жрецу отощавшего Купалы, угрожавшего местью виновникам оскудения жертв богам. У Жеривола, по его собственному признанию, «все уды, все утробы полны сладких язв беса тела». Самомнительное невежество его в полной мере обнаруживается во время его состязания с греческим философом. Именно это крайнее невежество защитников старого порядка заставляет Владимира так объяснить приверженность русских к грубому язычеству:

Род наш, жесток и бессловний

И письмен ненавидяй, есть сему виновний.


В сходных чертах предстают перед нами и два другие жреца - Курояд и Пияр. Нет никакого сомнения в том, что Прокопович своей колкой сатирой метил в современное ему католическое и русское православное духовенство, в массе своей страдавшее теми же пороками, что и выведенные в пьесе языческие жрецы. В своей риторике, осуждая обжорство и пьянство католических монахов, он называл их «свиньями эпикурова стада», а враг Прокоповича Маркелл Родышевский в доносе на Прокоповича, поданном после смерти Петра I, писал о том, что Феофан «архиереев, иереев православных жрецами и фарисеями называет... Священников российских называет Жериволами, лицемерами, идольскими жрецами», да и сам Прокопович в «Духовном регламенте», говоря о разъездах архиереев по своим епархиям, характеризует их поведение близко к тому, что говорится в трагедокомедии о поведении языческих жрецов.

Характерной особенностью пьесы Прокоповича является очень умеренное введение в нее аллегорического и символического элементов и олицетворений. Правда, уже иезуитская школьная драма в своих лучших образцах стремилась ограничить пользование аллегориями и олицетворениями, но в киевской и московской школьной драматургической практике они занимали очень большое место. В сущности, Прокопович вводит в свою пьесу не голые аллегории и олицетворения, а образы бесов-искусителей, наделенных чисто человеческими свойствами, - прием, использованный и в позднейшей европейской драматургии, в частности в Гетевском «Фаусте». Введение в пьесу тени Ярополка могло быть подсказано Прокоповичу и практикой иезуитской драмы, хотя уже в трагедии Сенеки «Тиэс» фигурирует тень Тантала.

Трагедокомедия Прокоповича в основном написана 13-сложным силлабическим стихом, но песни Курояда и Пияра написаны 8-сложным стихом, а хор Прелести - стихами с различным количеством слогов - от пяти до тринадцати. В 13-сложном размере, применяемом Прокоповичем в его пьесе, обычны переносы, крайне редкие в школьных пьесах его предшественников и современников. В своей поэтике Прокопович следующим образом оправдывает этот прием применительно к трагедии: «Если трагедия пишется на славянском или польском языке, то самым приличным для нее размером представляется тринадцатисложный стих, с соблюдением, однако, правила, чтобы редко вместе со стихом оканчивался смысл, но чтобы почти всегда смысл переносился из одного стиха в другой, иначе упустится многое из трагической важности».

Новостью в трагедокомедии Прокоповича явилось и такое рассечение тринадцатисложника, когда начало его заключает речь одного персонажа, а конец начинает речь другого персонажа, например:


Курояд

................

Се аз ходих на село курей куповати.

И когда сие бяше?

Пияр

Горшее слышати

Вижду ты не случися, что глаголют мнози.


К числу драматических опытов Прокоповича в известной мере могут быть отнесены и два его «Разговора», написанные около 1716 г., весьма вероятно - в подражание Лукиану Самосатскому, которого Феофан довольно часто цитировал в своей риторике. В обоих «Разговорах» берется под защиту просвещение и осуждается невежество. В первом из них - «Разговоре гражданина с селянином да певцом или дьячком церковным» - селянин с дьячком, направляясь в питейный дом, встречаются с гражданином и задевают его грубым вопросом. Завязывается перебранка, переходящая затем в спор на тему о пользе просвещения в религиозных делах. Селянин упорно защищает косность и невежество: он не хочет знать ничего, чего не знали его отцы и деды, и не желает учиться грамоте, потому что, и не умея читать, ест хлеб, а философы «звезд не снимают». В духе кантемировского Сильвана он заявляет: «отцы де наши не умели письма, но хлеб довольный ели, и хлеб тогда лучший родил бог, нежели ныне, когда письмении и латинии умножилися». Невежество селянина оказывается настолько разительным, что смущает даже его приятеля дьячка, который переходит на сторону гражданина. В ответ на сомнения дьячка, угодны ли богу латинское учение и занятие философией, гражданин разъясняет, что философия сама по себе нисколько не осуждается религией и что не всякое латинское учение не угодно богу, а лишь такое, в котором схватываются верхушки знания. О невежественных латинниках он говорит: «Между ними есть еще многоречивые невежды, которые егда кто от правомудрствующих обличает их суеверие или неправое исповедание, ничто же сильное, к разумению истины близкое глаголют в ответ, но отходя далече от вещи, о ней же есть беседа, краснословием мнение свое утверждают, истину же самую всячески закрывают и слышащих в другую сторону от нее отводят».

Таким образом и здесь Прокопович лишний раз посчитался с ненавистными ему приверженцами католического богословия.

Во втором разговоре, носящем заглавие «Разглагольствие тектона, си есть древодела, с купцом», Прокопович стремился доказать, что нет никакого греха в том, чтобы заимствовать богословские знания у иноземцев, особенно у немцев, потому что бога нужно искать во всякой земле, а не только в Русской. Сам купец свою богословскую мудрость приобрел в Немецкой земле, во время своей полуторагодичной болезни, когда он читал Библию и беседовал с врачом, который способен был исцелять недуги не только физические, но и духовные. Однако древодел не поддается убеждениям купца, полагая, что немцы, а вместе с ними и купец, - еретики. Купец же настаивает на том, что немцы не еретики, а лишь иноверцы, а подлинные еретики те, которые учились в Польше.

На протяжении почти всей своей литературной деятельности Феофан Прокопович писал стихи на латинском, польском и русском языках. Латинские стихи его, написанные большей частью элегическими двустишиями, отличаются совершенством формы и иной раз немалыми поэтичечсскими достоинствами. Так, еще в Киеве он написал стихотворение, обращенное к папе, в защиту Галилея:


Cur naturae agilem vexas, papa impia, mystam?

Quid tale meruit, dire tyranne, senex?

Papa, furis! non iste tacos inquirit in orbes,

Nec ruit in sacros insidiosus agros,

Styx ubi defunctos expurgat torrida manes,

Aut ubi sunt artis dique dealque tuae.

Haec tellus vera est, tua falsa, necexstitut unquam,

Ista deus fixit sidera, vestra dolus

etc.


В первые годы пребывания в Киеве написана Прокоповичем по-латынни «Elegia Alexii» на тему о бегстве Алексея, человека божия, из родительского дома. Она представляет собой в основном подражание 3-й и 4-й элегиям «Тристий» Овидия, в которых рассказывается об изгнании Овидия из Рима. Частично в стихотворении Прокоповича сказалось влияние латинского жития Алексея, а также мистерии об Алексее. «Elegia Alexii» вошла в поэтику Прокоповича в качестве образца христианской переработки классического материала.

Среди других латинских стихотворений Прокоповича должны быть отмечены стихи в похвалу монашеской жизни на тему о непорочности жизни, в похвалу Киева, а также стихи в честь Петра I, Екатерины I и Петра II. Особенно удачной нужно признать оду в честь Петра II, написанную одним из любимых метров Горация. О ней в своем 1-м издании «Рассуждения о оде вообще» (1734) Тредиаковский дал восторженный отзыв. По его словам, в этой оде «Феофан, как другий Гораций, толь благородно и высоко, славно и великолепно вознесся.. что Гораций бы сам, посмотрев оную, в удивление пришел, и тужь бы его преосвященству справедливость похвалы учинил, которую я ему теперь отдаю». Читая стихотворение Прокоповича, Тредиаковский, по его признанию, «не мог удержаться, чтоб с дважды или с трижды не вскричать: боже мой, как эта ода хорошо и мастерски сделана!»

В ряде случаев, как увидим ниже, некоторые свои латинские стихи Прокопович тут же сам переводил на русский язык.

Русские стихи Прокоповича разнообразны по своим темам, по жанрам и размерам. Наиболее традиционными являются стихи, связанные с прославлением влиятельных особ или выдающихся исторических событий. В период своего пребывания в Киеве Феофан написал три стихотворения, посвященные памяти киевского митрополита Варлаама Ясинского, стихотворение, написанное на тему об обращении Владимира в христианство, «Епиникион» на Полтавскую победу (на латинском, русском и польском языках) и стихи по случаю поражения русских турками в 1711 г. на берегу Прута. Все эти стихотворения, кроме последнего, написаны обычным 13~сложным силлабическим стихом. По своей тематике и по своим образным средствам они немногим отличаются от обычных силлабических виршей. В стихотворениях, посвященных Варлааму Ясинскому, нужно лишь отметить искусное использование музыкальных созвучий, например:


В мире аки в море видев люти волни

Варлаам сотворился нищий произвольний.

Молчит злато под млатом, разнствуя от меду.

Светлость свещи, проходя сквози сосуд склянный,

Множится и большие осязает станни.

«Епиникион» в основном повторяет то, что сказано было Феофаном в его торжественном слове на Полтавскую победу, произнесенном в 1709 г. в Киеве, и подчеркивает возмущение со стороны приверженных Москве украинцев изменой Мазепы.

Последнее стихотворение, описывающее сражение при Пруте, заканчивается сожалением о том, что не суждено еще было христианство освободить от «поганства», и тут же высказывается уверенность в конечной победе христианства. Стихотворение состоит из строф, заключающих в себе по три восьмисложных стиха, замыкающихся одинаковой рифмой. Большинство строк может быть сведено к хореическому размеру, как показывает уже самое начало стихотворения:


За могилою Рябою

Над рекою Прутовою

Было войско в страшном бою.

В день недельный от полудни

Стался час нам вельми трудный -

Пришел турчин многолюдный.


Ряд хвалебных стихотворений посвятил Прокопович императрице Анне. В стихотворении «На день 25 февраля» он приветствует ее по случаю уничтожения ею «кондиций», предложенных ей верховниками:


В сей день Августа наша свергла долг свой ложный,

Растерзавши на себе хирограф подложный,

И выняла скиптр свой от гражданского ада,

И тем стала Россия весела и рада.


По случаю переезда Анны в новый летний дом на берегу Яузы Феофан пишет стихи, которые заканчивает словами:

Но не вмещает в себе Анниных дел славы

Ни дом сей, ниже область Анниной державы.


Императрица затем посетила Феофана на его даче, в селе Владыкине, и по этому поводу Феофан написал стихи короткими строчками разной длины:


Прочь уступай, прочь,

Печальная ночь.

Солнце восходит,

Свет возводит,

Радость родит.

Прочь уступай, прочь,

Печальная ночь.

Колий у нас мрак был и ужас!

Солнце Анна воссияла -

Светлый нам день даровала.

Богом венчанна

Августа Анна!

Ты наш ясный свет,

Ты красный цвет.

Ты красота,

Ты веселие

Велие

и т. д.


Тогда же он написал латинские стихи в честь Анны, переведенные им на русский язык октавами с 11-сложными стихами. Здесь о ней говорится, что она «внешнего причастница света», «телом и духом прекрасна», что, когда она вступила на престол, то «стала нам солнцем, греющим лучами... всероссийский вертоград широкий».

Октавами же и 11-сложными стихами написал Прокопович и стихотворение на окончание при Анне, в 1732 г., Ладожского канала. Оно было первоначально написано также на латинском языке, а затем переведено на русский. В нем говорится о тех материальных выгодах, которые получила Россия в результате прорытия канала.

Наконец, Прокопович посвятил Анне стихи по случаю посещения его царицей в 1734 г. на приморской мызе под Петергофом, переведенные им на русский язык опять-таки с первоначального латинского оригинала.

В 1729 г. Кантемир написал первую свою сатиру «К уму своему». Прокопович сатиру очень одобрил и послал стихотворное обращение к ее автору, состоящее из трех октав. В первой из них читаем:


Не знаю, кто ты, пророче рогатый,

Знаю, коликой достоин ты славы.

Да почто ж было имя укрывати?

Знать, тебе страшны сильных глупцов нравы.

Плюнь на их грозы. Ты блажен трикраты.

Благо, что бог дал ум тебе здравый.

Пусть весь мир будет на тебя голосливый.

Ты и без счастья довольно счастливый.


Далее Прокопович призывает Кантемира продолжать борьбу пером с врагами «ученой дружины» в уверенности, что «дураков злость язык свой прикусит».

Послание Прокоповича и по содержанию и по форме является незаурядным произведением. В нем он с большим поэтическим подъемом выразил свое накипевшее возмущение против тех реакционных сил, которые после смерти Петра I противодействовали всему тому, что связано было с делом реформы и с чем так крепко был связан Прокопович. Как известно, Кантемир в ответ на обращение Прокоповича посвятил ему свою III сатиру, начинающуюся и оканчивающуюся самыми уважительными отзывами о деятельности Феофана.

Вскоре Прокопович написал второе стихотворное обращение к Кантемиру в связи с теми гонениями, которым Прокопович подвергся со стороны своего упорного врага Георгия Дашкова. Это известное стихотворение «Плачет пастушок в долгом ненастии»:


Коли дождусь я весела ведра

И дней красных?

Коли явится милость прещедра

Небес ясных? -


спрашивает Феофан и скорбит о том, что ниоткуда «света не видно», вокруг «все ненастье», и нет надежды, чтобы когда-либо стало лучше. Себя он представляет в образе пастуха, дрожащего в непогоду под дубом и видящего, как у него с голоду «овцы тают». И так длится уже пять лет, и нет «отмены» «вод дождевных», и нет конца «воплей плачевных и кручины». Одно, что еще остается, - верить в божью помощь, обращаться к которой учили деды.

И это стихотворение вызвало живой поэтический отклик Кантемира, ободряющего своего друга в его печали. Оно, как и написанные им религиозные гимны и переложения псалмов, было положено на музыку и распевалось питомцами школы Прокоповича.

Прокоповичу принадлежит и несколько философских стихотворений на тему о бренности жизни. Таковы «Что слава Станислава», стихотворение на польском языке «Czemu dusze moja tak teskni mysl twoja?» и, в особенности, «О суетный человече, рабе неключимый». Прокопович перевел также эпиграмму Скалигера «О труде в сочинении лексиконов» и эпиграмму Марциала, направленную против атеизма.

В стихотворении «Запорожец кающийся» Прокопович изображает бедственное положение запорожца, приставшего к войскам Мазепы, раскаявшегося в этом и ожидающего суровой расплаты за измену русскому царю.


Что мне делать, я не знаю,

А безвестно погибаю;

Забрел в лесы непроходны,

В страны гладны и безводны -


восклицает он и проклинает атаманов и гетманов, виновников его несчастья.

В стихотворении «К лихорадке в лихорадке», написанном с употреблением перекрестных рифм, Прокопович жалуется на изнурительные приступы болезни, которую древние народы благоговейно чтили богиней и которая всего его терзает, наводя на него то холод, то несносный жар.

Наконец, Прокопович написал несколько шуточных стихотворений. Такова его шуточная эпитафия по-латыни и по-русски умершему в 1743 г. иеродиакону Адаму, помощнику Феофана по домовому хозяйству и по школьным делам и его единомышленнику, человеку, видимо, наделенному большим чувством юмора. Адам при жизни смеялся над ничтожеством окружающих их людей и над их мелкими страстями, но, «позванный в небесные горы», он стал еще больше смеяться над человеческими слабостями.

Оставшиеся в живых его друзья неутешно плачут по нем, но и на это он отвечает шуткой, и плакавшие перестают плакать. Эконому архиерейскогодома, Герасиму, прославившемуся искусным приготовлением пива, Прокопович посвятил шесть шуточных стихотворений. В них способному пивовару воздается благодарность от шести лиц, в том числе и от самого Прокоповича, который так отзывается о напитке Герасима:

Бежит прочь жажда, бежит и печальный голод,

Где твой, отче эконом, находится солод.

Да и чудо он творит дивным своим вкусом:

Пьян я, хоть обмочусь одним только усом.


Как видим, диапазон Прокоповича-стихотворца был очень широк - от торжественных од до шуточных стихов. В ряде своих стихотворений он обнаруживает подлинный талант и поэтический темперамент. Это нужно сказать особенно о двух его стихотворениях, обращенных к Кантемиру. Но и в других своих вещах Прокопович выступает как незаурядный по тому времени мастер, умеющий разнообразить стихотворную строку и рифму, придать стиху музыкальное звучание. Он первый вводит у нас такую трудную строфу, как октава. Почти все стихи Прокоповича по своим темам примыкают к прочим его сочинениям, в которых он является убежденным борцом за дело культуры и прогресса. Рядом с Кантемиром он, человек многосторонне одаренный, был и лучшим поэтом в первые три десятилетия XVIII в. Все, что было в стране живого, передового и деятельного, все это тянулось к Прокоповичу, как средоточию огромной учености, как к выдающемуся уму и яркой индивидуальности. Этот человек, носивший монашескую рясу и фактически заправлявший всеми делами русской церкви, был самым энергичным и самым страстным апологетом светской культуры при самом ее рождении на русской почве. Везде, где мог, Прокопович расчищал для нее дорогу, вступая в тяжелое и утомительное единоборство с теми, кто стремился повернуть вспять преобразовательное дело Петра. О нем хорошо сказал В. И. Майков в своей надписи к его изображению


Великого Петра дел славных проповедник,

Витийством Златоуст, муз чистых собеседник,

Историк, богослов, мудрец Российских стран -

Таков был пастырь стад словесных Феофан.

Лучшие люди эпохи - поэт Кантемир и историк Татищев - были друзьями Прокоповича и тянулись к нему, как к источнику многообразных знаний и политической мудрости. Все трое они были членами той «ученой дружины», которой приходилось выдерживать натиск со стороны реакции в эпоху Петра II.

Феофан был не только пропагандистом культуры, но и ее организатором. Он принимал деятельное участие в основании у нас Академии Наук и вступал в непосредственные сношения с иностранцами, приглашаемыми в Академию для научной работы. Он жил и действовал, весь поглощенный заботой о том, чтобы дело Петра пустило глубокие корни во всех сферах русской жизни, и вся его литературная работа была осуществлением этой постоянной и в самом существе своем бескорыстной заботы.


Жизненный и писательский путь Феофана Прокоповича В числе деятелей в области литературы и культуры в

Больше работ по теме:

КОНТАКТНЫЙ EMAIL: [email protected]

Скачать реферат © 2017 | Пользовательское соглашение

Скачать      Реферат

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОМОЩЬ СТУДЕНТАМ