Непременно признаком высшей культуры является наиболее высочайшая критика малеханьких, неприметных истин, отысканных серьезными способами, чем благодетельных и ослепительных заблуждений, обязанных собственным началом метафизическим и художественным эрам и людям. К тому же объекты религиозного, нравственного и эстетического ощущения еще принадлежат только к поверхности вещей, тогда как человек склонен веровать, что сообразно последней мерке тут он дотрагивается к сердечку решетка. Мир, который представляют нашему интересу знаменитейшие писатели Гофман и Кафка, очаровывают. Они необыкновенны, потрясающи, ни на что не схожи. Их мир захватывает и привлекает. Оторвав глаза от книжки, глядишь на мир совсем по другому. В чём секрет этого парадокса?Наверняка в том классном, хитром сочетании представляемого и реального, которое маскируясь признаками действительности заманивает наше рассудок в сказку, сообразно ходу развития сюжета изменяя условия и происшествия забавы и исподволь заводя нас в новейший мир мир, в каком месте представляемое и настоящее переплелись так, что их уже не отличить. Время от времени случается, что гора подробностей заваливает главное содержательное русло книжки, формируя запруды на равномерном течении сюжета. Читатель полощется где-то на мелководие, в то время как создатель на полных парусах мчится в бури второстепенного и смешного. В итоге заместо одной точной летописи читатель владеет уродливо-прекрасный змеиный комок побочных сюжетов. Гофман и Кафка употребляли этот приём специально, и гора правдоподобных подробностей заслоняет волшебно магический содержание. Произносить конкретно об данных дву писателях пограничниках меж реальностью и выдумкой резонно еще поэтому, что пара они писали ужасные басни, их басни это повести ужаса, что делает в особенности увлекательным исследование внутреннего решетка создателя, который вероятно, не мог существовать обычным, переживая снутри себя такоеКак могли существовать одним человеком написаны существовать письмецо к папе и «Превращение» в одной интонации, с внедрением схожих оборотов, аналогичной стилистики, когда одно из творений печать действительности, а 2-ое непрерывная магия.
Мишень подлинной работы анализ представляемого и реального в новеллах Гофмана и романах Кафки.
Гофман являет собой образчик писателя неясного, непредсказуемого, раскрывающего для нас миры новейшие и неизведанные. Его беллетристика легка и крылата, поэтому что его мир мир фантазий-реальности. С одной стороны, его мир нам недалёк, с иной стороны - далёк. Вы сможете и не декламировать «сказок Гофмана» - вам раненько либо поздненько их скажут либо на их укажут. Ежели в малолетстве вас обошли(что, быстрее только, не может существовать)Щелкунчик и знаток Коппелиус, они все одинаково напомнят о себе позднее - в театре на балетах Чайковского либо Делиба, а ежели не в театре, то хоть на театральной афише либо на телевизионном экране. Малость Гофмана непрерывно и благотворно осеняла русскую культуру в XIX веке; в XX веке она внезапно прилегла на нее затмением, материализовавшимся ярмом катастрофического гротеска. Гофман оказался под недоверием в неблагонадежности, его самого сейчас также издавали жадно и обрывочно - однако от этого он не закончил находиться кругом, в литературе и, основное, в жизни, - лишь фамилия его стало отныне в большей ступени знаком и эмблемой атмосферного неблагополучия(«гофманиана»!), конкурируя здесь разве что с именованием Кафки; однако Кафка почти всем тому же Гофману и должен, что до этого только припоминает о себе «двухсторонним», меж реальностью и воображением миром.
Фамилия Гофмана связывалось до этого только со известным принципом «двоемирия» - романтически заостренным выражением нескончаемой трудности художества, противоречия меж совершенством и реальностью, «существенностью», как говаривали российские романтики. Действительность, хоть и действительна, однако прозаична, то имеется мелка и убога, это жизнь неподлинная, недолжная; идеал великолепен и поэтичен, он - истинная жизнь, однако он проживает только в груди живописца, «энтузиаста», реальностью же он отгоняем и в ней недосягаем, это мир воображения. Живописец обречен существовать в мире личных выдумок, отгородившись от наружного решетка защитным оптом презрения или ощетинившись супротив него колющейся броней драматичности, издевки, сатиры. И в самом деле, таков как как будто Гофман и в «Кавалере Глюке», и в «Золотом горшке», и в «Собаке Берганце», и в «Крошке Цахесе», и в «Властителе блох», и в «Коте Мурре» - он сторитель и властитель этого решетка, однако мир призрачен и администрация его призрачна, но похлеще и больше настоящего решетка. И Гофману, и Кафке характерно отречение настоящего решетка, отречение в силу убогости этого решетка, его несовершенства и искажённости. В силу данной недоработанности мир настоящий предстаёт ненастоящим, что феноминально и интересно.
Имеется и иной образ Гофмана: под маской чудачествующего потешника прячется катастрофический певец раздвоенности и отчужденности человечной души(не исключая уже и души артистической), сумрачный дирижер ночных выдумок, устраиватель хоровода двойников, оборотней, автоматов, маньяков, насильников тела и духа. И для этого вида также просто отыскать основания: в «Песочном человеке», «Майорате», «Эликсирах дьявола», «Магнетизере», «Мадемуазель де Скюдери», «Блаженство игрока». В этом виде Гофман предстаёт уже с иной стороны как человек, углубленно изучающий действительность, принимающий ее с драматичностью Кафка такового принятия не завоевал, но, это вероятно, уже крапинка зрения не писателя Кафки, а Кафки человека.
2 вида Гофмана с их изменчивостью являются нам, этак заявить, на авансцене гофмановского мирового театра. А так как в глубине, поближе к кулисам, маячат, то обрисовываясь, то размываясь, ещё и остальные образы: радостный и хороший сказочник - создатель прославленного «Щелкунчика»; певец стародавних ремесел и патриархальных устоев - создатель «Профессионалы Мартина-бочара» и «Профессионалы Иоганнеса Вахта»; безусловный жрец музыки - создатель «Крейслерианы»; секретный фанат жизни - создатель «Углового окна».
Гофман в настоящем собственном существовании был, в зависимости от поворотов судьбы, попеременно судейским чиновником и капельмейстером, подлинное родное занятие лицезрел в музыке, славу риобрел себе писательством, то имеется двоемирие его не придумано, оно привнесено из жизни еще один феномен. Почти все истолкователи расположены полагать, что его исконная стихия все-же музыка: не достаточно такого что он был сам композитором(в частности, создателем оперы «Ундина» на содержание повести романтика Фуке, популярной у нас сообразно переводу Жуковского), - музыка пронизывает всю его прозу не лишь как содержание, однако и как манера, двоемирие и писателя, и композитора. На самом деле воротила Гофмана, воротила его художества просторнее и музыки и литературы: она - театр. В театре этом имеется, как положено, и музыка, и драма, и комедия, и катастрофа. Таковым образом, сценический образ более много отображает то пространство, которое творчество Гофмана одолжило меж реальностью и придумываемым так как театр это не жизнь, однако и не миф, это искажённая реальность, облагороженная истиной фишка.
К примеру, обрисовать собственного богатыря, отдать его портрет - это ему почаще только скучновато, он это ежели и сделает, то вскользь, не смущаясь шаблонами, так как это, может существовать, и неглавное?; как в театре, который, как уже упоминалось, служит моделью для мироощущения Гофмана: ремарки - балласт. Однако но несмотря на все вышесказанное он добровольно покажет его, покажет в действии, мимике, жесте - и чем гротескней, тем охотней, гротеск это также меж истиной и выдумкой настоящая база с перекошенными деталями. Герой басни «Милый горшок» вылетает на её странички, сходу угораздив в корзину с яблоками и пирожками; яблоки катятся во все стороны, торговки ругаются, мальчишки довольствуются поживе - срежиссирована сцена, однако и сотворен образ!Это не действительность, это усеченная действительность, которая здесь же преобразуется в выдумка, от необыкновенностей построения текста, не лишь от выдуманности самого обрисовываемого действия.
Гофман торопится не вылепить и расчеканить фразу, не сконструировать ажурное либо монументальное сооружение философской системы, а отпустить на сцену живую, бурлящую, напирающую жизнь, но то кипение, которое наблюдает он, не непременно подходит реальности, вообщем, взор единичного человека, а уж тем наиболее человека творческого постоянно тенденциозно. Естественно, на фоне безучастно философствующих романтических витий, сновидчески твердо и безбоязненно шествующих сообразно эмпиреям духа над его пропастями, спотыкающийся, балансирующий Гофман смотрится дилетантом, потешником - дитя площади и театра, лишь вся жизнь балаган и в этом он недалёк к реальности. Однако, меж иным, и у площади с театром, не забудем, также имеется своя философия; лишь она не выстроена, а явлена, что предполагает не схематичный, а режисёрски плотный контент. Балаган, театр также - изображение жизни, одна из её сторон. И как мы увидим, конкретно та сторона, от которой Гофман, при всей собственной несомненной тяге к эмпиреям духа, не в мощах отколоться.
Казалось бы - правда какая таковая жизнь?Жизнь ли этот хоровод выдумок и фантомов?Полуреальная, полупризрачная - оперная - женщина Анна в «Дон Жуане», зеленоватые змейки с их папашей, дворянином духов Саламандром в «Золотом горшке», механическая куколка Олимпия и получеловек, полуоборотень Коппола в «Песочном человеке», умопомрачительный уродец Цахес с его волшебными заступниками и супротивниками, призраки и маньяки издавна прошлых пор в «Майорате», «Выборе невесты», «Мадемуазель де Скюдери». . . Какое это владеет известие к жизни?
Не прямое, недостает. Однако большое, поэтому что целый мир это то субъективное, что мы осознаем под миром, действительность условна, то, что Гофман принимает в качестве действительности, также в собственном роде релаьность мир Гофмана.
Литература
1. Короленко А. Н. Плато беса. М. :Рукопись, 2001
2. Борхес Х. Л. Ужас // Хорхе Луис Боржес. Соч. : В 3 т. Рига: Полярис. 1994. Т. 3. С
3. Хрестоматия сообразно забугорной литературе/Сост. А. Н. Лоханкина. М. : ПРИОР, 2003
4. Минин А. Н. Вступление к изданию. М. :Буква, 2006
ВведениеБезусловно признаком высшей культуры является более высокая оценка маленьких, незаметных истин, найденных строгими методами, чем благодетельных и ослепи